Ларс Кристенсен - Цирк Кристенсена
За весь вечер я съел три креветки, шарик мороженого и две дольки апельсина, которые нашел под мокрым древком от свинячьей головы, и выпил бутылку колы.
Отец был очень разочарован моими достижениями и сказал, что на будущий год мне лучше пойти к «Мёлльхаузену» и купить рождественский пирог, раз уж я такой скромный, тогда он сэкономит приличную сумму, ведь я съел так мало, что это сущий финансовый ущерб, ресторан наживается, а отец должен расплачиваться. Почему я не смог съесть столько же, сколько в прошлом году, если не больше? Может, потому, что блейзер маловат. Или я попросту неблагодарный.
— Ладно, ладно, — сказала мама. — Пойду принесу нам пудинга.
Но в первую очередь я хочу рассказать вовсе не об этой трапезе наоборот, не об этой большой перемене, когда все перевернулось с ног на голову, рассудок вытек и родители стали избалованными детьми, а дети — старыми маразматиками. Я расскажу о возвращении домой. Мы, стало быть, взяли такси, «Мерседес-220». Было около девяти. Я сел впереди. В машине пахло кожей и тиковым маслом. Спидометр на приборной доске светился зеленым. Внизу я видел город. Мы словно летели над этим городом, в черной машине, над всеми огнями, что так красиво и тревожно сияли в морозной дымке, электрические огни, акустические огни, лампа на подоконнике, рука со спичкой, уличные фонари вереницами, рекламные вывески, «скорые помощи» и догорающее зарево шиллебеккского заката. И я думал, что за каждым таким трепетным огоньком есть человек. Никогда я не видел этого яснее, чем как раз тогда, и ни раньше, ни позже не видел, что и песни мои здесь, что, наверно, я мог бы сложить песню под названием «Аврора Штерн». Здесь, среди этих огней, спрятан мой узор, и я должен найти его, найти свой порядок, я видел все, только не знал пока, что видел, а именно что здесь, в точности здесь, проходит шов, который соединяет меня воедино.
Мы проехали мимо крутых, безлюдных трибун у трамплина, спустились в это неслышимое, неопределенное и возможное море огней.
Время редко когда идет медленнее, чем в последние дни перед Рождеством. Но время всегда одинаково, хотя и невозможно дважды сунуть руку в одну и ту же секунду. Ладно, хватит об этом. Рождественский вечер все же пришел, точь-в-точь как мусорщик с бадьей на плече. Цветы я разносил до двенадцати. Букетов было немного. Конец. Возле кассового аппарата я получил вознаграждение. Сам Финсен пересчитал квитки. Вышло на сорок одну крону больше, чем я ожидал, потому что Сам Финсен считал Хаммерсборг и Гамле-Акер как восточную зону, чего я никогда не делал. Я от души поблагодарил Самого Финсена. Он поблагодарил меня. У нас случались размолвки, особенно один эпизод, который я больше не стану здесь муссировать, я вообще предпочел бы его избежать, по крайней мере не видеть, с моей точки зрения. Неправда, что надо заглядывать под все камни. Есть вещи, которые видеть не нужно, в особенности господина и госпожу Сам Финсен на столе. Иной раз лучше сидеть под тяжелым камнем, под валуном, сидеть тихо-мирно некоторое время и чтоб никто тебя не трогал. Но в целом время это было замечательное, осень 1965 года, во «Флоре» у Финсена, на Нильс-Юэльс-гате, Осло-2. Госпожа Сам Финсен тоже поблагодарила меня, я поблагодарил ее, а затем мы пожелали друг другу счастливого Рождества, обменялись крепкими рукопожатиями и даже по плечу друг друга похлопали. В целом прощание прошло в добром настроении, может, слегка печально, поскольку мы все знали, что определенное время миновало.
На улицах царила тишина.
Улицы свое дело сделали.
И я в последний раз остановился возле «Музыки и нот» Бруна на Бюгдёй-алле.
Фендеровский «Стратокастер» по-прежнему красовался в витрине. Красная дека, стройная шейка, гриф, колки, струны, которые заменили, вся она сверкала, как никогда.
Вдруг продавец открыл дверь. Совсем молодой парень, в пиджаке без воротника, в узких брюках и остроносых ботинках. Он закурил сигарету и был похож не то на кого-то из «Кинкс», не то на бас-гитариста из «Спенсер Дэвис груп». В общем, он спичкой показал на меня и сказал:
— Ты с сентября торчишь тут и ездишь на велосипеде! Хочешь купить ее или нет?
— Не знаю, — сказал я.
Продавец шагнул ближе.
— Не знаешь? Я тебе кое-что скажу. Некоторые люди правую руку себе дадут отрубить за эту гитару! Понятно?
— Правую руку?
— Ну, может, и не правую. Может, ноги, стопы или тело. Один черт. И вот еще что я тебе скажу. В этом унылом городе нужны молодые, шустрые гитаристы.
