Алиби - Асиман Андре
Вечером я собираюсь со старыми друзьями в ресторан, который называется «Векья-Рома», на Пьяцца-Кампителли. Я знаю, что по пути мы пройдем мимо моего потайного уголка в Кампо-Марцио — сам заранее предлагаю именно этот маршрут — и там, в вечернем свете, я украдкой брошу последний взгляд на ту самую квартиру. Ночью на Рим всегда спускаются чары нереальности, и крупные lampadari [16] на пустых, связанных между собой улицах сияют светом небольших алтарей и икон в темных храмах. Ты слышишь собственные шаги, хотя и кажется, что ноги почти не касаются земли, ты как бы паришь над сверкающей плиткой мостовой, преодолевая расстояния, рядом с которыми зазоры во много лет кажутся пустяковыми. Потом, когда мы пройдем дальше и улицы на нашем пути будут становиться все более темными, пустынными и пугающими, я пропущу всех вперед и ненадолго останусь один. Мне нравится воображать себе, что вот сейчас призраки Леопарди, Анри Бейля (известного всему миру как Стендаль), Беатриче Ченчи или Анны Маньяни встанут на безлюдном углу, готовые остановить меня и поприветствовать, будто персонажи Данте, которые выбрались на поверхность и жаждут перекинуться парой слов перед тем, как кануть обратно в ночь. Ближе всего мне Француз. Он один понимает, чем для меня так важны эти улицы и квартира там, наверху; он понимает, что, возвращаясь в знакомые места, мы добавляем новое годовое кольцо к древесному стволу и нет более точного способа измерять время. Он тоже возвращался сюда раз за разом. Он улыбается и добавляет, что продолжает возвращаться и теперь, напоминая мне, что смерть не умаляет любви к этому городу и что хватит уже всячески теребить здешнее время, если все остальное время остановилось. Ведь это же, в конце концов, Вечный Город. Его не покинешь. Теперь, если хочешь, можешь сам выбрать место, где быть тебе призраком. Я точно знаю, которое выберу я.
Море и память
В середине того дня я собирался отправиться на Лидо по Гранд-каналу, но водное такси, которое я нанял у железнодорожного вокзала, свернуло в странную сторону. Теперь, скорее всего, будет испорчено то, что я планировал много месяцев: не дано мне будет насладиться захватывающим дух видом всех моих любимых палаццо, окаймляющих водную артерию города — пройти Гранд-канал, потом проплыть мимо собора Святого Марка, а дальше, удвоив скорость, направиться прочь от Венеции к Лидо. Длинный узкий остров, отстоящий от города минут на двадцать пути, обращен западной стороной к Венеции и лагуне; на восточной стороне, там, где берег Лидо сползает в Адриатику, расположены великолепные пляжи.
И вот мы пробираемся хитроумным путем по необычайно узкому каналу неподалеку от железнодорожного вокзала, постоянно замедляем скорость, чтобы разминуться с очередным препятствием — с другим водным такси, гондолой, потом с крупными промышленными баржами, стоящими вдоль берега канала, — на них перевозят цемент, стальные прутья и камень — и даже с несколькими зданиями, где идет ремонт. Набравшись наконец храбрости, я спрашиваю у капитана, долго ли нам еще плыть. Но он слишком занят — здоровается с друзьями на обеих сторонах узкого моста — и меня не слышит. Впрочем, и захотел бы, все равно бы не услышал, слишком тут много звуков: отбойные молотки, громкие голоса. Венеция обновляется прямо у меня на глазах. «Molto стильно», — сказал мне кто-то в Риме. «Венеция очень стильная». Слово «стильный» в этом году стало стильным — итальянцы употребляют его постоянно, иногда в превосходной степени. «Проявите терпение», — ответил мне в конце концов мой таксист.
