Владимир Высоцкий - Черная свеча
Андрощук бил грешную супругу рукояткой табельного оружия, однако не посмел выпустить из него пулю в высокий потный лоб сына соратника легендарного Ковпака. Боялся, что когда-нибудь… всякое может случиться.
— Как чекист бывшему чекисту дарю тебе жизнь, — сказал он, отдышавшись. — Откроешь рот — заберу подарок обратно.
Колос поддернул штаны и упал перед ним на колени. Мрачный Андрощук, сунув в карман панталоны супруги, ушел, не обернувшись на бывшего чекиста. Он был добрым человеком, но не любил, когда с его женой спит кто-то посторонний…
В зоне, на общем режиме Клосу стало невыносимо тяжело. Он лазил по помойкам с одним желанием: бросить в требовательный желудок корку хлеба. Хорошо все понимающий и зорко видящий Руслан Чащаев все подметил и предложил страдающему человеку постоянную связь.
— Я тебя люблю, — сказал, прижав Колоса в сушилке, страстный Руслан. — Никто не узнает. Давай попробуем. Белый хлеб будешь кушать…
У Колоса хватило сил для сопротивления, но с каждым днем голод все настойчивей гнул его волю. Тихий голос из пустого желудка шептал: «Плохой человек лучше хорошего мертвеца. Скоро ты упадешь».
Он нес в морг тело покойного секретаря обкома партии Антипина, который отравился на помойке крысиным ядом, думал о том, что Руслану придется уступить. Иначе — смерть. Такая же — на помойке или в другом месте. Какая разница?! Руслан не хочет насилия, хочет по-хорошему. Говорит — любит… Тьфу! Мерзость какая!
«Похоже, этот тип нервничает, — решил, наблюдая за Колосом, Упоров. — Тоже завязан с воровским побегом? Но каким образом? Чекист…»
— Встать! Выходи строиться!
Вадим встал. Мысли остались при нем: «Бандитов и насильников воры к себе не допускают. Значит, дело в чем-то другом…»
Около Колоса завертелся Руслан. Погладил по заду, сунул в карман телогрейки небольшой сверток.
«Явно клеит в невесты чекиста. Ничего не понимаю! На мясо берут? А может, меня на мясо? Хрен пройдет!»
Кокетливо краснеющий Колос вызывал отвращение. Но Вадиму было необходимо взять себя в руки и видеть то, что происходит с этим опускающимся типом.
Развод начался строго, почти торжественно, без привычных окриков и угроз. Команды заметно сдержанны, даже спокойны. Лица конвоиров не столь равнодушны, если не сказать — слегка растерянны. Что-то случилось.
Только не дознаешься: все словно воды в рот набрали.
Тысячное разнобашмачье ног стирает до летучей пыли мерзлую землю лагерного плаца. Пыль поднимается над колонной коричневым облаком, оседает на прошлогодней траве и самих зэках.
— Вольно! — командует дежурный по лагерю. — Можно покурить.
Вот те раз — курить на разводе!
— Щас амнистию объявят! — шепчет изработанный в шахте мужик с печальным взглядом терпеливой лошадки. — Иначе умру завтра.
— Вы за что устроились, провидец? — интересуется у мужика зэк в приличном коверкотовом пиджаке.
— За хлебушек, сокол мой. За хлебушек. Стянул мешочек. Он червончик и вытянул. Тяжелый оказался…
— Сподручней было кассу взять.
— Не обучены. С испокон веку — при хлебе. И без хлеба.
— Вы что, по кассам практиковали? — вроде от нечего делать спрашивает Малина коверкотовый пиджак.
— Нет, что вы?! — зэк натурально сменился в лице. — Случайный человек. По случайному делу.
— А лепень ваш играется, простите за навязчивость?
— Я не из мастаков, но понемногу шпилю. Для души и лучшего времяпровождения.
— Но часики-то на вас игранные. Уж сознайтесь — игранные?
Зэк в коверкотовом пиджаке прячет глаза под красными веками.
— Совершенно неожиданно у одного бедового фронтовичка выиграл. До сих пор удивляюсь.
— Так вы, сказывают некоторые осведомленные товарищи, на мокром деле отличились?
— Как вы смеете! Взгляните на меня — интеллигентный человек. Шел на свидание к даме сердца, вместо нее пришел муж. Ударил меня головой в лицо. Я говорю: «Давай помиримся. И иди к моей жене». Три свидетеля говорили то, что говорю вам я. Все происходило у фонтана, в который мочился пьяный Пушкин. Там же этот ревнивый тип вынул нож, а мне знакомый армянин одолжил бутылку шампанского. Перед тем, как он хотел меня зарезать, я ударил его бутылкой. Чуть раньше и по голове. Что было дальше?
— Да, что было дальше? — Малина принял игру.
— Голова оказалась некачественной, а он — беспартийный, еще и уголовный тип. Это меня спасло. Вначале мы дали следователю, затем — судье и прокурору. Последние двое оказались людьми честными: они дали мне сдачи — шесть лет за непреднамеренное убийство.
— Так они грохнули Фрукта, — прокомментировал исповедь Пельмень, лениво слушавший их разговор. — Фрукт шел их вложить, а Филон стукнул его бутылкой по голове. Все правда.
— Фрукт был бяка, — улыбнулся Малина. — Не будем о нем вспоминать. Часы, насколько я уяснил, играются.
Филон нажал на кнопку. Часы открылись. Упоров (мог в этом поклясться) видел, как рука Малины сняла из-под крышки бумажку.
Филон вздохнул:
— Согласен. Но учтите — бока швейцарские.
— Когда они успели сменить гражданство? Прошлым годом на Челбанье их играл покойный Мышь, они были французские.
— Мышь-таки покойный? Быстро он это умеет делать!
— Губарь идет, — ожил укравший мешок пшеницы мужик. — Злой шибко. Плохие, поди, вести.
— Ну, это точно амнистия, а ему с тобой расставаться не хочется.
— Дал бы Бог!
— Богу нынче не до нас: Гуталина ждет на Страшный Суд.
Продолжая наблюдать за листком, Вадим видел, как он попал вместе с папиросой в руку Ворона и тут же — к Каштанке. Конечного адресата разглядеть не успел. Раздалась команда:
— Смирно!
Губарь прервал рапорт дежурного каким-то обреченным движением руки и, весь потемневший, прошел мимо. Вислые щеки лежали на стоячем воротнике кителя серой мешковиной, лоб стянут в ребристые складки, отчего довольно стройное тело полковника кажется случайно подставленным под отжившую голову.
Он остановился, сцепив за спиной ладони, и, глядя на выпирающую за зоной лосиным горбом сопку, начал говорить:
— Хочу сообщить вам важное правительственное сообщение.
— Про амнистию! Про амнистию! — скулил хлебный вор.
— Вчера скончался…
Упоров почувствовал, как все в нем задрожало мелкой, противной дрожью.
— …великий вождь советского народа, Генералиссимус Иосиф Виссарионович Сталин.
Дознаватель Шерман приложил к глазам платок. Стало очень тихо, лишь чей-то звук булькнул пузырем со дна уснувшего озера и тут же растворился в глубоком молчании. Руки зэков потянулись к шапкам. Полковник переждал некоторое волнение в рядах заключенных и с пониманием посмотрел на не скрывающего своих слез дознавателя Шермана.
