Иегудит Кацир - А облака плывут, плывут... Сухопутные маяки
— А что, — ответил Офер, — по-моему, неплохая мысль. Я как раз хотел задать тебе несколько вопросов. Только вот мне тут надо кое с кем скоро встретиться, но это ненадолго. Подождешь? Посиди, отдохни, прими душ. Я тебе чистое полотенце принесу. — Реувен хотел было сказать «не нужно», но промолчал. Офер склонился над ним, посмотрел на его часы и сказал: — Слушай, а ведь сейчас еще только одиннадцать часов. У меня в запасе есть еще немного времени. Думаю, мы вполне сможем уложиться. Я позвоню и скажу, что приду попозже.
Он ушел в другую комнату, а Реувен стал мучительно думать, с кем у сына свидание — с женщиной или с мужчиной. Ему казалось, что от решения этого вопроса сейчас зависит вся его жизнь. Тем временем другой Реувен, тот, что на экране телевизора, все говорил и говорил и почти каждое свое слово иллюстрировал жестами. Его руки словно плели из мыслей какую-то замысловатую паутину и подавали их зрителям, как подают миндаль или виноград. У телевизионного Реувена были седые редеющие волосы и орлиный нос с двумя глубокими расщелинами по бокам. Его зубы, белизной которых он когда-то гордился, были теперь желтые, как клавиши старого пианино, двух малых коренных зубов — одного сверху и одного снизу — не хватало, а голубые глаза за толстыми линзами очков казались крохотными и напоминали два стеклянных шарика в морщинистых чехольчиках. Очки были старые, и одна из дужек недавно сломалась. Реувен склеил ее клеем «момент» и для большей надежности замотал скотчем. Хая не раз упрашивала его вставить зубы и купить новые очки.
— Даже если у тебя большие диоптрии, — говорила она, — это не значит, что ты обязан ходить с донышками бутылок на глазах. Сейчас уже не те времена. В оптике можно купить очень красивые очки в металлической оправе, с тонкими стеклами. Да и постричься тебе не мешает, опустился совсем.
— Да не надо мне этого ничего, — отмахивался от нее Реувен, как от надоедливой мухи. — Денег жалко.
Он взял пульт, переключился на канал TV-5 и стал смотреть новости. Офер вернулся с видеокамерой, сел напротив отца на диван, и, вставляя новую кассету, спросил:
— Ну что, как там у вас дела? Как Бени, Йонатан? У них все нормально?
— Да, — сказал Реувен, — у них все в порядке.
— У вас там скоро выборы, верно?
— Да, — ответил Реувен, — через месяц. — Он не знал, стоит ли рассказывать сыну об увольнении. Кроме Хаи, он пока еще про это никому не говорил, да и ей всей правды тоже не сказал. Представил дело так, будто его просто уговаривают уйти на пенсию раньше срока и ждут сейчас, какое он примет решение. — Представляешь, Офер, — сказал он, — с тех пор, как я начал работать в Гистадруте, там сменилось уже семь председателей. Я начинал еще при Аароне Бекере, потом пришли Бен Аарон, Мешель, Кейсар, Аберфельд, Рамон, Перец. А я все работаю, и работаю, и работаю…
— Прямо последний из могикан, — засмеялся Офер.
— Да уж, — улыбнулся Реувен, — и в самом деле, последний. — И вдруг, неожиданно для самого себя, с трудом сдерживая дрожь в голосе, сказал: — Знаешь, они уговаривают меня досрочно выйти на пенсию.
— На пенсию? — Офер посмотрел на него удивленно. — Что же они будут без тебя делать?
— Ничего, — махнул рукой Реувен, — обойдутся как-нибудь. Незаменимых нет.
— Ну а ты? Сам-то ты теперь чем будешь заниматься?
Реувен опустил голову и стал разглядывать ромбики на ковре.
— Я сказал, что готов работать на общественных началах или на полставки. Правда, не знаю еще, что они там в конце концов решили.
Офер достал сигарету из лежавшей на столе пачки и закурил.
— Ты должен немедленно бросить курить, — выпалил Реувен неожиданно.
Офер снова посмотрел на него удивленно:
— Знаю. Несколько раз даже пробовал. Но поверь, это не так-то просто.
— Твоя мать тоже курила, как паровоз, — сказал Реувен, — и я ей никогда ни слова не говорил. По вечерам, когда я уходил на совещания, она обычно сидела на кухне и курила, курила… Может быть, если бы я уговорил ее бросить…
— Папа, перестань, — перебил его Офер. — Ты ведь знаешь, что ты в этом не виноват.
