Чарльз Буковски - Женщины
33
Через день или два около часу дня мне в дверь постучали. На крыльце стоял художник, Монти Рифф, – так он меня известил, во всяком случае. Еще он сообщил, что я, бывало, надирался с ним вместе, когда жил на авеню Делонгпре.
– Я вас не помню, – сказал я.
– Меня Ди Ди привозила.
– А, правда? Ну заходите. – У Монти с собой была полудюжина пива и высокая статная женщина.
– Это Джоанна Дувр, – представил он.
– Я не попала на ваши чтения в Хьюстоне, – сказала она.
– Лора Стэнли мне про вас рассказала, – ответил я.
– Вы ее знаете?
– Да. Но я переименовал ее в Кэтрин, в честь Кэтрин Хепберн.
– Вы ее в самом деле знаете?
– И довольно неплохо.
– Насколько неплохо?
– Через день-два она прилетает ко мне в гости.
– В самом деле?
– Да.
Мы допили полудюжину, и я вышел прикупить еще. Когда я вернулся, Монти уже свалил. Джоанна сказала, что у него встреча. Мы заговорили о живописи, и я вытащил кое-что свое. Она взглянула и решила, что парочку, пожалуй, купит.
– Сколько? – спросила она.
– Ну, сорок долларов за маленькую и шестьдесят за большую.
Джоанна выписала мне чек на сто долларов. Затем сказала:
– Я хочу, чтобы ты со мною жил.
– Что? Это довольно неожиданно.
– Оно того стоит. У меня есть кое-какие деньги. Только не спрашивай, сколько. Я даже придумала, почему нам следует жить вместе. Хочешь, скажу?
– Нет.
– Во-первых, если бы мы жили вместе, я бы взяла тебя в Париж.
– Ненавижу ездить.
– Я бы показала тебе такой Париж, который бы тебе точно понравился.
– Дай подумать.
Я наклонился и поцеловал ее. Потом поцеловал еще раз, чуть дольше.
– Блядь, – сказал я, – пошли в постель.
– Ладно, – ответила Джоанна Дувр.
Мы разделись и завалились. В ней было 6 футов росту. До этого у меня бывали только маленькие женщины. А тут странно – докуда ни дотянись, там еще и еще. Мы разогрелись. Я подарил ей 3 или 4 минуты орального секса, затем оседлал. Она была хороша – она в самом деле была хороша. Мы подмылись, оделись, и она повезла меня ужинать в Малибу. Рассказала, что живет в Галвестоне, Техас. Оставила номер телефона, адрес и сказала, чтобы я приезжал. Я ответил, что приеду. Она сказала, что насчет Парижа и всего остального она серьезно. Хорошая поебка была, и ужин тоже отличный.
34
На следующий день позвонила Кэтрин. Она сказала, что уже взяла билеты и прилетает в Лос-Анджелес-Международный в пятницу в 2.30 дня.
– Кэтрин, – промямлил я, – я должен тебе кое-что сказать.
– Хэнк, ты что – не хочешь меня видеть?
– Я никого так не хочу видеть, как тебя.
– Тогда в чем же дело?
– Ну, ты знаешь Джоанну Дувр…
– Джоанну Дувр?
– Ту… ну, сама понимаешь… твой муж…
– Что там с ней, Хэнк?
– Ну, она ко мне приезжала.
– В смысле, приезжала к тебе домой?
– Да.
– И что?
– Мы поговорили. Она купила две мои картины.
– Что-то еще произошло?
– Д-Да.
Кэтрин замолчала. Потом произнесла:
– Хэнк, я не знаю, хочется ли мне теперь тебя видеть.
– Я понимаю. Послушай, давай ты все обдумаешь и перезвонишь мне? Прости, Кэтрин. Мне жаль, что так случилось. Вот все, что я могу сказать.
Она повесила трубку. Не перезвонит, подумал я. Лучшая женщина, которую я встретил, – и так облажаться. Я достоин разгрома, я заслужил подохнуть в одиночестве в психушке.
Я сидел у телефона. Читал газету – спортивный раздел, финансовый раздел, комиксы. Телефон зазвонил. Кэтрин.
