Сергей Алексеев - Рой
— Что ты мямлишь? — резко спросил мужчина. — Не проступок, а преступление! Групповое! Хулиганство — раз! Нанесение телесных повреждений — два! Незаконное лишение свободы — три!
— А пятно мы смоем хорошим трудом, — пробубнил упрямо рыжий. — И обещаем впредь…
— Да ладно, не старайся! — отмахнулся Заварзин. — Все равно ведь врешь… Ничего ты не смоешь. Чем смывать-то будешь?
— Кровью! — откликнулся из толпы тонкогубый веенушчатый паренек. — Вы нам дайте всем по роже! Мы выстроимся, а вы дайте. И в расчете!
— Шлопак! — окликнул мужчина.
— Вы нас простите, — тихо сказал паренек, которого Заварзин не помнил. — С нами что-то вчера случилось… Что-то такое случилось…
На него зашикали. Мужчина заметил:
— А тебя, Савушкин, еще не спрашивали.
Савушкин пожал плечами, спрятался за спины и стал нервно грызть ногти. Виноватый Тришка подполз к ногам Заварзина и уткнулся мордой в сапоги.
— Прощать я не буду! — отрезал Заварзин. — И хозяин избы вас не простит. В ногах валяться станете — не простит. Вы что же, подлецы, натворили-то? Под музыку-то свою, а?
Ребята стояли понурясь, поглядывали исподлобья, чего-то ждали.
— Нам сказали, у домов в Яранке хозяев нет, — тихо произнес мужчина. — Будто бесхозные дома, ничьи… Я думал, зачем их ломать, ребят мучить? Мы технику безопасности соблюдали, избы полосой окапывали, чтоб не перекинулось…
— Значит, если ничья, то и жечь можно? — вскипел Заварзин. — Ты-то взрослый мужик!.. «Я ду-умал…» Эти избы еще полвека бы простояли! И нечего их ломать. Да еще школьников заставлять.
Он отошел и сел на бревна. Трудовой десант тоже расселся на траве, и над головами поплыл приглушенный разговор. Рыжий о чем-то спорил с очкариком, тихо, но яростно. Мужчина тяжело опустился рядом с Заварзиным.
— Сосняк-то порубили — пахать будут? — спросил Василий Тимофеевич.
— Говорят, пахать, — вымолвил мужчина. — Опытную площадь…
— Другого места не нашли? Пахари… Мы его сажали, пололи, опахивали… Теперь ты, поди, голову ломаешь, отчего твои ребятишки избы жгут да людей избивают?
— Я понимаю, Василий Тимофеевич, — виновато сказал мужчина. — Только я от них не ожидал… Отлучился на один вечер, и вот… Съездил, называется, на рыбалку… На природе одичали, что ли?
— Они не на природе одичали, раньше еще, — проронил Заварзин. — А ты что, учитель?
— Физкультуры… Ну, я теперь им устрою отдых! Навек эту деревню запомнят!
— Ты мне скажи, учитель, как вы дальше жить-то собираетесь? Ведь ребятишек-то пересажают. Не сегодня, так завтра.
— Пересажают их, как раз… — пробубнил учитель. — Скорее меня замахнут вместо них… А сколько хозяин за избу просит, не знаете?
— Нисколько, — бросил Заварзин и встал. — Кто ее ставил, того давно на свете нет. Ему не заплатишь.
— Понял, — буркнул учитель и приказал рыжему строить отряд. — Хорошо развлеклись…
Трудовой десант побежал по дороге, сохраняя строй. Рыжий бежал по обочине, командовал, а по другую сторону, в одиночестве, трусил парень в очках.
Тришка помедлил, но потом сорвался следом, и гулкий его лай далеко разнесся в вечерней тишине.
Последним в этот день на заварзинскую пасеку приехал бывший учитель Вежин.
— Это, Тимофеич, еще не горе, что избы жгут, — сурово проговорил он. — Все еще впереди… Гари корчевать станут — вот беда наша. Ты же знаешь, пахать-то здесь нельзя.
