Татьяна Булатова - Мама мыла раму
– Ева… – начала она издалека. – У нас ведь что-о-о-о…
– Что?! – испугалась нотариус Шенкель.
– Да ничего… – блуждала в потемках Антонина Ивановна. – Катя вот тут…
Ева Соломоновна молчала.
– Да ничего страшного, – проговорила Самохвалова и неожиданно для себя самой всхлипнула.
– Что случилось, Тоня? – строго спросила Главная Подруга Семьи, пытаясь не потерять самообладание. – Снова приступ?
– Не-е-ет, – плакала Антонина Ивановна, а Ева Соломоновна терялась в догадках: что может быть с Катькой хуже приступа? – Не при-и-иступ… Ра-а-а-адость… – продолжала завывать Антонина. – Ты вот даже и не представляешь, Е-э-э-ва.
Главная Подруга от неизвестности затаила дыхание.
– Пришли-и-и-и ведь у нее… Месячные ведь, Ева. Совсем взрослой стала моя девочка. Скоро уж мать догонит. Дожила я.
– Поздравляю, – раскисла на другом конце провода Ева Соломоновна. – Это такое событие! Такое событие! Этот день, Тоня, надо обязательно запомнить. И чтоб Катюшка запомнила. В некоторых приличных семьях, Тоня, даже столы накрывают и все празднуют. Я приеду к вам, Тоня? Поздравлю девочку?
– Да как же ты?! – возмущается Антонина Ивановна. – Да как же без тебя, Ева? Почитай вместе ее растили. И роднее тебя ведь никого нет…
– Буду! – обещает бездетная Ева Соломоновна Шенкель и в волнении бродит по квартире в поисках подарка.
«Кольцо!» – осеняет ее, и она внимательно изучает свою коллекцию перстней, пасуя перед необходимостью сделать выбор. Наконец-то откладывает в сторону одно, подаренное отцом – незабвенным Соломоном – в день ее совершеннолетия: в жемчужной корзинке – россыпь мелких сапфиров.
– Чудесное кольцо! – признается вслух Ева, глядя на нежное девичье украшение. А потом долго сидит на диване и не отрываясь смотрит в одну точку. За этой точкой скрывается старость. И события Катькиной жизни предупреждают ее об этом. А нотариус Шенкель очень боится старости и поэтому пытается ее задобрить, отдавая чужой молодости очередную жертву. «Это ради любви!» – думает Ева Соломоновна и чувствует, что напрасно обманывает себя. «На старость это…» – вдруг честно признается и горько плачет от безнадежности своего существования. «Одна! Одна! Одна!» – колотится Евино сердце. «Ничего не одна!» – успокаивает его Ева Соломоновна и, покряхтывая, капает себе в доставшийся от родителей лафитник шестьдесят капель корвалола.
– Горько! – бурчит себе под нос нотариус Шенкель и начинает собираться на праздник.
К Катькиному возвращению из школы накрыт стол. Девочка мутоновым комком вваливается в квартиру, разрумянившись от мороза и быстрого шага.
– А ты чего дома? – интересуется она у матери, блаженно улыбавшейся в никуда.
– Не пошла вот… – кокетливо отвечает Антонина Ивановна. – С Татьяной поменялась.
Катя внимательно смотрит на мать, подозревая ту в плохом самочувствии. Нет, ничего подобного: дома пахнет пирогами, вместо халата – крепдешиновое платье в горох, губы накрашены, бусы красные. Девочка настороженно проходит в комнату: скатерть белая, наливка в графине, сервиз парадный, вынимаемый по особым случаям, потому что японский, «твое приданое». Навстречу – тетя Ева в жабо, торжественная и сосредоточенная, как на концерте в филармонии.
– Проходи-проходи, – подталкивает дочь в спину Антонина Ивановна.
– А что случилось-то? – решается задать вопрос Катька. – У нас гости?
– Да какие гости? – машет рукой Антонина. – Вот тетя Ева, и все. Праздник сегодня.
Катя вытаращила на мать глаза:
– Како-о-о-ой?
– Ну как какой? Девушкой ты стала. Менструация у тебя началась…
– Котя! Девочка моя! – вылезла из-за стола Ева Соломоновна, чтобы обнять свою драгоценную бат и вручить ей подарок.
– Ты что?! – побагровев, взвизгнула Катька, напирая на мать. – Всему дому рассказала?!
Антонина оторопела:
– Да ты что, Катерина, белены объелась?
– Это ты белены объелась! – закричала Катька. – Ты объелась!
– Что ты, Катюша! – попыталась вмешаться Ева Соломоновна.
– Ничего! Перед всеми меня опозорила! Теперь все будут в меня пальцем тыкать! – истерила Катька, подпрыгивая на одном месте.
– Мы праздник тебе хотели устроить, – сдержанно объясняла Главная Подруга Семьи.
– А вы-то тут при чем? – заорала девочка. – Вам-то какое дело?! Чего вы все время в мою жизнь лезете?!
После этих слов Ева Соломоновна как-то разом осела, сгорбилась, беспомощно посмотрела на Антонину и положила на пустую тарелку синюю бархатную коробочку. Самохвалова побагровела и залепила дочери затрещину, отчего та мгновенно успокоилась и ушла в комнату.
– А ну иди сюда! – грозно потребовала Антонина Ивановна, обращаясь к закрытой двери в «детскую спальну».
– Не надо, – остановила ее Ева Соломоновна и скривилась.
– Е-э-эва, – схватила ее за руку Антонина. – Не уходи.
Главная Подруга Семьи Самохваловых на ощупь выбралась в коридор. Как слепая, натянула на голову мохеровый берет, накинула шубу, застегнула до половины финские сапоги, попыталась что-то сказать, но не смогла и выскочила из квартиры как ошпаренная.
– Ева! – только и успела крикнуть Антонина Ивановна в спину улетающему из дома ангелу. – Подожди!
В ответ мяукнула подъездная кошка и хлопнула входная дверь: нет больше ангела. Улетел!
* * *
В классе надо мной ржут: «Самосвалова будет снежинкой! Самосвалова, куда колеса денешь!» И это все из-за НЕЕ! Как Новый год, так Снежинка. Сама-то в нормальном платье, а на меня эту дурацкую корону. Попробовала бы сама в ней посидеть: головой мотнешь, а в салат осколки сыплются. И Ева еще: «Звездочка!» Уже никто миллион лет в новогодних костюмах в школу не приходит. Пашкова вообще в пятом классе на Новый год в джинсах пришла. Это я понимаю.
На «Огонек» не пойду, а ЕЙ скажу: классная заболела, ничего не будет.
Ненавижу Новый год! Всегда одно и то же: ОНА, Я и ЕВА. Главное, еще спрашивают: «Хорошо тебе, Катенька?» Да мне ужасно!!! Все люди как люди, в гости ходят, на улице обнимаются, спать до утра не ложатся, даже дерутся, Пашкова рассказывала. А МЫ по-семейному, по-домашнему… Еще и тетя Ева ночевать останется – вообще нормально. Если из Москвы приедут, никакой костюм не надену. Вот хоть тресни! И если не приедут, тоже не надену.
Встречать москвичей собирались, как положено: сначала всю неделю генералили, потом закупались, наряжали елку. Накануне приезда, как водится, созвонились: уточнили время, номер вагона и расцеловались заочно.
– Целую! Целую! – кричала Антонина Ивановна в трубку. – Жду-у-у!
