Сергей Смирнов - Ангелы приходят и уходят
— А!.. — она махнула рукой, поднялась. — Страшно тут у вас.
Покосилась по сторонам.
— Пойду. Может, тебе надо чего?
— Нет, ничего не надо. Врач не сказал, когда выписывать меня думает?
— Не сказал… — она помолчала и неожиданно добавила: — Это я ему сказала. Лечите, говорю, пока не выздоровеет. Чтоб дурь, говорю, вылечили. Пусть вот мозги-то вправят тебе.
Ковалев ошеломленно уставился на нее.
— Мама, ты что? Я ведь нормальный, мама!
Она метнула на него неодобрительный взор, крепче поджала губы:
— А вот то. То самое и есть… Да. Плохая у тебя матка, плохая. Слышала уже от тебя. Все у ней не так. Вот пусть тебя подлечат — может, человеком сделают. Уважать научат родную матку-то.
И, ничего больше не сказав, повернулась, тяжко переставляя ноги, двинулась к выходу. Санитар загремел замком, двери открылись, впустив в коридор ослепительный солнечный луч.
* * *В одном из маленьких двориков (в каждом отделении огромной психбольницы был свой дворик) дети чистили снег. Маленькие дети, в длиннополых казенных бушлатах, с бессмысленными лицами, с огромными головами. Скребли фанерными лопатами, мели куцыми метлами. Механически, как автоматы. Мешая друг другу, изредка по-совиному гукая и пуская слюни. Сбоку, у оградки, стояли две санитарки — одна в пальто, другая в шубе — и оживленно беседовали. Ковалев остановился. Женщины перебивали друг друга, торопясь высказаться. Стояли утренние сумерки, уже погасли фонари и снег из синего прямо на глазах делался розовым.
— Пойдем-пойдем, — поторопил Ковалева санитар.
Ковалев и еще двое больных тащили огромные тюки с бельем в прачечную. Ковалев сам напросился — уж очень захотелось подышать свежим воздухом, взглянуть на божий мир.
Теперь он уже жалел об этом. В божьем мире к лучшему ничего не изменилось.
Маленький олигофрен лопатой доскребся уже до мерзлой земли и продолжал скрести — вот-вот искрошит лопату в щепы. Ковалев замер, глядя на санитарок: да посмотрите же, помогите ему! Разве вы не видите?..
Одна — та, что помоложе, — будто услышала, повернулась.
— …Ну, и легче стало, что ли? — продолжая разговор, она подошла к мальчику, привычно взяла за руку и показала: теперь здесь надо, теперь здесь скреби. — Корреспондентов на «Волге» катает.
— Про корреспондентов не знаю, — ответила другая, — А вот что скажу: можно и покатать. Для дела же.
Ковалев недослушал — санитар его подтолкнул.
Когда они шли обратно, в маленьком дворике уже никого не было. Санитарка оббивала валенки на больничном крыльце, звенела ключами.
* * *А ближе к обеду Ковалева вдруг выписали.
— Ну и характер у вашей мамы! — заметил симпатичный доктор.
— А что?
— Тяжеловатый.
— Ничего, я привык.
— Ну, куда ж деваться, — согласился врач. — В общем, я вам вот что скажу. Я вас выписываю без постановки на учет. Это значит, что никто никогда не узнает, что вы тут были. Ну, ошибка молодости, — с кем не бывает… В общем, нет смысла вас здесь держать, вы нормальный человек. В понедельник приезжайте часов в одиннадцать, справку вам оформлю. А сейчас — домой. Ну, всего доброго. Учитесь на здоровье.
— Спасибо. Спасибо… — растерянно сказал Ковалев. Особой радости он, правда, не испытывал, даже наоборот — слегка испугался: как же ему там, в миру-то, жить дальше? Без таблеток, без распорядка, без докторов?
А день был солнечным. Редким для этого времени года. Почти таким же солнечным, как тогда.
Он сел в автобус и поехал мимо красных кирпичных строений, мимо одноэтажных домиков, мимо соснового бора.
Автобус спустился с горки, свернул — и оказался в городе, помчался мимо девятиэтажек.
Теперь надо было снова жить.
Ковалев закрыл глаза, заставляя себя отключиться от шума, от красок и запахов, от всего того, что вновь подчиняло его себе, приказывало двигаться, говорить, стремиться к чему-то, тратя свои драгоценные, невозвратимые дни на бессмысленную суету в безнадежной надежде на лучшее. Именно так: в безнадежной. Надежде. Он заставил себя вспомнить, услышать далекие, угасающие голоса: «Здесь мы, здесь мы, рядом мы, рядом… Но забыли вы нас, потеряли нас…» Но голоса быстро таяли, пропадали, их заглушал мощный шум жизни. Я ухожу от вас, подумал Ковалев, ухожу — но не навсегда, я вернусь к вам и стану петь вместе с вами. Одним голосом станет больше и, как знать, может быть, тогда нас услышат эти безнадежно больные жизнью. Услышат, узнают, и что-то поймут.
А пока нужно было жить.
Зачем — кто знает?