– НА ХУЙ Джоанну Дувр! – засмеялась она. Я ни разу не слышал, чтобы Кэтрин так выражалась.
– Так ты приезжаешь?
– Да. Ты записал время?
– Я все записал. Я там буду.
Мы попрощались. Кэтрин приезжает, приезжает на неделю, по крайней мере, – с этим лицом, телом, с этими волосами, глазами, смехом…
35
Я вышел из бара и взглянул на табло. Самолет прилетает вовремя. Кэтрин уже в воздухе и приближается ко мне. Я сел и стал ждать. Напротив сидела ухоженная баба, читала книжку. Платье задралось на бедрах, оголив весь фланг, всю ногу, упакованную в нейлон. Зачем она так это подчеркивает? У меня с собой была газета, и я посматривал поверх листа бабе под платье. Великие бедра. Кому эти бедра достаются? Как придурок, я заглядывал ей под юбку, но ничего не мог с собой поделать. Она сложена. Когда-то была маленькой девочкой, когда-нибудь умрет, но сейчас показывает мне свои ноги. Потаскуха чертова, я бы всунул ей сто раз, я бы всадил в нее 7-с-половиной дюймов пульсирующего пурпура! Она закинула одну ногу на другую, и платье заползло еще выше. Она подняла голову от книжки. Наши глаза встретились – я зексал поверх газеты. Ее лицо ничего не выражало. Она залезла в сумочку и вытащила пластинку жвачки, сняла обертку и положила жвачку в рот. Зеленую жвачку. Она жевала зеленую жвачку, а я наблюдал за ее ртом. Она не оправила юбку. Она знала, что я на нее смотрю. Я ничего не мог поделать. Я раскрыл бумажник и вытащил 2 пятидесятидолларовые купюры. Она подняла взгляд, увидела деньги, снова опустила глаза. Тут рядом со мной на лавку плюхнулся какой-то жирный мужик. Рожа багровая, массивный нос. И в тренировочном костюме, светло-коричневом тренировочном костюме. Он перднул. Дама поправила платье, а я сложил деньги обратно в бумажник. Хуй мой обмяк, я встал и направился к питьевому фонтанчику.
На стоянке снаружи самолет Кэтрин буксировали к рампе. Я стоял и ждал. Кэтрин, я тебя обожаю.
Кэтрин сошла с рампы, безупречная, с рыже-каштановыми волосами, стройное тело, голубое платье прямо льнет на ходу, белые туфельки, стройные аккуратные лодыжки – сама молодость. В белой шляпке с широкими полями, поля опущены как раз на сколько надо. Глаза ее глядели из-под полей, огромные, карие, веселые. В ней был класс. Она б ни за что не стала оголять зад в зале ожидания аэропорта.
И стоял я – 225 фунтов, замороченный и по жизни потерянный, короткие ноги, обезьянье тулово, одна грудь и никакой шеи, слишком здоровая башка, мутные глаза, нечесаный, 6 футов ублюдка в ожидании ее.
Кэтрин пошла ко мне. Эти длинные чистые рыже-каштановые волосы. Техасские женщины такие расслабленные, такие естественные. Я поцеловал ее и спросил про багаж. Предложил подождать в баре. На официантках были коротенькие красные платьица, из-под которых выглядывали оборки белых панталончиков. Низкие вырезы на платьях, чтобы груди видеть. Они зарабатывали свое жалованье, зарабатывали свои чаевые, всё до цента. Шили в пригородах и ненавидели мужиков. Шили со своими матерями и братьями и влюблялись в своих психиатров. Мы допили и пошли забирать багаж. Какие-то мужики пытались поймать ее взгляд, но она держалась поближе ко мне, взяв меня под руку. Очень немногие красивые женщины стремятся показать на людях, что они кому-то принадлежат. Я знал их достаточно, чтобы это понимать. Я принимал их, какие они есть, а любовь приходила трудно и очень редко. А когда все же приходила, то хрен знает почему. Устаешь сдерживать любовь и отпускаешь – потому что ей нужно к кому-то прийти. После этого, как правило, и начинаются все беды.