— У меня нет таких денег, — сказал я.
Продавец вздохнул.
— А сколько у тебя есть?
— Девятьсот пятьдесят шесть крон.
Продавец задумался, старательно раздавил окурок остроносым ботинком и сказал:
— Можешь взять ее в рассрочку. Девятьсот пятьдесят шесть крон платишь сегодня. А с первого января по сотне крон в месяц. Ну как, согласен?
Теперь настал мой черед задуматься. Надо сделать выбор, решиться, причем сию минуту. И вдруг здесь, на Бюгдёй-алле, все показалось мне предельно простым, до того очевидным, что я чуть не рассмеялся. Посмотрел на электрогитару, на свою мечту, и сделал простой выбор.
— Нет, спасибо, — сказал я.
И со всех ног помчался назад, к финсеновской «Флоре». Магазин был закрыт. Я застучал в дверь. Немного погодя появилась госпожа Сам Финсен, удивленно посмотрела на меня в окно, открыла и глянула на часы.
— Тебе не пора домой?
Она была не в шуршащем халате, а в коричневом платье с кружевом. Я едва ее узнал.
— Я хочу купить цветы.
— Вот как, хочешь купить цветы.
— Да. Срочно.
Госпожа Сам Финсен провела меня в подсобку. Там сидел Сам Финсен, в темном костюме, с галстуком-бабочкой, сидел среди пустых полок, пустых ваз, пустых горшков, среди всего проданного и распроданного. На столе — бутылка хереса и две рюмки. Они праздновали Рождество, и я опять нарушил мир и покой.
— Он хочет купить цветы, — сказала госпожа Сам Финсен.
Сам Финсен поднял голову.
— Купить? Зачем ему покупать? Он их так получит.
— Я бы хотел заплатить, — сказал я.
Сам Финсен покачал головой.
— И речи быть не может. Ты получишь цветы бесплатно.
Но я уперся:
— Тогда я пойду к Радоору и куплю цветы у него.
Сам Финсен обернулся к госпоже Сам Финсен, она тоже покачала головой:
— Уж об этом, во всяком случае, не может быть и речи.
Сам Финсен одним глотком шумно всосал херес и встал.
— Какие же цветы желает молодой человек?
— Лотосы.
— Ах, лотосы. Не больше и не меньше. Тогда тебе, пожалуй, надо поехать в Японию и нарвать их там. Помнишь, какой сегодня день?
— Рождество, — сказал я.
— Вот именно. Рождество. И единственное, что у нас осталось, это три кактуса, куст можжевельника и бальзамин.
Я заторопился.
— Тогда какие-нибудь голубые цветы.
Сам Финсен налил еще хереса в обе рюмки, подал одну госпоже Сам Финсен.
— Что же нам делать с этим невозможным, совершенно немыслимым клиентом? — спросил он.
Госпожа Сам Финсен пригубила рюмку и рассмеялась.
— Давайте-ка поглядим, что я могу сделать.
И она составила замечательный букет из забытых и забракованных цветов.
Я щедро расплатился с Самим Финсеном.
А потом отправился на Хакстхаузенс-гате, 17, и позвонил внизу, нажал на кнопку, где не было имени. Ждал я долго. Ничего не происходило. Рождественский вечер. Мне бы сейчас надо быть дома. Давным-давно. Мама с отцом меня ждали. Наверно, звонили Финсену во «Флору», спрашивали, где я. Мама, наверно, плакала. Я стоял. Домой я всегда успею. А сюда могу прийти только сегодня. Наконец загудел замок, коротко, словно она заколебалась или быстро раздумала открывать. Но я действовал быстро. Отворил дверь. На третьем этаже стояла Аврора Штерн. Я, запыхавшись, остановился на площадке. Что я сделал? В конце концов отдал ей цветы. Она сказала:
— Квитанцию надо подписать?
— Нет, не надо.
Аврора Штерн впустила меня в квартиру, закрыла дверь, провела меня в комнату. Там было все так же темно. Тяжелые шторы по-прежнему задернуты. Запахи те же: парфюмерия и аптека. Ничто здесь не напоминало о Рождестве. Только реквизиты по-прежнему поблескивали. Она поставила цветы в воду. Я заметил, что движения у нее медлительные, почти вялые, я не мог этого не заметить, вот так же звучал ее голос тогда, в первый раз, словно она боялась оступиться, сказать что-то не то, словно и мир, и язык были ей чужды.
— Спасибо, — сказала она.
Она стояла ко мне спиной.
Я не знал, что сказать.
— Кто посылал вам другие цветы?
— Дамам таких вопросов не задают.
— Извините.
— Разве я не говорила тебе, что не надо пользоваться этим словом?
Я потупился.
— Говорили.
— Я сама их заказывала. Понимаешь? Сама заказывала себе цветы. По-твоему, это неправильно?
— Нет. Я так не думаю.
