Девушка без прошлого. История украденного детства - Даймонд Шерил

Важный человек в костюме проходит по полю, сопровождаемый взволнованным шепотом зрителей. Он поднимается на трибуну для почетных гостей, которая отделена от всех остальных, и я наклоняюсь вперед, пытаясь рассмотреть его получше. Человек — а это может быть только премьер-министр Биньямин Нетаньяху — устраивается на сиденье. Аккуратно расчесанные на пробор седые волосы, розоватое лицо.

Мы ждем и ждем. Я нетерпеливо подпрыгиваю на месте. Оглядывая трибуны, над которыми развеваются яркие флаги со всего мира, я вижу, что люди уже посматривают на часы. Выводите спортсменов, зажигайте факелы, давайте уже! В ложе Нетаньяху возникает какое-то движение: человек в черном проходит мимо охраны и наклоняется к уху премьер-министра. Я подаюсь вперед, хотя до него слишком далеко, чтобы что-то расслышать. Человек уходит, а Нетаньяху сидит неподвижно.

Что-то происходит у нас за спинами. Яркий свет заливает стадион снаружи. Когда я снова смотрю на ложу, премьер-министру что-то шепчет уже другой человек. Церемония должна была начаться, кажется, миллион лет назад.

Бжж, бжж, бжж…

Звук лопастей тяжелого вертолета заставляет нас поднять глаза к небу. Вдалеке завывает сирена.

— Что-то произошло. — Мама резко встает и идет к проходу.

Кто-то из организаторов — с гарнитурой в ухе — быстро бежит мимо вниз по ступеням. Мама умудряется перехватить его и спросить, в чем причина задержки.

— Все в порядке, пожалуйста, оставайтесь на местах. — Он даже не останавливается.

Мы хорошо знакомы с обманом и сразу его распознаем. Почетные гости в ложе хмурятся, что-то шепчут в микрофоны, обсуждают. А мы уже бежим вниз по бетонным ступеням. Зрители по сторонам сливаются в цветные полосы. У меня сжимается желудок, и мне хочется поскорее вырваться наружу, туда, где будет пространство для маневра.

Когда мои кроссовки наконец касаются гравия за воротами стадиона, раздается оглушительный рев. Ветер швыряет мои волосы мне в лицо. Военный вертолет, похожий на ощетинившегося стволами зверя, летит низко над землей, освещая путь прожектором. Орет сирена скорой помощи. Случилось что-то ужасное. Слишком много военных, слишком много стволов.

Мы следим за вертолетом. Он присоединяется к другим, которые кружат в вечернем небе, как жуткие насекомые, и обшаривают прожекторами землю. Мама пробивается сквозь толпу к ближайшему солдату.

— Что происходит? — Я слышу в ее голосе еле сдерживаемую панику.

— Мы не владеем информацией, — без выражения отвечает он.

Ствол автомата направлен в землю, палец лежит на предохранителе.

— Мой сын участвует в церемонии, расскажите мне всё!

— Всё в порядке, сохраняйте спокойствие. — Он уходит.

— Здесь мы ничего не узнаем, — говорит мама. — Надо идти домой, чтобы Фрэнк мог до нас дозвониться. Он же не знает, где мы.

Мы бежим по улице, она держит меня за руку, Кьяра спешит следом. Я оглядываюсь на вертолеты, летящие над самой землей.

В лобби мы набрасываемся на ночную консьержку.

— Вы не видели моего сына? — Мама поднимает руку над головой, чтобы показать его рост.

Но в этом нет необходимости: женщина за стойкой, конечно, его знает. Она каждый день подкрашивает губы перед его приходом с тренировки. Но ей ничего не известно. Мы беспомощно стоим в лобби.

— Такси! — вдруг кричит мама.

Если учесть, что у них всегда включено радио и что они постоянно общаются друг с другом, водители такси кажутся неплохим источником новостей. Ура! У нас есть план!

— Здесь рядом стоянка, пошли! — Мама велит Кьяре идти в номер на случай внезапного звонка, а мы выбегаем на улицу.

Таксисты стоят плотной группой и молчат, а не курят и не болтают, как обычно. Мама уверенно направляется к ним.

— Мост рухнул, — отвечает один из них по-английски. — Говорят, террористы подорвали.

— Что за мост? — хором спрашиваем мы.

