Василий Аксенов - Апельсины из Марокко
Над Читой Айрапет ушел в хвост самолета, мы отложили карты, и я сказал Кате:
– Ну и девушка вы!
– А что такое? – удивилась она.
– Высший класс! – сказал я ей. – Большая редкость.
И еще что-то сказал в этом же роде просто для того, чтобы что-нибудь сказать, пока Айрапет не вернется из хвоста. Она засмеялась, я ей понравился.
В общем, все это началось потом. Все, что кончилось сегодня.
Сергей стоял, прислонившись к стене столовой, засунув руки в карманы, изо рта у него торчала погасшая сигарета «Олень», он исподлобья с трагической мрачностью смотрел на Катю. Конечно, это был мужчина. Все в нем говорило: «Я мужчина, мне тяжело, но я не пророню ни звука, такие уж мы, мужчины». Жаль только, что транзистор в это время играл что-то неподходящее, какая-то жеманница пищала: «Алло! А-га! Ого! Но-но!» Странно, он не подобрал себе подходящую музыку. Сейчас бы ему очень подошло «Сикстин тонс» или что-нибудь в этом роде, что-нибудь такое мужское.
Я подошел к нему и стал крутить рычажок настройки.
– Так лучше? – спросил я, заглядывая ему в лицо.
«До чего же ехидный и неприятный тип, – подумал я о себе, – может быть, Сергею действительно нехорошо».
– Если хочешь, можем поговорить, – не двигаясь и не глядя на меня, проговорил он, – поговорим, пока ее нет.
– Уже поговорили, – сказал я, – все ясно…
– Я ее люблю, – пробормотал он, резко отвернув свое лицо.
У меня отлегло от души: все понятно, конечно, Сергей страдает, но как ему приятно его страдание, как это все отлично идет, словно по нотам.
– Ничего удивительного, – успокоил я его. – Пол-Фосфатки ее любит и треть всего побережья, и даже на Улейконе я знаю нескольких парней, которые сразу же пускают слюни, как только речь заходит о ней.
– Ты тоже? – тихо спросил он.
– Ну, конечно же! – радостно воскликнул я.
Так. Ничего, проехало.
– Ты пойми, – сказал Сергей, повернулся и положил мне руки в кожаных перчатках на плечи, – ты пойми, Колька, у меня ведь это серьезно. Слишком серьезно, чтобы шутить.
Ах ты, какая досада – это уже что-то южное! Такие два друга с одного двора, а один такой силач, и вот надо же – приглянулась ему дивчина.
А между тем я чуть не задохнулся от злобы. Ты, хотелось мне крикнуть ему в лицо, ты – эскимо на палочке! У тебя это серьезно, а у половины Фосфатки, у трети всего побережья, у нескольких парней с Улейкона это несерьезно, да? А у меня уж и подавно, ведь ты же знаешь все мои институтские штучки, ведь я у тебя весь как на ладони, мне ведь что, мне ведь на Катю чихать, вот у тебя это серьезно…
– Да, я понимаю, – сказал я, – тебе, конечно, тяжело.
– Поэтому, старик, я тебе так, тогда… ты уж…
– Да ну, чего уж, ведь я понимаю… тебе тяжело…
– А она…
– А она любит только своего мужа, – чуть-чуть торопливее, чем надо было, сказал я.
– Не знаю, любит ли, но только она… ведь ты знаешь…
– Знаю, – потупил глаза я, – тебе, Сергей, тяжело…
Тут он протянул мне пачку сигарет, чиркнул своей великолепной, снабженной ветрогасителем зажигалкой «Zippo», пламя ее озарило наши печальные лица, лица двух парубков с одного двора, и мы закурили очень эффектно в самый подходящий для этого момент.
– А что в таких случаях делают, Колька? – спросил Сергей. – Спиваются, что ли?
– Или спиваются, или погружаются с головой в работу. Второе, как принято думать, приносит бoльшую пользу.
Тут он включил свой приемник и посмотрел мне прямо в глаза. Видно, до него дошло, что мы мальчики не с одного двора, и он не любимец публики, что он напрасно ищет во мне сочувствия и весь этот «мужской» разговор – глупый скетч, что я…
Я не отвел взгляда и не усмехнулся, понимая, что сейчас мы начнем говорить по-другому.
Когда смолкла музыка, вечно его сопровождавшая, его постоянный нелепый фон, синкопчики или грохот мотора, в эту секунду молчания мы, кажется, оба поняли, что наша «дружба» врозь, что дело тут вовсе не в Кате, не только в Кате, а может быть, и в ней, может быть, только в ней. В эту зону молчания доносились переборы гармошки, смех и топот ног, высокий голос Кати и треск костра.
– Шире грязь – навоз ползет! – воскликнул кто-то, и мимо нас сосредоточенно прошествовала группа тихих мужчин.
Следом за ними, выкидывая фортели, проследовал Коля Марков.
– Бичи пожаловали из Петровского порта, – сказал он мне. – Вот сейчас начнется цирк.
Бичи остановились возле весов и стали наблюдать за распродажей. Были они степенны, медленно курили маленькие «чинарики» и сплевывали в снег.
Очередь напряженно следила за ними. Я тоже следил и забыл о Сергее.
– Сергей Владимирович! – позвали его.
В нескольких шагах от нас стоял, заложив руки за спину, приветливо улыбающийся пожилой человек. Был он одет, как обыкновенный московский служащий, и поэтому выглядел в этой толпе необыкновенно. С лица Сергея исчезла жестокость. Он махнул этому человеку и, широко шагая, пошел к нему, а ко мне подошла Катя.
– Что там у Айрапета? – храбро спросил я ее.
– Сюда приехали несколько человек из их партии, а Арик остался там, – печально сказала Катя, глядя в сторону. – Чудаков говорит, что Арик не теряет надежды.
– Да?
– Они идут по этому распадку с юга на север. Пробурили уже две скважины и оба раза получили только сернистую воду.
– А сейчас?
– Третью бурят. – Она вздохнула. – Маршруты там тяжелые.
– Но зато это недалеко, – сказал я.
– Да, недалеко, – опять вздохнула она.
– Он может приезжать иногда.
– Конечно, он приезжает иногда. Помнишь, ведь он приезжал не так давно на три дня.
– Когда? – спросил я. – Что-то не помню.
– Как же ты не помнишь? – пробормотала она. – Он приезжал месяца полтора назад. Ты помнишь все прекрасно. Помнишь! Помнишь! – почти крикнула она.
Я пролез к ней под варежку и сжал ее холодные тонкие пальцы. Конечно, я все помнил. Еще бы не запомнить – он ходил, как пьяный, все три дня, хотя почти не пил. А она ходила, как с похмелья. Впрочем, она пила. В честь него были сборища у Сергея, наверное, он да Эдик Танака не замечали их фальши.
– Пальчики твои, пальчики… – прошептал я.
– Пять холодных сосисок, – засмеялась она, приближая ко мне свое лицо. Стоит нам дотронуться друг до друга, и мы теряем головы, и нам уже все нипочем. Это опасное сближение, сближение двух критических масс, что нам делать?
Словно бы пушечный выстрел потряс воздух. Через секунду второе сотрясение донеслось до нас. Это над нами, над любителями апельсинов, на чудовищной высоте перешло звуковой барьер звено самолетов.
Мы подняли головы, но их не было видно. Сохраняя свое, по меньшей мере, странное спокойствие, уверенное в своей допотопности и извечности, над нами стояло ночное небо, декоративно подсвеченное луной. У меня закружилась голова, и, если бы не Катина рука, я, может быть, упал бы.
