Юрий Любопытнов - Мурманский сундук
— Проходите, только осторожно — ступеньки крутые.
Тот, стуча палкой, стал за хозяйкой подниматься в ступеньки.
— Вы сами-то откуда будете? — спросила она.
— Издалека, — коротко ответил он. И больше не сказал ни слова.
Она провела его в горницу, подвинула стул.
— Вы посидите пока. Вам кипячённой воды или сырой, колодезной? Если хотите, налью кваску. У меня свой.
— От кваса не откажусь, — проговорил незнакомец.
— Квас свежий, только вчера сбродился, — говорила она, беря кружку и отправляясь в сени. — Он у меня в холодочке стоит…
— Скотину держите? — спросил гость, принимая из рук кружку холодного кваса.
Квас, действительно был свежий. Маленькие пузырьки воздуха поднимались к поверхности и взрывались щекочущими обоняние фонтанчиками. Незнакомец с наслаждением, маленькими глотками отпивал из кружки, внимательно присматриваясь к убранству дома тётки Веры.
— Какая теперь скотина, — ответила на вопрос незнакомца тётка Вера, присаживаясь на краешек табуретки. — Раньше держала, летось ещё коровёнка была. Мужика у меня нету, а на скотину надо косить, сушить, копнить, а молоко кому продавать? На своём горбу за сорок вёрст в город везти, до автобуса намучаешься идти, да и автобусы сейчас то ли ходят, то ли нет. Нет, не держу. Курочки есть. Хотите, можете купить яичек. Продам. Они натуральные. Не как с птицефабрики. Желтки так жёлтые-прежёлтые, на свежем воздухе и травке нагуленные. Хотите?
— Яичек? — переспросил гость, задумавшись и допивая квас. — А что — возьму. Не сейчас. Потом.
Он взмахнул рукой, останавливая тётку Веру, которая уже было бросилась в другую комнату, где у неё под кроватью в лукошке хранились яйца.
Она опять присела на табурет.
— Я хотела показать…
— Я верю, что у вас хорошие яйца и свежие, — улыбнулся гость.
— Куры у меня не в загоне, знай себе гуляют по хутору…
— Ну вот, — сказал гость, ставя кружку на стол. — Квасу выпил, а как зовут хозяйку не спросил. — Он опять улыбнулся, показав ровные вставные зубы.
— Верой Григорьевной зовут, — ответила хозяйка.
Как зовут гостя, спросить она постеснялась. Да и зачем ей это было нужно.
— И давно здесь живёте? — он кивнул на окно, в которое были видны живописные окрестности хутора.
— Давно. Ещё до войны приехала. Это как прежних владельцев хутора раскулачили, в Сибирь сослали, тётка Пелагея взяла меня к себе.
— Пелагея! — вскинул на неё глаза гость, но быстро отвел взгляд.
— Пелагея, — ответила тётка Вера, недоумённо посмотрев на незнакомца. Её поразил тон, которым он произнёс имя тетки, словно хорошо знал её.
— И как вы ей доводитесь?
— Племянница.
— Родная?
— Не по крови. Антипу Маркелычу, хозяину прежнего хутора, Пелагея доводилась свояченницей, сестрой его жены. А моя мать была женой её младшего брата… Отец мой погиб в финскую, мать вскорости умерла, вот тётка меня и взяла сюда, с тех пор и живу..
— Замужем была?
— Была, да недолго. Муж ушёл в город к другой, а я больше не выходила. Так и коротаю дни.
— А хозяева хутора, что с ними сталось?
— Вот уж этого не знаю. С тех пор, как хозяев забрали, от них ни слуху, ни духу.
— Их раскулачили?
— Это так. Пелагея мне говорила, при ней это происходило.
— А вы не знаете, сейчас они реабилитированы? Ведь повсеместно прошла реабилитация узников сталинских лагерей.
— Геронт ездил в город, узнавал в этом, как его… ФСБ.
— И что?
— Сказали, что Антип Маркелыч и сын его Степан умерли в лагере.
— Вот как! — Гость поднял брови. — Умерли. Оба?
— Выходит так.
— Налейте мне ещё кваску, будьте любезны, — сказал, прерывая тему разговора гость, протягивая тетке Вере кружку. — Хороший у вас квас. Так и тянет испить.
Тётка Вера заметила, что рука незнакомца, когда он протягивал кружку, мелко дрожала, и она подумала, что это от старости.
Она быстро сходила в сени:
— Вы пейте, не стесняйтесь. Этого добра у нас хватает. Хлебы я сама пеку. А много ли мне надо одной? Что остаётся подсушиваю, а из сухариков, вот видите, какой квас получается…
— Я смотрю, у вас здесь два дома. И в соседнем живут?
— Сейчас нет. Жил там Геронт, но с неделю назад его похоронили…
— Знать, старый был.
— Старый-то старый. Он ещё прежних хозяев хутора знал, служил у них. Но умер не от старости.
— А отчего же.
— Убили его.
— Господи! Что за страсти! Убили!
— Так в милиции сказали. Задушили шнуром электрическим.
— За что же убили? Причина была? — Гость так и впился в лицо тётки Веры.
— Да какая причина! Милиционер сказал бытовая. Полезли за иконами. Он, видно, проснулся, хотел помешать, они его и убили…
— Жалко вашего соседа.
— Жалко. Так жалко Геронта. Прожили по-соседски, рядом посчитай столько лет. И всегда в добром ладу. А он раньше здесь жил. В молодости был правой рукой Антипа Маркелыча. Всё ждал. Вот, говорил, вернётся хозяин или сын. Но не дождался.
— Ждал, говоришь.
— Ждал. Это доподлинно. Сама знаю. Говорил мне.
Тётке Вере показалось, что незнакомец вздохнул, но она не придала этому значения.
— Из-за икон значит, убили? — переспросил гость.
— Выходит что так.
— А что за странное имя Геронт?
— Странное? Обыкновенное. Он вообще-то татарин, но православный, крестил, как говорила Пелагея, его сам хозяин ещё мальчишкой. Но звали его не иначе, как Ахметка. А уж после революции или даже позже, выдавали паспорта он и оказался по метрикам Геронт. Так и звать стали. Дом-то, когда хозяина уводили, сам Антип Маркелыч поджёг, отстояли его от огня — двор и сени только сгорели, и имущество кое-какое спасли. Когда хозяина увезли, кое-что Пелагея взяла себе, что-то оставила Геронту. У меня иконы от Пелагеи, ценные. Художник тут у нас в соседнем Дурове живёт, так он говорил, что у меня иконы ценнее. Но вот воры не полезли ко мне. Бог избавил. — Она перекрестилась.
— А что художник смотрел иконы?
— Николай? Смотрел. Геронт его приглашал.
— А с собой он ему не давал?
— А зачем?
— Бывает, художники обновляют иконы, реставрируют, чтобы потом продать было можно…
— Да нет. Сколько было икон, столько и оставалось. Все и утащили. Да Геронт не собирался их продавать. А вы посмотрите, какие у меня образа. — Она позвала его в переднюю. — Вот гляньте…
Гость вытащил из нагрудного кармана футляр с золотистым ободочком, достал очки в тонкой оправе, водрузил на нос.
— Старинные иконы, — провозгласил он.
Тётке Вере показалось, что у него дрогнул голос.