— Маленький. — Мужчина затягивается сигаретой. На щеках у него темнеет щетина.

— Значит, со спортсменами всё в порядке?

Он прекращает выдыхать дым и мрачно смотрит на нас. Дым медленно расплывается в воздухе.

— Нет. Они шли по мосту, когда тот упал.

Мама отшатывается, будто ее ударили, и хватается за сердце. Мир сжимается, как всегда происходит, когда мне очень страшно. Но страх сразу пропадает, остается только ледяное спокойствие.

— Что еще известно?

— Все, больше нам ничего не говорят.

— Кто-то пострадал?

— Вроде двое погибли.

— Из какой команды? — встреваю я.

Он слегка отодвигается: наверное, мой голос звучит слишком жестко.

— Ты что, кого-то из них знаешь?

— Просто скажите, из какой они команды. — Мама все еще держится за сердце.

— Не знаю. Они только пошли к стадиону.

Мама издает звук, как будто воздух покидает ее тело. Я беру ее под руку и притягиваю к себе. Ее колени подкашиваются. Я понимаю, почему мама такая бледная, почему она хватается за меня, как за спасательный круг.

Процессия только вышла.

Спортсмены идут по странам, в алфавитном порядке.

Какая страна значится в тех паспортах, которые мы получили от Нашей Подруги в аэропорту Франкфурта?

Фрэнк выступает за Бразилию.

Глава 18

Тель-Авив, 11 лет

Вернувшись в отель, мы не осмеливаемся звонить папе, чтобы не занимать телефон. Вместо этого смотрим в стену, оставшись наедине со своими мыслями. Кьяра сгорбилась в кресле, и я ловлю себя на мысли: «Что она почувствует, если он не вернется?» Будет ли она страдать по-настоящему? Я вспоминаю карандаш в его ноге, удар в стену, окровавленный кулак. Даже когда они терпят друг друга, играют и пихаются досками на набережной, я ощущаю их взаимную ненависть. Она ненавидит сильнее. Так было всегда, но с каждым годом, с каждой главой нашей жизни становится все хуже. Он красивый и обаятельный, ему все дается легко, а она, наоборот, неуклюжая и угрюмая. Она не слишком нравится людям, а к нему тянутся все. Может, она и обрадуется, если он останется среди камней взорванного моста. Я пытаюсь отогнать от себя эту мысль.

Мои собственные эмоции тоже сложны. Он делал со мной всякое такое, после чего во мне совсем не осталось доверия. Может, я тоже должна его ненавидеть. Но я хочу, чтобы он вернулся.

Я брожу по комнате. Мне нужно двигаться, пусть даже в четырех стенах. Почему мы не сделали себе паспорта какой-нибудь другой страны? Панамы, например, или, еще лучше, Японии? Когда я дохожу до кухни, звонит телефон. С бьющимся сердцем я хватаю трубку:

— Да?

— Я жив.

В тот вечер одни из лучших в мире спортсменов направлялись к стадиону в Рамат-Гане. Перед небольшим пешеходным мостом через реку Яркон они выстроились в определенном порядке. Возглавляла процессию команда Австрии. Но когда участники ступили на мост, он рухнул под их весом, уронив юных спортсменов в реку, печально известную невероятно грязной водой. Люди и обломки смешались в ядовитой жиже. Те, кто не потерял сознание, пытались выбраться на берег.

Четверо участников австрийской сборной погибли, причем трое — от инфекций уже после того, как их вытащили. Еще один выжил, но ему потребовалось двадцать восемь операций на мозге. Шестеро получили травмы. Трагедию держали в секрете от членов семей, друзей и фанатов, ожидающих на стадионе, несколько часов. Даже зажгли факел — хотя о катастрофе уже было известно.

Сильнее всего меня поразила ужасная роль случайности в жизни. Умереть только потому, что ты оказался не в той части алфавита, — на глазах у тех, кто ждал на берегу и готовился идти следом.

Фрэнк возвращается домой — в мятом костюме, с запавшими глазами. Такое впечатление, что он вернулся с того света. Я почти сплю, сидя на диване, и все происходящее кажется мне сном. Мама долго-долго обнимает его, Кьяра явно испытывает облегчение, которое скоро пройдет. Они решают что-нибудь приготовить и уходят, а мы с Фрэнком остаемся одни.