Людмила Коль - Земля от пустыни Син
Он являет собой некий положительный стандарт общества, и если его жизнь и вертится как perpetuum mobile: раз и навсегда налажено, без потрясений и срывов, — то на верхней волне. Не на самой верхней, но достаточно близкой к ней, в которой есть те, про кого говорят: «Он вполне кремлевский человек, дружи с ним».
Вот брат Сева, старший, считавшийся таким умным, всегда двигавшийся по административной лестнице функционер, надежда семьи, чего он так в конце концов и не оправдал, рухнул сразу. Конечно, все спихнули неудачу на возраст: катаклизм грянул, когда Сева был практически в конце карьеры. Он еще побарахтался пару-тройку лет в каких-то довольно сомнительных коммерческих структурах, куда его устроили по знакомству и временно терпели как коммерческого директора, он даже съездил один раз в какую-то заграницу. Но так и не выплыл — в результате оказался невостребованным и пошел ко дну: он больше нигде не работал, получал пенсию, и всю семью с двумя детьми фактически тащила на своих плечах Лена.
И Костя, хорошо понимая ситуацию брата, в глубине души оправдал его, когда брат — Костя был совершенно уверен, что все произошло с подачи Лены, иначе Сева, в душе трусливый, никогда бы не пошел на такое, тем более по отношению к младшему брату, — влез в аферу и попытался приватизировать их с Таней квартиру, в то время как они всей семьей были в отъезде. Это произошло еще в середине девяностых, когда хватали то, что плохо лежит. И, видимо, Лена натолкнула на мысль: а вдруг не вернутся, добру — пропадать, что ли? Так представлял себе это Костя.
Таня, приехав через полгода, тут же размотала весь закрученный с переоформленными документами клубок и навсегда обрезала контакты между ними:
— Он подонок, и ты это прекрасно знаешь. Он был таким всегда. Он всегда завидовал тебе. И ты это тоже прекрасно знаешь.
Она не сказала вслух, но Костя почувствовал в ее словах намек на тот далекий эпизод из почти что детства, который, по существу, никогда не забывался.
Костя молчал, потому что все, что сейчас сказала Таня, было правдой.
— Он только ждал, всегда ждал, когда можно утащить у тебя хотя бы что-то. И наконец дождался крупного куска.
И это тоже была правда.
— О чем ты говоришь?! — кричала Тане его мать по телефону. — Ты что, хочешь сказать, что у меня нечестный сын?!
Но Таня выдерживала оборону:
— Имейте в виду, Майя Михайловна, он ответит передо мной по закону. Это уголовно наказуемое преступление.
— Ты хочешь сказать, что мой сын — уголовный преступник?!
— Я не «хочу сказать», потому что это так и есть.
— Не марай грязью честное имя моего сына!
— Наседка, которая защищает своего цыпленка, — с горечью сказала Таня после одного подобного разговора. — Таким тоном разговаривают только с чужими людьми. Какие же мы после этого родственники? Я ее понимаю — это ее сын, но принять не могу.
— Она не разобралась в ситуации, — попытался еще раз защитить мать Костя.
Но Таня взглянула на него, пожала плечами и ничего не сказала.
Костя сознавал, что сердце у нее все больше и больше черствеет по отношению к свекрови. В этой истории Лена тут же благоразумно ушла в тень и хранила полное молчание, как будто ничего не происходило. Костя попытался один раз намекнуть на ее роль во всем, что касалось дел брата, на его всегдашнюю мягкотелость, но Таня даже бровью не повела на эти попытки обелить Севу:
— Он взрослый человек и отвечает за свои поступки сам.
— Не пыли, Таня, — угрожающе-хладнокровно начал Сева, когда Таня позвонила ему, чтобы высказаться напоследок и прояснить ему дальнейшие свои действия. — Имей в виду: за мной стоят коммерческие структуры. И попробуй сделать хоть шаг! Ты поняла?
Она просто положила трубку на рычаг.
— А что он еще мог ответить тебе? — пожал плечами Костя. — Это самооборона. Он никогда ничего не сделает. Просто блефует.
Таня вскинула глаза на него, и от ее взгляда у Кости пробежали по спине мурашки.
— Он — подонок, — членораздельно и спокойно произнесла Таня. — И я хотела, чтобы он это раз в жизни осознал.
Мать еще продолжала топтаться в этой куче дерьма: она каждый день звонила и убеждала Таню, что ее сын — «порядочный человек», а произошла какая-то ошибка, и в этом виноват не Сева, а «дядя Вася».
Но Таня, высказавшись перед Майей Михайловной, кажется, до конца, перестала подходить к телефону.
