Дмитрий Вересов - Книга перемен
— Мы не хотим тебя волновать, мам, — ответил Вадим. — То есть и волновать-то нечем. Ну, просто есть вещи, в которых мы сами должны разобраться, а если говорить, то еще больше запутаешься.
— Вадька, я не верю, что Олег у своей дамы. Он бы обязательно позвонил, — снова начала Аврора Францевна. — Вадька, честно, где твой брат?
— Мам, ну, снова-здорово. Мам, у своей дамы. Или у другой какой-нибудь, у которой телефона нет. Что ты, в самом деле? Он сам большой. Не могу же я за ним хвостом ходить.
— Почему это не можешь? Раньше ходил.
— Не могу, потому что в морду получу. В прямом или переносном смысле. И правильно получу. Оно мне надо?
— Вадька, мне обзванивать больницы? — строго спросила Аврора, все еще надеясь прищучить Вадима, который явно что-то скрывал.
— Мам, честное слово, все с ним в порядке, — отворачивался Вадим. — Я знаю, где он. Но не спрашивай ты меня больше. Я все сказал, что мог. Вернется, никуда не денется.
И Вадим бежал, оставив мать в тревоге и размышлениях. Он понимал, что рано или поздно ей придется рассказать обо всем. О том, что он собрался с духом и позвонил в известную справочную на Садовой, куда приходят сведения о найденных на улице без сознания, о доставленных в вытрезвитель и о тех, кому «дали» по какой-то причине пятнадцать суток.
«Лунин, Олег Михайлович, мелкий хулиган, — сообщили ему, — направлен на общественно-полезные работы. Освободится через две недели».
* * *Вадим бежал, и все внутри него кипело от возмущения. «Осточертело!» — повторял он про себя. Словечко не отвязывалось, не таяло, не рассыпалось на буквы. Оно вертелось на языке волосатой щекотной гусеницей, цеплялось за зубы и не выплевывалось. Вадим, надеясь, что в расчлененном, перетасованном виде словечко потеряет способность к ежесекундной регенерации и его можно будет выплюнуть по частям, разжевывал его. «Черт, тело, рост, торс, чело, рот…» — бормотал он. Но он добился только того, что гусениц стало неизмеримо больше, и каждая из них набирала рост и обретала тело. «Осточертело!» Вадим понял, что, пока слово не найдет адресата, ему не удастся от него избавиться. И еще он понял, что несется, как сумасшедший, во вполне определенном направлении — к институтской краснокирпичной общаге, что у Гренадерского моста, несется своим ходом, забыв, что на свете есть трамваи и троллейбусы, а также и автобусы. Несется, забыв о том, что в общагу ему после известных событий хода нет, не пропустят его через проходную даже среди бела дня, а пользоваться крысиными ходами, прятаться, красться по коридорам ему… осточертело!
Но на ловца, как известно, и зверь бежит, и он столкнулся с Инной, отправлявшейся на практические занятия, буквально в двух шагах от входа в общежитие.
— Вадим!
И она на виду у всей общаги обхватила его руками, прижалась и, встав на цыпочки, ткнулась губами в ухо.
— Ва-а-денька.
В ухе заходил ее теплый язычок, а пальчики заелозили, обводя с внутренней стороны пояс джинсов.
— Ва-а-денька… Куда ты пропал? Я хотела сегодня к тебе домой забежать. И остаться. Можно?
— Инка, у меня мать дома и маленький брат. Неудобно. Инка, отцепись. — задыхаясь, сказал Вадим. — Инка, мне у всех на виду штаны снимать? Арестуют.
— Ва-а-денька. Как хочешь, мне все равно. Можно и в подъезде. А?.. Или до Антоши Миллера добежим, он пустит, он на кухне посидит или пойдет прогуляется.
— Какого Антоши Миллера?! — очнулся Вадим. Он вспомнил, что так звали густоголосого коротышку-художника, который устроил тот роковой вернисаж у себя на квартире. В квартире, где прогнил паркет и осыпался потолок, а вода лилась, да и то ржавой ниточной струйкой, лишь из кухонного крана. — Какого Антоши Миллера? Инка, ты соображаешь, что несешь?! Антоши Миллера. Где он теперь, твой Антоша Миллер, ты об этом подумала?!
— Где ж ему быть? Обычное дело: сидит дома и картины красит. Где ж ему быть-то? Ну, не хочешь к Антоше, можно к Марику. Это водитель с Гулькиной «скорой». У него машина крякнулась. Он теперь под ней лежит, а нас в кузов пустит, он всех пускает, он и сам с Гулькой. Там все удобства. А в анатомичку я сто раз успею. Ва-а-денька.
— Осточертело. — выплюнул, наконец, Вадим, с силой отрывая от себя руки Инны. — Инка, осточертело! Ты мне еще в морге трахнуться предложи. Инка! Ты не понимаешь?! Осточертело тискаться по грязным углам! Осточертела твоя диссида долбаная! Извини. Инка, мне твои приятели не интересны и не нужны. Мы чуть вместе со всей шайкой-лейкой любителей андеграунда в ментовку не загремели. Стоит того Антошина мазня, ты мне скажи?! Да пропади оно.
— Вадим. — испугалась Инна. Ее широко распахнутые глаза ловили отражение возлюбленного, но не находили его. Вадим отвернулся, он вообще потерял способность отражаться в ее глазах. — Вадим, Антошу что, гэбисты замели? И Леда, и Дипа? И Стива? И Капитана Гранта? Он же вообще «голубой»! Вадим! Вадька!
— Инка! Да на кой они гэбистам! Мелочь такая. Будет гэ-бэ с ними возиться! То есть, наверное, в гэ-бэ кто-то стукнул, а те в ментуру указания спустили, а милицейские и повязали всю теплую компашку под чутким руководством комитета. И теперь ребята загремели под фанфары. На пятнадцать суток. Антоша Миллер, Лед, Дип, Стив, голубой Грант какой-то… и Олег. И мы бы, Инка, с тобой загремели, если бы не Олег.
— Кто? Олег? Если бы не Олег? Какой Олег?
— Мой брат Олег. Я не знаю, как он там очутился, Франик говорит, его с работы в ДНД дежурить отправили. В общем, это он нас выдернул, а сам загремел вместе со всеми твоими. Я звонил, узнавал.
— Вадим, — бесцветным голосом произнесла Инна, — их же избивали. А мы убежали. Я думала, все разбежались. Так уже бывало, и все заканчивалось благополучно. Как в игре казаки-разбойники. Хоть стрелочки мелом ставь, никто не погонится, ловить не станет. А тут… Все всерьез. А мы убежали, их бросили.
— А что ты хотела? — жестко сказал Вадим, глядя на закопченный кирпич стены. — Что ты хотела? Чтобы нас тоже избили и упекли в кутузку? Бессмыслица какая-то.
— Как — бессмыслица?! — выдохнула Инна. — Они же — друзья. Они же наши друзья, Вадька.
— Друзья? — дернул плечом Вадим. — Инка, они, может быть, твои друзья. А я-то при чем? Ты не замечала, что они едва терпят мое присутствие, терпят только ради тебя? И я все это терпел только ради тебя. И… осточертело. В общем, придется тебе выбирать: я или эти… друзья которые. Выбирай. Я не обижусь, если окажется, что они тебе дороже. Честно. Скажешь уйти — уйду. Без обид.
Вадим стоял, отвернув лицо, спрятавшись под челкой, и скреб ногтем безымянного пальца грязный кирпич. Инна смотрела поверх его плеча и молчала. Долго молчала. Так долго, что молчание приобрело объем и вес и плотность дождевой тучи.
