Дидье Ковеларт - Принцип Полины
— С ним я тоже поквитаюсь.
Его воинственный вид встревожил меня.
— Как это — «тоже»?
Багровое лицо просияло широкой улыбкой. Он взял меня под локоть и повел к буфету, чтобы добавить.
— Погоди, ты еще не видел рожу хроникера из «Шумихи». Не знаю, в курсе ли ты, но он проехался по тебе вчера вечером. Вот я в холле канала и выдал ему по первое число. Кто тронет тебя, будет иметь дело со мной!
Его голос повысился на два тона. Я не знал, куда деваться. Дернув подбородком а-ля Муссолини, он смерил взглядом присутствующих в зале журналистов, дабы предостеречь моих потенциальных врагов. Я с пылающими щеками вырвал у него из рук бокал и заставил поклясться честью, что он больше пальцем не тронет ни одного из моих критиков. Он посмотрел на меня с вызовом, потом пожал плечами, сплюнул на пол, поднял правую руку и потер ладонью о ладонь жестом Понтия Пилата. После этого забрал у меня свой бокал и произнес тост:
— За упокой твоей карьеры. Без связей ты никто, старина. Еще когда я познакомился с тобой при Миттеране, ты был рокардийцем[35] с уклоном к экологистам. Теперь же, с твоей щепетильностью интеллектуала-жоспениста[36] во Франции Ширака, если только тебя не посадить за решетку, не представляю, как ты сможешь пробиться.
— Тебе не кажется, что ты путаешь литературу с политикой?
— Механизм один: тебя боятся — значит, уважают, или ты труп. Если я тебя брошу, ты так и останешься земляным червем и букашкой, а кончишь и вовсе клопом, которого раздавят.
— Пусть лучше меня раздавят, чем я буду добиваться успеха с помощью шлюх, рэкета и насилия. Ясно? Забудь меня.
Он посмотрел на меня с бесконечной печалью и отвернулся, пробормотав «ясно». И тут вдруг я увидел в нем жертву моей несправедливости. Друга, чьи доказательства дружбы я отверг. Клоуна, выставленного за дверь моего цирка. Я предпочел порвать, чтобы не было искушения предоставить ему карт-бланш.
Уходя с коктейля, я встретил смутно знакомого бородача — кажется, это был тот самый критик из «Литературной недели». Толчея в гардеробе свела нас лицом к лицу. По его понурому виду я понял, что и он узнал свою жертву прошлого вторника. Он неверно истолковал улыбку, которую я силился сдержать. Изобразив на лице выражение fair-play[37], он протянул мне руку — этакий душка, не скрывающий своего замешательства:
— Я не знаю, что вам сказать…
Он так и не понял, почему я ответил великодушно:
— Скажите мне «спасибо».
* * *Три недели Максим держал слово: никаких действий в мою пользу, никаких расправ с моими недругами, никакой протекции, никакого рукоприкладства. И его пророчество сбылось: моя книга не шла. Никто о ней больше не говорил, из магазинов она практически исчезла. И тут, в понедельник утром, мой пресс-секретарь вдруг перестала смотреть на меня, как на непроданный товар, предназначенный в утиль.
— Грандиозная новость: вас приглашают на канал Директ-8.
Я подпрыгнул до потолка. Все-таки я усвоил урок. Замечательно, великолепно. Но тотчас же нахмурился.
— Надеюсь, это вы постарались? — осторожно поинтересовался я.
Она напряглась.
— Разумеется. Я знаю, что у рецидивистов длинные руки, но на составление программ «Книги на 8-м» их влияние не распространяется. Вы, наверное, не понимаете, сколько сил я на вас положила. Роман трудный, плохо совместимый с вашим имиджем автора «Портанс». Эта апология преступления шокирует и отталкивает в той же мере, в какой привлекает.
Я поблагодарил ее за усилия, увенчавшиеся успехом, с искренним облегчением, в котором не было ни капли лести.
— Это ваш единственный шанс. Постарайтесь произвести хорошее впечатление.
Я постарался. Последовал всем советам. Надел рубашку без воротничка и свободный черный пиджак, чтобы соответствовать «имиджу автора “Портанс”». Поработал перед зеркалом над пресловутой «совместимостью», попробовал голос в стиле «нейтрального письма». Получилось совсем недурно. Надо сказать, что звонок Максима утром в день передачи почти избавил меня от мандража.
— Это я. Видел, что ты в программе сегодня вечером. Твой первый эфир, браво. Я только хотел тебя успокоить: я тут ни при чем. И даже не знаю, буду ли смотреть, — с тебя станется и это счесть вмешательством. Ладно, все-таки обнимаю тебя, дурья башка. И говорю тебе ни пуха ни пера. Не отвечай!