— Больше говорить нам не о чем, — сказала она Косте. — Если в бумагах написано имя твоего брата: Всеволод Наумович, то какая «ошибка» могла произойти? Откуда могло выплыть его настоящее отчество, если не видеть паспорта, где оно записано черным по белому? Никто же никогда не называл его «Наумович» — только «Николаевич»! Ты-то ведь Николаевич! Поэтому ни о какой якобы «путанице» с именами, в которой меня убеждают, допущенной кем-то — понимаешь, кем-то! Кем?! — не может быть и речи: он сам, на тарелочке принес свой паспорт! А сколько кому платил — про то неведомо, и никогда не узнаем.
Телефонные звонки раздавались по несколько раз в день, Таня смотрела на аппарат — и не подходила. Мать пыталась давить на Костю, чтобы помириться. Костя отвечал, что не умеет улаживать конфликты.
И на этом была поставлена точка — «родственники» перестали существовать навсегда. Таня так больше никогда и не помирилась с Костиной матерью; каждый раз, когда та пыталась прозвониться к ним, клала трубку на рычаг. У Тани всегда была эта сторона характера сильной — Костя знал это очень хорошо: она могла выбросить человека из памяти и даже не вздрагивать при упоминании его имени, он просто исчезал из ее сознания и никогда больше ее не интересовал. Мать — это тоже Костя хорошо представлял — страдала, потому что не виделась больше ни с внуками, ни с ним. Хотя Таня сказала, что все касается только ее и что Лева с Катей и Костя могут продолжать отношения, и даже должны — она повторила это — продолжать отношения, но все, разумеется, тут же развалилось.
Кузены перестали общаться между собой. Костя, тяжело вздохнув, тоже примирился с тем, что произошло, и постепенно отодвинул родственников от себя, и брата тоже. Не хотелось больше звонить Севе — о чем бы они стали говорить? Так до сих пор и остаются они где-то в разных измерениях. И то, в котором Сева, ни Кости, ни Тани не касается, от него они уже так далеки. У них с Таней все давно идет в другом измерении, по налаженному пути: успешно и вверх…
Конечно, Лева ничего не скажет матери, соображает Костя, пока Таня выплескивает эмоции:
— Теперь я наконец знаю, что такое майсенский фарфор!
— Мейсенский, — машинально поправляет Костя.
— Не важно, я произношу правильно по-немецки. Так вот теперь я научилась отличать их клеймо от подделок. А сколько подделок было! И само клеймо, представляешь, несколько раз менялось, оказывается…
Да и что, собственно, говорить? Встретил отца в театре с дамой? И — что? Сказано же было: всем отделом повышать культуру, пошли на престижный спектакль. И вообще, разве может кто-то сравниться с Таней? Ну, может быть, да, они немного устали друг от друга, от совместной, очень близкой жизни. Но Таня для Кости — всегда эталон. Это знают все: о чем бы ни говорилось, что бы ни обсуждалось, Костя всегда упоминает Таню: мнение Тани — главное для него. А Марина… Это другое совсем… Ничего серьезного быть между ними не может, просто так — для того, чтобы провести время, поболтать… Должны же люди общаться, в конце концов! Никто из них и не претендует на большее — они просто друзья, у них общие дела на работе…
— А в Регенсбурге меня водили в такой ресторан!..
Костя чувствует, что убеждает себя, что все именно так. Да, Таня — эталон. То, что были когда-то какие-то эпизодические случаи — это ведь не в счет. Ну, подумаешь, однажды сопливая девчонка в поезде… Ну, потянуло, да. Наутро уже забыл про нее. Ну, один раз в походе было, в одной палатке спали — согрелись вместе… Стоит ли вообще вспоминать о таком? У каждого бывает.
Но к Марине его тянет физически все больше и больше, и он ничего не может с собой поделать… И эта сцена: Лева — стоит перед ним, уже взрослый, восемнадцатилетний, с какой-то девчонкой… Папа — и сын. С девчонками… В театре: лоб в лоб…
Костя делает невольный жест головой, словно прогоняет дурной сон.
— Ты меня слышишь?
— А? — Костя на секунду отрывается от дороги. — Извини, я соображал, как их объехать… Так что ты сказала?
— Я сказала, что в Берлине познакомилась с одной симпатичной немецкой семьей…
5
Из электронного почтового ящика Тани:
Света! Пишу из Москвы, по горячим следам, пока свежо в памяти.
Я очарована всем увиденным. И хочу к вам еще-е-е!!!
Понравился Берлин?
Где я только не была! В последний день меня повезли даже в Потсдам. Получилось совсем неожиданно. Я случайно разговорилась с девушкой прямо перед входом в Пергамон. Она русская, приехала из Казани погостить в немецкой семье, в которой отец и два мальчика-близнеца. И на следующий день их отец позвонил мне, и мы все вместе поехали на экскурсию. Он очень приятный, учился когда-то у нас. Преподает в университете. Зовут Гюнтер.
![Надежда Кожушаная - Нога [киносценарий]](/uploads/posts/books/276827/276827.jpg)