Карлос Сафон - Узник Неба
— Не волнуйтесь, Фермин. Через месяц вы очутитесь далеко отсюда.
— О да, на пляже, на берегу Карибского моря, и две упитанные мулатки будут массировать мне пятки.
— Вы должны верить.
Фермин испустил горестный вздох, ощущая полную безнадежность. Карты его судьбы были в руках палачей, умирающих и безумцев.
12
В ближайшее воскресенье, после традиционного выступления во дворе, господин комендант послал Фермину вопросительный взгляд, сопроводив его улыбкой, от которой бедняга почувствовал привкус желчи на губах. Как только охранники позволили заключенным нарушить строй, Фермин потихоньку подобрался к Мартину.
— Блестящая речь, — оценил Мартин.
— Историческая. Каждый раз, когда этот человек открывает рот, в истории западноевропейской мысли совершается переворот такого же масштаба, какой произвело открытие Коперника.
— Сарказм вам не к лицу, Фермин. Он противоречит вашей природной мягкости.
— Проваливайте в преисподнюю.
— Я там и нахожусь. Сигарету?
— Я не курю.
— Говорят, от курения умирают раньше.
— Тогда давайте, что мне еще остается.
Фермин не осилил даже одной затяжки. Он зашелся в кашле и не мог остановиться, вспоминая свои грехи до первого причастия. Мартин забрал у него из пальцев сигарету и постучал по спине.
— Не понимаю, как вы можете брать такое в рот. Это же чистой воды извращение!
— Самое лучшее курево, какое можно здесь достать. Ходят слухи, что его делают из окурков, собранных в проходах стадиона «Монументаль».
— Ну а меня сей bouquet наводит на мысль об унитазах, имейте в виду.
— Дышите глубже, Фермин. Уже лучше?
Фермин кивнул.
— Вы расскажете мне что-нибудь об этом кладбище, чтобы я мог забросить наживку в корыто свинье высокого полета? Не обязательно правду. Сгодится любая чепуха, которая придет вам в голову.
Мартин улыбнулся, выпустив сквозь зубы облачко смрадного дыма.
— Как дела у Сальгадо, вашего сокамерника, заступника бедноты?
— Вот представьте, живет себе человек и думает, что повидал всякое на свете и его ничем больше не удивить, но ничего подобного. Среди ночи, когда казалось, что Сальгадо уж точно ноги протянул, я услышал, как он встал и подкрался к моему топчану, словно настоящий вампир.
— Пожалуй, есть сходство, — согласился Мартин.
— Стало быть, он подошел и уставился на меня. Я притворился спящим и увидел, что он, проглотив мой крючок, проскользнул в угол камеры и единственной сохранившейся рукой принялся ковыряться в том, что по-научному называется ректум, или нижний отдел толстого кишечника, — продолжил Фермин.
— Что вы говорите?
— То, что слышите. Славный Сальгадо, оправившись от недавнего сеанса средневекового членовредительства, как только сумел подняться, решил отметить это знаменательное событие исследованием той презираемой части человеческого организма, куда по прихоти природы не проникает солнечный свет. Я не мог опомниться от изумления и не осмеливался даже дышать. Прошло, наверное, около минуты. Сальгадо, погрузив внутрь два или три пальца — все, оставшиеся в его распоряжении, — занимался поисками философского камня или далеко упрятанного геморроя. Раскопки сопровождались сдавленными стонами, которые я не берусь воспроизвести.
— Вы меня ошеломили, — сказал Мартин.
— Тогда сядьте, чтобы услышать финал пьесы. Через минуту или две вдумчивой исследовательской работы в недрах анального отверстия он испустил вздох, как какой-нибудь Святой Хуан де ла Крус, и свершилось чудо. Вместе с пальцами из заднего прохода он извлек поблескивавшую вещицу. И даже из своего дальнего угла я сумел определить, что это вовсе не дрянь, которая гроша ломаного не стоит.
— Тогда что же?
— Ключ. Не английский ключ, а маленький ключик вроде тех, какими запирают чемоданы или шкафчики в раздевалке гимнастического зала.
— А дальше?
— А дальше он взял ключ и, поплевав на него, вытер до блеска, ибо, как я полагаю, ключик пах далеко не розами. Затем он приблизился вплотную к стене, предварительно удостоверившись, что я по-прежнему сплю, — для вящей убедительности я даже всхрапнул, как щенок сенбернара, — и затолкал ключ в трещину между камнями. После чего щель замазал грязью и, не исключаю, кое-какой субстанцией, добытой во время путешествия на ощупь в глубь тайника.
Мартин с Фермином молча уставились друг на друга.
— Вы думаете о том же, что и я? — уточнил Фермин.
Мартин кивнул.
— Сколько, по-вашему, наша неутомимая в своей жадности птичка украдкой натаскала в уютное гнездышко? — задал вопрос Фермин.
— Достаточно, дабы укрепиться в вере, что богатство возместит ему потерю пальцев, рук, мошонки и бог знает чего еще, и чтобы любой ценой сохранить секрет, где оно спрятано, — высказал свое мнение Мартин.
— А мне что теперь делать? Потому что я лучше проглочу ключ или, если потребуется, тоже засуну его в стыдную часть кишечного тракта, чтобы эта гадина, господин комендант, не смог заграбастать денежки Сальгадо и издать на них свои шедевры в твердой обложке или купить себе кресло в Королевской академии испанского языка.
— Пока что ничего не делайте, — посоветовал Мартин. — Убедитесь, что ключ на месте, и ждите моих указаний. Я заканчиваю приготовления к вашему побегу.
— Я далек от намерения обидеть вас, сеньор Мартин, и безмерно благодарен за советы и моральную поддержку, однако в этом деле я рискую головой и кое-какими другими частями телами, с которыми мне не хотелось бы расставаться. А в свете того, что, согласно наиболее распространенной версии, вы вроде блаженного, меня тревожит мысль, что я препоручаю вам свою жизнь.
— Кому же вам еще верить, как не сочинителю?
Фермин смотрел вслед Мартину, который удалялся по двору вместе с облачком дыма от сигареты, сделанной из окурков.
— Матерь Божья, — прошептал он в пространство.
13
Чудовищный тотализатор, организованный номером семнадцатым, продолжал работать в течение нескольких суток. За эти дни не раз повторялась одна и та же сцена: стоило заподозрить, что Сальгадо готов отдать Богу душу, как он вставал, чтобы дотащиться до решетки камеры. Заняв исходную позицию, он выкрикивал во все горло строфу: «Сукиныдетивыневытряситеизменянисентимаимнеположитьнавасублюдков». Далее следовали вариации на ту же тему, пока он не срывал голос и не падал бездыханным на пол. Фермину приходилось его поднимать и возвращать на койку.
— Таракан окочурился, Фермин? — спрашивал номер семнадцатый, заслышав, что Сальгадо повалился, как тюфяк с соломой.