— Отчего же нельзя? Канавы рой, чтоб вода отходила, и паши. Земля-то вон какая… Была бы техника, еще при коммуне распахали… Да не верю я что-то, долго собираются. Да и кто пахать будет? Нефтяники, что ли?.. Они и плуга-то не видали. А тебя не заставишь. Ты же в колхоз не пойдешь.
— Найдут, кому пахать, не волнуйся, — сердито сказал Вежин. — Переселенцев навезут, всяких там вербованных, бичей, тунеядцев. Этого ты хочешь? Чтоб испоганили все, изгадили?
— Я знаю, тебе пасеку жалко, — бросил Василий Тимофеевич. — Распашут гари, пасеку убирать придется. К тому же с самолетов ядом посыпать начнут…
— Да, жалко! — возмутился Вежин. — Мне нашу землю жалко! В Яранке уже пашут, безо всяких канав! Болото будет! Привыкли рассуждать: есть земля — паши и сей! Авось что вырастет! А не вырастет — земля виновата. А надо брать у нее, что она дает, что может дать!.. Ты же крестьянин, понимаешь.
— Понимаю! — тоже рассердился Заварзин. — Но и с медом мы здесь не проживем! Мы ведь плохо стали жить, Петрович. Ты погляди: куда годится такая жизнь? По пасекам разъехались, по хуторам! А вроде в одном селе живем… Раньше выселок как огня боялись, а теперь добровольно пошли. Мы ведь будто горячего меду наелись, пучит нас от него.
— Да мы только что жить стали! — возразил Вежин, — Хоть от бичей да вербованных избавились, дышать вольготно… А вот погоди, нагонят сюда переселенцев — воровство, поножовщина пойдет. Вот тогда запоем лазаря. Видал, какие нынче школьники? Как они тебя? — напирал бывший учитель. — А что дальше будет?.. Начальству ведь канавы рыть да воду спускать некогда, им людей кормить надо. Им завтра хлеб и мясо нужны!
— А коли так, то ничего и не возьмут с нее, — рассудил Заварзин. — У меня другое сомнение… Земля-то научит, как с ней обращаться. Эта наука мордой об лавку дается. Пускай холку-то собьют себе, потом думать станут. И осушать, и ухаживать… Тут, Петрович, другое. Пахать-то ее вздумали, когда нефтяных городов настроили, когда вышло, что людей кормить нечем. Получается-то как? Не нашли бы нефть, так и гари не тронули. А тут для нефти еще и земля потребовалась. Нефть, она что — ну, тридцать, ну, даже, сто лет, и кончилась. А земля никуда не денется. Почему же она у нас как подсобное хозяйство у нефти, а? Ведь всегда наоборот было!.. Если так рассуждать, кончится нефть, и землю бросят. Она будто на подхвате стоит, как подмастерье.
— Вот почему я и хочу, чтоб не трогали ее! — воскликнул Вежин. — Чтоб пчеловодство здесь оставили!
— А мед-то твой, Петрович, что? Он ведь, как нефть, надолго ли? — Заварзин поморщился. — Еще лет десять, а потом на гарях лес подымется, кипрей заглохнет. И весь твой мед. Ты же сам говорил: мед — продукт дикой природы. На нем долго не протянешь. Что ж, так в диком состоянии и держать природу?
— Ты как-то странно рассуждаешь! — разозлился Вежин. — Тоже мне, философ… Гари можно окультурить. Пчеловодство — культурное производство. Я же тебе рассказывал про пчелиную республику? Это особые люди, со своими взглядами на жизнь. Человек возле пчел становится добрее, спокойнее, суеты не терпит.
— С землей одно единение — когда ее пашешь, — сказал Заварзин. — И с природой тоже. А все остальное — грабеж… Разве народ в Стремянке добрее стал, как по своим хуторам разъехался? Среди нас единения не стало, среди людей. Даже в родне нет… Вон сыновья мои и глаз не кажут, хоть бы внуков привезли.