Эрве Базен - Анатомия одного развода
– Ах, ты смеешь обвинять меня, шпионить за мной! – Стремясь скрыть охватившую ее панику, она тут же ушла в гостиную. Готова была казнить себя. Нет, не за то, что так поступила. Только за неблагоразумие. Ведь соседки, оказавшись на ее месте, сделали бы то же самое: что можно, надо спасти. Но Луи, такой обходительный с посторонними, такой грубый с нею, даже несмотря на свой отвратительный поступок, сумел околдовать всю улицу. Мерзкий кот! Жаль, что он так хитер и не решался бегать за кошками в своей округе, уж тогда бы вряд ли он был здесь таким любимец. Но надо что-то предпринимать, и срочно. Скомпрометировать услужливую Жинетту, подвергнуть ее обвинению в сокрытии – нет, невозможно!
– Вношу уточнение, – говорил за ее спиной Луи. – Моя свояченица мадам Фиу сегодня утром положила в свою машину чемодан.
Алина повернулась:
– Я одолжила Жинетте столовое серебро для приема гостей. Ну и что?
В день описи имущества такое оправдание выглядит нелепо. Но все-таки это хоть какое-то оправдание. Под понимающими взглядами трех мужчин Алина уже начала беспокоиться о двадцати луидорах, запрятанных в сахарницу, о жемчужном ожерелье свекрови, которое было у нее на шее, – ей казалось, что Луи пересчитывает каждую жемчужину.
– Где эта бумажонка? – крикнула она. – Я подпишу все, что угодно, если вы избавите от присутствия этого господина.
Бумага уже была на столе.
– Пожалуйста, вашу девичью фамилию, – сказал ей клерк.
Алина, яростно царапая пером, подписала.
Прошло пятнадцать минут, но Луи все еще был тут. Законники, которых он с облегчением выпроводил, расстались с ним на тротуаре, и вдруг Алина потянула его за руку. Луи позволил привести себя обратно в гостиную, и Алина молча сняла ожерелье.
– Оно было подарено вашей матерью, – сказала она. – Верните его ей.
Луи отказался. Она, конечно, на это и рассчитывала. Но сочла необходимым вернуть его уважение, пусть дорогой ценой, а это уже свидетельствует о многом. Ее усталая, сгорбившаяся фигура говорила об остальном. Ярость сменилась упадком духа, и смотреть на Алину было тяжело. Луи хорошо знал эти короткие передышки; после них она вновь обретала дыхание и превращалась в ту же ведьму. Однако он был так же недоволен собой, как и Алина. Я, ты – ведь мы оба вели себя подло. Понимание – уже почти прощение, только надо об этом молчать. Враги, даже если они невиновны, не прощают друг друга. Но если оба чувствуют смущение, то это уже путь к лучшему.
– Налить тебе виски? – спросила Алина.
Луи, еще не пришедший окончательно в себя, молча кивнул. Он пил стоя, маленькими глотками, держа в руках один из уцелевших хрустальных стаканчиков, некогда составлявших подаренный им к свадьбе сервиз. Хрусталь, чувства – как все хрупко. Луи искоса посматривал на мебель фирмы «Мобиляр», уже ему не принадлежавшую. Стало быть, надо развестись еще и с вещами. Значит, и с самим собой. Алина, пытаясь казаться безразличной, пробормотала:
– Я отошлю тебе столовое серебро.
За большими прозрачными занавесями, чуть тронутыми солнцем, в затейливой игре света и тени вырисовывались контуры деревьев: зеленое пятно туи и красноватое – сливового дерева. Луи было грустно покидать деревья в своем саду – куда более грустно, чем мебель: ведь это были совсем молодые деревья, они росли вместе с Четверкой. У деревьев есть корни, это живые существа, хоть их нельзя сдвинуть с места.
– Ты, наверное, доволен, – сказала Алина. – Добился чего хотел. Все прошло скорее скорого: и развод, и раздел имущества. Теперь можешь вступать в брак со своей любовницей.
Сказано плохо, но она не могла назвать Одиль по имени. Луи удержался от реплики: Да, это со мной происходит уже второй раз. Он прошептал:
– Ты ведь сама знаешь: важно то, что будет потом.
Поскольку эта фраза относилась к Одили, она не могла не понравиться Алине. Но Алина, приняв это на свой счет, начала раздражаться. Голос ее с надрывом взвился:
– Пришли мне уведомительное письмо. Но прежде тебе следует опубликовать извещение о нашем разводе: ведь извещают же о кончине.
Луи поставил стакан и направился к двери, мысленно отыскивая приличествующие случаю слова прощания, за ним следовала не менее растерянная Алина. Когда он вышел на крыльцо, внезапное вторжение Четверки, возвращавшейся после визита к тетушке, избавило его от проявления вежливости. Он на ходу успел поцеловать только Розу.
– Скоро вы наконец войдете? – крикнула Алина.
9 июля 1966
Большое окно открыто настежь, видны сверкающие звезды, в комнате душно, оба они, раскинувшись, лежат рядом нагишом; вдруг слабо затрещал телефон, который Одиль ночью ставит поближе к кровати, переведя регулятор громкости на «тихо». Не зажигая света, Одиль протягивает руку, слышит потрескивание, и вдруг...
– Алло, папа? Это я – Роза...
Пораженная Одиль молчит, ждет, пока повторят, затем с удивительным хладнокровием бурчит что-то невнятное, одной рукой прижимает трубку к груди, другой нашаривает грушевидную кнопку лампы и начинает трясти этого Адама, волосатого, ошалелого, ничего не соображающего со сна, тихо шепча ему:
– Невероятно, но это твоя дочка!
– Что это еще за шутки? – произносит Луи, наконец проснувшись. – Если кто хочет со мной поговорить, пусть, звонит в контору. Да и этот телефон никто не знает, кроме моего отца.
– Да-да, – говорит Роза, когда Луи берет трубку. – Я сейчас звонила деду, и он мне дал этот номер, раз нужно было срочно найти тебя. Скоропостижно скончался дедушка Пе... От инфаркта.
Одиль молчит, напряженно прислушиваясь: она взяла отводную трубку. Почему же мсье Давермель сам не сообщил им об этом?
– Глубоко огорчен, моя дорогая девочка.
Луи уже все понял. Когда Роза в горе, она привыкла плакать на отцовской груди, а они не могут увидеться в первую половину каникул. Роза продолжает, всхлипывая:
– Мама уже поехала на такси за тетей Анеттой. Ее можно найти только утром в банке, а она должна выехать с нами семичасовым поездом.
– Роза, розочка, розанчик ты мой... – нежно говорит Луи.
Это их код, смешной и нежный, давно существующий между отцом и дочерью. Всегда и всюду – папина розочка!
Одиль с боязливой нежностью открывает в своем Луи незнакомого ей мужчину. А дочка все еще шмыгает носом.
– Мама не хотела, чтобы я звонила тебе... Она кричала: Это его больше не касается. Я звоню с вокзала. Если бы я позвонила из дома, Агата на меня наябедничала бы. Но надо, чтоб ты об этом узнал. Пап, я обещала раз или два удрать к тебе. Но теперь не удастся. Мы, наверно, весь июль будем в Шазе.
– Слушай, дорогая, я хочу тебе сказать, что, когда ты вернешься...
– Ты уже женишься, папа, я знаю. Не переживай. Ведь я верю только тому, что вижу сама... Ну, целую тебя, бегу.