У меня сжалось горло от запоздалой нежности.
Передача прошла, на мой взгляд, неплохо. Мне дали слово первому. Ведущий был радушен. Он делал упор на персонаж Жана, писателя-механика, чью ничтожность с налетом мазохизма было ничем не прошибить — даже любовью с первого взгляда к вулканической читательнице, даже дружбой с пламенным негодяем, готовым подарить ему незаурядную судьбу. Он хотел знать, насколько все это автобиографично. Да, я на самом деле получил премию следственного изолятора за мой первый роман, но так ли произошла в жизни эта встреча? Кто скрывается за образом Фреда? В каких отношениях я сегодня с той, что послужила прототипом восхитительной Мелани? И вправду ли я пережил эту постельную сцену втроем в университетском кампусе?
Я изворачивался как мог, ссылаясь на вымысел, у которого свои законы. Гостья справа, прославившаяся своими автобиографическими романами, упрекнула меня за то, что я плохо знаю Геттинген. Знаменитый университет этого города пригласил ее однажды в рамках посвященного ей коллоквиума, и она указала мне на ряд ошибок, из-за которых, по ее словам, плохо верилось в мой сюжет. Задетый за живое, я ответил, что в жизни эта сцена имела место в Оксфорде, простите великодушно. Я думал, что осадил ее, но она не унималась, заявив в камеру, что писатель, достойный этого звания, должен иметь мужество обнародовать свой личный опыт. В этом смысле, добавила она, наиболее интересным в моей истории представляется именно то, о чем я умолчал, а именно гомосексуальная тяга друг к другу двух мужчин, видящих в героине лишь поле для встречи. Тут уж я послал ее подальше.
— Зачем вы ей нагрубили? — укорила меня мой пресс-секретарь после эфира у края съемочной площадки, где я ждал, когда меня разгримируют. — Солидарность между авторами — закон, во всяком случае, у «Портанс».
Бесполезно было напоминать, что моя коллега начала первой, и изрядные тиражи давали ей заведомое преимущество. Я собрался было принести извинения, но тут на площадку ввалился непрошеный гость, преследуемый по пятам охранником. Прежде чем я успел поставить стаканчик, Максим вцепился в мой локоть и, ухватив со стола пачку салфеток, потащил меня к выходу.
— Снимешь грим в машине.
— Да что случилось-то?
— Не спорь, дело срочное.
Я как мог незаметно освободился от его хватки. К счастью, ведущий стоял к нам спиной на другом конце площадки. Он очень интересовался, кто скрывается за образом Фреда…
— Вы знаете этого человека? — спросил меня охранник.
— Я же тебе говорю, это мой кореш, придурок! — взревел Максим, занося кулак.
Я подтвердил и выволок «кореша» в коридор, чтобы приструнить:
— Ты мне всю плешь проел разговорами о том, что я пренебрегаю связями, так не мешай же моей дипломатии, а?
Застегнув на все пуговицы кашемировое пальто, напомнившее мне то, которое носил Робер Сонназ, Максим смерил меня таким суровым взглядом, какого я у него никогда не видел.
— Мы едем в Дижон, — объявил он и потащил мня к лифту.
— В Дижон? Ты что, спятил?
— Есть проблема с мужем Полины.
— Слушай, это не мое дело!
— Да, но твоя вина.
Когда закрылась дверь кабины, он в двух словах обрисовал мне ситуацию. Эмерик де Вернуай наткнулся на передачу по Директ-8. Он понял, что героиня моей книги — Полина, и ее только что доставили на «скорой» в дижонскую больницу, между жизнью и смертью.
Он впихнул меня в «Даймлер» и рванул с места.
Я сидел, застыв на пассажирском сиденье, и мысленно вновь прокручивал передачу: мои увертки, мои околичности, запальчивое признание.
— Как ты узнал? — спросил я.
— Он и раньше ее поколачивал. Я почуял неладное, когда встретил ее в мае на похоронах Раймона, спутника мадам Вуазен. Два-три шрама, синяки, замазанные тональным кремом, и эта манера сутулиться, заслоняясь плечом… Плавали, знаем. Она приехала одна, и я спросил в лоб. Она все отрицала. Я сказал себе: может, они увлекаются жестким сексом? Ей, насколько я помню, это никогда не нравилось, ну да ладно, сколько времени прошло, люди меняются, — это их дело. И все-таки я съездил тайком в Жевре-Шамбертен на следующей неделе. Сунул по-тихому конвертик управляющему, чтобы он глаз с мужа не спускал и в случае чего сообщил мне. Официально считается, что она упала с лестницы.
Он достал из кармана пачку салфеток для снятия грима, бросил ее мне на колени и, проскочив на красный свет, вырулил на кольцевую дорогу.