Еще несколько поворотов — и я запутываюсь окончательно. В ответ на гримасу таксиста — нужно же показать, что она вовсе меня не смущает, — принимаю утомленно-равнодушный вид, подобающий после долгого перелета путнику, которому в поздний час недосуг препираться с теми, кто ниже его. Не самое лучшее начало. Не хочется, чтобы перепалка в такси испортила мне прибытие, но сияющий миг в духе Тернера-Рескина-Моне-Уистлера, который я так тщательно себе предначертал, уже разжижается. Мне напомнили про Густава фон Ашенбаха, сурового придирчивого ухоженного небогемного писателя из повести Томаса Манна «Смерть в Венеции», которого по приезде в город везут в Лидо не на вапоретто, как он заказывал, а на гондоле: между прогневавшимся немецким туристом и упрямым гондольером вспыхивает легкая перепалка, в результате которой пассажир приходит к выводу, что ему ничего другого не остается, кроме как сидеть смирно и ждать, пока они прибудут на место. В фильме 1971 года, снятом Лукино Висконти по повести Манна, прибытие Ашенбаха в Венецию сопровождается Пятой симфонией Густава Малера, которая идеально подходит для этого случая. В глубинах нарастают напряжение и дурные предчувствия, на поверхности же только умиротворяющие чистые звуки Adagietto Малера и в такт им — «всплески весла, глухие удары волны о нос гондолы» у Манна [17].
Но вот проходит еще несколько секунд — и мы оказываемся на Гранд-канале, что означает, что до лагуны еще далеко, мы не добрались даже до Святого Марка. Тут меня внезапно накрывают одновременно и радость от того, что я избежал скандала с таксистом, и беспримесное блаженство — ведь передо мною морской простор, увидеть который снова я уже и не чаял. Отсюда я и сам знаю дорогу на Лидо. Меня даже подмывает попросить таксиста пустить меня на несколько секунд к рулю. Но лучше не стоит. Лучше откинуться на спинку сиденья, и пусть этот город у воды, как все города у воды, подплывет ко мне со свойственной ему неспешностью.
Города у воды обладают даром соблазнения, хотя почему — сказать трудно, объяснение для каждого города иное. Возможно, дело в том, что, когда в середине дня делается слишком жарко и воздух густеет, всегда можно повернуться спиной к повседневности, пробормотать c возмущением: «Ну все, хватит с меня», вытащить купальный костюм, засунутый в ящик письменного стола, и рвануть к ближайшему пляжу. В отличие от других городов, где от дома до пляжа целый час, в Венеции только пожелал воды — и пожалуйста: границы между работой и развлечением, центром города и курортным поселком размываются. Здесь вода — частица жизни, частица тебя, частица всего, что ты принимаешь за данность, ешь, обоняешь. Города у воды похожи на условные недолговременные жилища: в них заключены наши романтические отношения с морем, временем, пространством, самими собой.
Марсель, Барселона, Триест, Стамбул — у каждого из них свой роман со Средиземным морем: по большей части они заключают водную гладь в объятия полукруглой бухты — так оно повелось с древних времен. Однако никто из них не пошел дальше романа и не согласился в буквальном смысле на вечный законный брак, на который согласилась Венеция. Бракосочетание города и моря празднуют здесь каждый год, в воскресенье, следующее за праздником Вознесения: в этот день венецианский дож бросает в море неподалеку от Лидо символическое кольцо. Где море, там и город.
В Венеции нет такого места, откуда не было бы видно море, не осознавалось бы его присутствие, оно не вызывало бы тревоги или отклика. На утренней и вечерней заре, ночью, зимой и летом, в тихие полуденные часы постоянно слышится ленивый шорох волн, лижущих каменные стены каналов, они плещутся и бьются, уподобляясь пульсу города. Что же касается запаха, он и вовсе никуда не девается. Даже поутру, когда с материка вместе с продуктами доставляют свежий воздух, запах распространяется повсюду: помимо морской соли, водорослей и дизельного топлива, Венеция пахнет еще и папоротником.
Здесь запахи всегда настояны гуще, чем в Генуе, Неаполе или Римини, возможно потому, что в Венеции повсюду стоячая вода: мутная, гнилая, грязная — кто-то назвал это открытой канализационной трубой. Венецианские задворки, тесные и захламленные, беспрепятственно вливаются в каналы, и нередко доводится наблюдать, как элегантный венецианец собирает в газету какашки своего пса, сворачивает, а потом, вместо того чтобы засунуть это в одну из переполненных урн на городской campi, швыряет пакетик с красноречивым menefreghismo [18] прямо в Гранд-канал.
