Валерий Примост - Штабная сука
«Каламбур», — подумал Миша, махнул рукой к пилотке, повернулся и вышел. Служба продолжалась.
Глава 5
Миша торопливо зашел в штаб.
— Че, комбат уже пришел? — спросил он у мосла.
— Не-а, — вальяжно ответил тот, привалившись к пустой витрине с надписью «Оперативный дежурный» и меланхолически ковыряясь в зубах.
— Добро, — Миша остановился, словно что-то припоминая. — Да, а как там мой псих? Не буянил?
— Не-а. Тише воды, ниже травы. Никакого кипижу.
— Ништяк. А где он сейчас?
— В кабинете начмеда дрыхнет, где ж ему еще быть. Только полдевятого на часах.
Миша, совершенно удовлетворенный, проследовал в кабинет начмеда. Левашов действительно еще спал.
— Вставай, быдло, — добродушно ткнул его под бок Миша. Левашов заворочался, замычал, потом открыл глаза и тупо уставился на него.
— Надо сказать: «Добро пожаловать, Михаил Михайлович!» — наставительно произнес Миша.
Левашов снова хлопнулся мордой в матрас.
— Давай-давай, отрывай от матраса свою бестолковку. Хватит дрыхнуть.
Левашов наконец проснулся. Он сел на своем матрасе, обхватил руками колени и, сонно щурясь, осклабился:
— Здравия желаю, товарищ сержант!
— Неужто признал? А я уж думал, что ты за время моего отсутствия вообще от рук здесь отбился, — Миша потянул из кармана сигарету. — Ну, рассказывай, какие здесь новости.
— Да никаких, товарищ сержант, — Левашов поднялся и торопливо приводил себя в порядок. — Тишь да гладь…
Его лицо приобрело озабоченное выражение, и он осторожно спросил:
— Когда начнем, товарищ сержант?
— Что начнем? — Миша сделал тупую морду,
— Как что? — Левашов растерялся — Мы же собирались».
— Разве?
Миша внаглую издевался. Кажется, Левашов этого не понял.
— Вы же предложили…
— Когда это я тебе что предлагал? — сурово спросил Миша.
— Э-э… — Левашов растерялся и не нашел, что сказать. В его глазах появилась тоска.
— Сегодня же в роту вернем, симулянта! — железным голосом отчеканил Миша.
Левашов побледнел. Он стоял и молча глядел куда-то в окно. По его щеке, обращенной к Мише, протянулась по-моча слезы. «Кажется, переборщил», — подумал Миша.
— Ладно, — перешел он на обычный благодушный тон,
— шучу я. Может быть, несколько неудачно. Прости. Левашов дико уставился на него.
— Завтра крутим припадок и кладем тебя в госпиталь. А сейчас ты метешься в столовую и приносишь что-нибудь поклевать. Все. Кругом! Шагом марш!
Ошалевшего Левашова вынесло из комнаты. Миша лежал на своем диване и думал, писать ему домой письмо или нет. Вообще, он не любил писать письма. Особенно домой. Эта черта появилась у него в самом начале службы. Правду о своей армейской жизни он писать не мог, чтобы не расстраивать родителей, а писать неправду ему было неприятно. Кроме того, однажды он узнал, что целая сеть армейских инстанций — от особого отдела, ищущего крамолу, до старослужащих, которым нужны рубчики и троечки, иногда встречающиеся в конвертах, — шмонает духанские письма. Это отбило у него любовь к эпистолярному жанру окончательно. Обычно Миша посылал раз в две недели коротенькое письмо в стиле «все хорошо, прекрасная маркиза». Поэтому он любил писать домой в канун еврейских праздников Йом Кипур, Ханука, Песах и советских — можно было ограничиться поздравлениями и ничего не писать о себе.
Сделавшись санинструктором, Миша не стал писать чаще, сочтя, наверное, что теперь служить гораздо скучнее, чем раньше, новостей вообще никаких нет, а не имея новостей, о чем напишешь? Однако раз в две недели он собирался с силами, напрягал волю и отписывал домой коротенькую эпистолу, наполненную скукой, желчью и успокоительными заверениями. Впрочем, друзьям и подругам — полузабытым и поблекшим за время службы — Миша не писал вовсе. Он пробовал было в самом начале, но потом ему все сильнее стало казаться, что они все не понимают чего-то важного, крутого, что понимает он, что они мелки, скучны и пичкают его в своих письмах совершенно надуманными и никому не нужными проблемами. Впрочем, теперь и они не писали ему, потому что, попав на новое место службы, он никому из них не сообщил своего адреса.
Итак, Миша лежал на диване и думал, писать ему письмо домой или нет. Он сконцентрировал волю, напрягся и стал сочинять текст. Дальше фраз «Здравствуйте, папа и мама! Как у вас дела? А у меня все нормально» дело не пошло. Миша уже собрался было сесть за стол, надеясь, что созерцание чистого листа бумаги перед собой и ощущение ручки в пальцах натолкнет его на какую-нибудь эпистоляристическую идею. Потом он вспомнил, что последнюю чистую тетрадь давно «сходил» в туалет, в связи с чем вынужден уже две недели пользоваться «Боевым уставом Сухопутных войск». Что до ручки, то она лежала где-то на самом дне дипломата, и лезть за ней не хотелось. В общем, не прошло — не надо. Миша дал себе честное-благородное слово написать письмо завтра или послезавтра. Может быть, даже послепослезавтра, но это уже в самом крайнем случае.
Решили, что Левашов «припадет» завтра к полудню, когда офицеры еще в штабе, но думают уже о доме, обеде и жене и поэтому не будут слишком уж парить мозги. Вечерком Миша еще раз потренировал Левашова. С ума сойти! В момент «припадка» перед Мишей был самый натуральный псих, суперпсих, псих самого высокого качества. Осечки быть не могло.
— И последнее, — сказал Миша, отправляя Левашова спать. — Если ты сыграешь плохо, то тебя, естественно, обвинят в симуляции и уклонении от воинской службы. Потом тебя начнут раскручивать, и ты сдашь меня. — Он прервал возмущенный возглас Левашова: — Не дергайся. Сдашь, я знаю. А если ты меня сдашь, и мы потом встретимся в камере, я тебя хлопну.
Левашов испуганно зыркнул на него.
— Не зыркай. Хлопну. Поэтому ты должен сыграть на пять баллов. Понял, да? Обо всем остальном думать не надо. Забудь. Думай и помни только об этом. Все, иди спать.
Утро началось интересно: в штаб привезли из бегов Моргунова. Это был среднего роста черт, некогда пухлый, а теперь жутко худой, обритый наголо, с гниющим ухом и кривым носом, забитый и несчастный, убегавший в среднем каждые две недели. Всякий раз старшина четвертой роты старший прапорщик Купрейчик брал с собой двух здоровенных сержантов и ловил невезучего Моргунова не дальше железнодорожной станции Баяндар. Затем беглеца привозили в штаб «на ковер» к комбату, а потом доставляли в родную четвертую роту, где сперва ему рихтовали все части тела, а потом возвращали его к непосредственным обязанностям. Однако Моргунов убегал снова. Несколько раз с ним общался замполит, но Моргунов только молчал, тупо уставившись в стену. Комбат уже пару раз заговаривал о том, что «неплохо бы этого урода покласть на дурку», но у Миши все руки не доходили. Вот теперь Моргунова поймали в очередной раз.
