Николай Мохов - Тёмная сторона бизнеса
Штурм вершины предстоял через сутки. Мы шли уже совсем по какому-то Марсу — холодная вулканическая пустыня без признаков водяного льда, и ветер со всех четырех сторон. Инструктор-англичанин вел светскую беседу с Санджитом: «Usually dicks fuck pussies, but sometimes dicks fuck assholes», — говорил Джонни. Санджит отвечал в том же духе. Беседа велась в ритме дыхания, а дыхание — в замедленном ритме шагов, и через час-другой я осознал, что оба они просто-напросто читают мантры. Ещё мучила какая-то неуловимая стыдная догадка, что идиот — я, а не Чугунков. И я уже практически знал, почему, но стоило попытаться сконцентрироваться на этом знании, как оно исчезало, словно призрак, на которого взглянули в упор.
На штурм выходили ночью, отдохнув часа три. Предполагалось встретить рассвет на вершине. Огоньки налобных фонариков змеились по чёрному склону горы, словно души, которые уводили в преисподнюю. Несмотря на пронизывающий холод, постоянно хотелось пить. Пластиковые бутылочки с водой не отогревались в карманах — я хлебал ледяную. Было уже всё равно. Никакой цели, никакой воли, ни сил, ни воздуха — ничего: вечная мука в холодной тьме, а смертный грех всегда найдётся. Вокруг брели такие же тени. Некоторые останавливались и обтекали валуны, пытаясь дышать, некоторые ползли вверх по склону. Они не просто не отличались, а повторяли друг друга, были идентичны. Там каждый был один. С неохотой напрягшись, я всё-таки различил в одном из призраков то, что раньше было Иваном Шалвовичем. Иван Шалвович блевал желчью, как смертельно раненый Багратион, — мужественно и обречённо. В горах в первую очередь отказывает то, что слабо, а уж потом всё остальное. Иван Шалвович был жизнелюбив и печень поизносил. Я равнодушно прошёл мимо. К счастью, вскоре мне попался Санджит. Несмотря на смуглое лицо, чёрную бороду и вполне обычную снарягу, он почему-то выглядел светлее остальных. «Айвэн фил бэд — сказал я. — Ливер». Санджит кивнул и улетел. Понемногу начинало светать, и я понял, что на романтическую часть не успеваю. Да и хрен с ней. Вообще всё неважно. Столбу с табличкой «Congratulations! You did it» я не обрадовался. И даже не удивился, что ещё не всё. За столбом лежал ледник, почти пологий, а по леднику мне навстречу топал Бегемот.
— Часа полтора ещё до точки, — Стёпа махнул рукой, указывая направление. — Давай быстро и назад. Он сказал, как спустимся, сразу уходим — можем сегодня на самолет успеть. А-а, с тобой схожу...
С Бегемотом мы и дошли до вершины. Хозяйственный Стёпа полез за аппаратом — фоткаться. Айпедики здесь замерзали. Фото со Стёпой, фото с обезьянкой... Я не люблю их смотреть — стыдно. У меня там не лицо победителя. В порядке моральной компенсации вершину Килиманджаро я обоссал.
Из-под облаков спускались вприпрыжку — опоздать означало выбираться из Африки самостоятельно. Чугункова всегда ждали все, а он никого не ждал.
Спуск — это одиннадцать часов пытки типа испанского сапога. Постоянно понижающийся уровень опоры увеличивает динамический удар по суставам при ходьбе. Пальцы ног, колени, тазобедренные, позвоночник... боль адская, и никуда её не денешь. Сил нет уже вообще никаких, зато по мере спуска появляется воздух — это спасает. Я не лёг и не умер, поэтому камни постепенно сменились кустами, кусты разрослись в джунгли, а за джунглями, я точно знал, были негры, джипы и жизнь. Ещё часов через шесть, но это если идти — отдых не засчитывается. Честно говоря, успеть было нереально. Но боги Килиманджаро услышали наши маты — у Чугункова сломался самолет, о чём мне и сообщили смской. Теперь по-любому только завтра.
Возле джипов я увидел сумки. Баулы было решено оставить неграм (до сих пор, наверно, едят), но среди них я заметил сумку с красненькими бутылочками Вителевской воды. Я знал, что без неё от местной он обдрищется. Чугунковский организм напоминал феррари — мог развивать нереальные скорости, но был крайне чувствителен к качеству технических жидкостей. Я смотрел на сумку, и брать её мне не хотелось. Чёрт его знает: и злорадства-то не было, и даже не в том дело, что воду пусть ему шестерки носят — а я-то кто? — а просто не хотелось и всё. Любое действие, так или иначе втягивающее в чугунковскую орбиту, вызывало чувство мучительного внутреннего сопротивления. Кто его знает, что у него на уме? Может, он еще где-то водой запасся, так я опять мудак получаюсь. Пусть уж лучше сам. Я влез в джип.
До отеля было ехать часа полтора, я совсем было собирался уснуть — и тут увидел Гору. Целиком. А где б я её видел до этого?! С самолета — в джип, с джипа — в джунгли, там по кочкам, по кочкам… Твою мать, и хорошо, что не видел. Хрен бы я поднялся, если б видел. Гора была нереально огромной — она не вписывалась в пейзаж, была ему несоразмерна, как будто на готовой картине мастера её из принципа пририсовал молодой художник-максималист, и она еле поместилась на холст. Гора притягивала, как планета. Лимо, путеводный негр, пальцем вёл по стеклу, показывая, где мы шли. Я смотрел — и не мог поверить, что был там. Как прекрасна и величественна со стороны эта чертова заплёванная пустыня…
Сидя за столом в гостинице, я наблюдал за Чугунковым с интересом естествоиспытателя и кайфовал от того, что ко мне всё это не имело никакого отношения.
— Блядь, я за всех заплатил, всё организовал, ну почему элементарно-то нельзя?! По-человечески?! Ну что за отношение сучье?!! — плакал обезвоженный Чугунков.
Ему принесли самой лучшей воды, какая только нашлась в пансионате. Вскоре у него скрутило живот, и он ушёл. Без него стало лучше — как будто тонкая натянутая струна, которую старались не задеть и не замечать одновременно, — лопнула, да и хрен с ней. Пацаны открыли вино.
Чартерный самолет, в принципе, не отличался от Чугунковского. Семиместный огурец, в хвосте чуланчик сортира, стюардесса сидит на откидной подушечке между пилотами — как в поезде. Как ни странно, трясёт такие посудины гораздо меньше, чем обычный самолет. Да и вообще, пассажиров заставляют пристегнуться вовсе не из соображений безопасности, а чтоб в случае чего перед смертью не дёргались. В чартере не пристегивался никто. Чугунков с ногами забрался в кресло и, нахохлившись, поглядывал на пацанов сверху вниз. Пацаны, изредка косясь на него, как на училку, подсевшую за общий стол на выпускном, травили байки. Но никто не восхищался Чугунковым, хотя он первым влез на эту гору, и вообще без него ничего бы не было. Никто даже не сказал ему спасибо — откровенно говоря, все, кроме меня, видали этот спорт в гробу. Но мне он не верил, к тому же я пришёл последним и уже тем самым был ему неинтересен. Ему было совсем не с кем играть, но не хотелось ни с кем возиться.