Просто нужно — и все.
5. Ангелы уходят незаметно
Декабрь 1979 года. Томск
Странно. Дверь была вроде та же — и в то же время совсем не та. Сначала, не поверив глазам, Ковалев вышел из подъезда, огляделся — нет, дом тот же, и двор. Обошел вокруг дома. Нет, ошибиться было невозможно — здесь она жила, здесь.
Он снова вернулся в подъезд. Осмотрел покрытую дерматином дверь, позолоченные шляпки обойных гвоздей, кнопку звонка. Позвонил.
Долго-долго не отпирали.
Потом раздался детский голос:
— Кто?
И сразу же:
— Мамы нет дома!
Ковалев постоял, подумал. Опершись о перила лестницы, стал ждать.
Выходил из подъезда, курил. Темнело. Люди шли от автобусной остановки, в окнах вспыхивал свет.
Какой-то мужчина стал отпирать соседнюю дверь.
— Извините, — сказал Ковалев. — Я хотел спросить… В этой квартире кто живет?
Он кивнул на обитую кожей дверь.
— А вам чего? — хмуро спросил мужчина.
— Здесь моя знакомая жила. Женщина одна.
— Ну, есть здесь женщина, — неохотно ответил тот.
— А фамилия? Алексеева?
— Не… Нефедовы тут живут. А вы, случайно, не из райисполкома?
— Нет, я просто, прохожий… А Алексеева тут жила, не знаете?
— Не… Как Нефедовы заселились, так и живут. Уже пять лет. Юрка токарем работает на ГПЗ…
У Ковалева было такое выражение лица, что мужчина спросил:
— Чего надо-то?
— Алексеева тут жила. Ирка. Ирина Владимировна. Ну, как же — здесь, точно здесь. Квартира двухкомнатная…
— Квартира у них трехкомнатная. Двухкомнатные — они по этой стороне. А Алексеевой я не знаю. Мы тут все в один год заселились, как дом сдали. Ошиблись вы, выходит.
— Не мог я ошибиться. Вот и лестница та же… И стена. Вот видите — тут надпись была, гвоздем. Ее забелили.
— Ну, надписи — это мальчишки безобразят… Не знаю, как это вы… Хотя, бывает. Тут много домов одинаковых. Может, вы в подпитии были, или как…
— Подождите, — Ковалеву пришла в голову новая мысль. — А собака у них, у Нефедовых, была? Черная такая?..
— Собака-то? Собака была. Черная. Делась куда-то… А может, и сейчас есть, черт ее знает…
— Злющая такая, маленькая, да? Стойте! А Юрка этот, Нефедов — он какой? Невысокий такой, чернявый?
Ковалев даже за руку мужчину схватил, но тот руку с возмущением выдернул:
— Ты не хватай, не хватай!.. «Чернявый»!.. Никакой он не чернявый. Русский он, чего ты?..
— Ну, что русский — понятно. Но брюнет?
— Никакой не брунет. Обыкновенный… Чего тебе, вообще, надо-то?
— Вы не обижайтесь, — сказал Ковалев. — Понимаете, не может быть такого, чтоб вот так: был человек — и не стало. Я про Алексееву Ирку говорю. Ну, может, она здесь комнату снимала?
Мужчина слегка ошалел.
— Когда?
— Ну, полгода назад, год?
— Да какую комнату! Говорю же — у них всего две комнаты, а самих — четверо, Юрка с Танькой и двое ребятишек.
— Ну, может, они уезжали куда?
— Кто?
— Да Нефедовы же!
— Откуда я знаю?.. Слушай, я с работы иду, устал, а ты тут с расспросами. Шел бы ты, а?
Мужчина с яростью захлопнул дверь, и Ковалев остался на площадке в одиночестве.
Постоял, ничего не понимая. Потом, вздрогнув, вспомнил. Выскочил из подъезда, забежал в другой. Лампочка тут еле тлела, трудно было рассмотреть что-нибудь на грязных ступеньках. Ковалев наклонился, вглядываясь. Ничего не было видно — если и были следы крови, так их замыли давно, подумал он. И вдруг в глаза бросилась знакомая надпись на стене: «Мне нужен труп — я выбрал вас. До скорой встречи. Фантомас».
Какое-то время он, оглушенный, не мог собраться с мыслями. Только тупо глядел на надпись.
Вышел на улицу, сел на скамейку. Вот сюда подъезжала «скорая», чтобы забрать его. Забрать, увезти из этого одичавшего мира, отвечающего на любовь равнодушием.
* * *Он глядел на снег, вслушивался, и наконец услышал: «Здесь мы! Здесь мы! Нету нас, нету нас! Забыли нас, предали нас!..».
Вскочил. Бросился к подъезду, требовательно нажал кнопку звонка у дерматиновой двери.
Дверь открыла полная женщина, в кудряшках. Из-за ее спины выглядывал мальчуган — тоже в кудряшках.
— Здравствуйте, — сказал Ковалев, стараясь говорить спокойно и отчетливо. — Здесь живет Алексеева Ирина Владимировна?