Реувен замолчал. Прямо над телевизором висела киноафиша, на которой была изображена колючая проволока, а на ее фоне было написано название фильма и имена его создателей — продюсера, оператора и т. д. Было там и имя режиссера — Офер Шафир. «Наверное, это тот самый фильм, который победил на фестивале в Германии. Про детей, выживших во время Холокоста», — подумал Реувен и вдруг ни к селу ни к городу сказал:
— Твоя мать — благородная женщина.
Офер посмотрел на него испуганно:
— Ты имеешь в виду — была?
— Что? — переспросил Реувен. — A-а, ну да, конечно. А помнишь, как мы ходили с тобой к маяку на Стелу Марис и я рассказывал тебе о путешествиях Одиссея?
— Конечно, помню, — ответил Офер, заглядывая в видоискатель кинокамеры.
— Я всегда знал, что ты вернешься, — сказал Реувен.
— А я разве куда-нибудь уезжал? — удивился Офер.
— Пойми, — сказал Реувен, — у меня тогда просто не было денег. Даже за бензин для машины было нечем заплатить. Большая часть моей зарплаты шла на возврат ссуды за дом, а остальное я отдавал твоей матери и Хае.
Офер посмотрел на него своими зелеными, пронзительными, как у матери, глазами и сказал:
— Если бы ты позвал меня к себе, я бы к тебе и на автобусе приехал.
— Я самого себя с трудом содержал, — пробормотал Реувен. — Что я мог дать тебе? — Потом немного помолчал и, заставив себя улыбнуться, сказал: — Но ведь все равно же из тебя получился человек, верно?
Офер усмехнулся:
— У меня был хороший психолог. — И не без ехидства добавил: — Самый дорогой в городе. Ладно, — сказал он, шмыгнув носом, — время идет. Давай работать.
И снова посмотрел в видоискатель. Реувен увидел в светлых волосах сына несколько седых волос, и сердце у него сжалось. «Понимает ли Офер, — подумал он вдруг, — что блестящее начало еще не является залогом блестящей карьеры? Знает ли он, что некоторые наши мечты не сбываются, а некоторые хоть и сбываются, но затем разбиваются вдребезги? Осознает ли, что иногда необходимо наступать на горло собственной песне и довольствоваться тем, что есть?» Офер включил камеру. Он собирался спросить отца, был ли тот на пристани, когда «Эгоз» отплывал в море, но вместо этого сказал:
— Расскажи мне про вашу повседневную жизнь в Марокко. С кем, например, ты там дружил?
— У меня не было друзей, — ответил Реувен. — Мы все работали в одиночку. А с местными нам дружить запрещали. Единственные люди, с которыми я там общался, были Эмиль и Юдит. Каждую субботу я ходил к ним ужинать, и они были мне, как родные.
— А женщины? — спросил Офер. — Ты ведь был тогда совсем молодым.
«А ты? — хотел было спросить Реувен. — У тебя-то у самого с женщинами как?» Но вместо этого сказал:
— Нам даже к проституткам запрещено было ходить.
— Но чем же ты там в свободное время занимался? Так ведь и рехнуться недолго.
Реувен не стал рассказывать Оферу о том, как он читал по ночам порнографические журналы и как сильно тосковал по Эммануэлле, с которой до отъезда был, по сути, едва знаком.
— Чем занимался? Ну, например, ходил в кино. В то время в Касабланку из Парижа присылали все новейшие фильмы. Тогда, между прочим, как раз возникла «Новая волна». А знаешь, — добавил он, улыбнувшись, — однажды мне самому пришлось переодеться в проститутку. — И стал рассказывать сыну, о том, как они устроили пристань в Рабате недалеко от королевского дворца, как он надевал черную расшитую паранджу, о ночных встречах с начальником охраны, о деньгах, приносимых в бюстгальтере, и о том, как Эмиль стоял, отбрасывая огромную тень, на скале у маяка и передавал ему сообщения азбукой Морзе с помощью фонаря. Офер хохотал до слез. Лицо его порозовело, точь-в-точь как у Эммануэллы, когда она смеялась, а в уголках его глазах появились маленькие лучики морщин.
— Господи, как бы мне хотелось увидеть тебя переодетым в проститутку, — сказал он, отсмеявшись. — Просто потрясающая история. Обязательно использую ее в своем фильме. — И вдруг стукнул себя по лбу: — Слушай, я же совсем забыл. Мне пора бежать. А ты, если хочешь, можешь остаться. Посиди тут, отдохни, в холодильнике есть кое-какая еда. Когда будешь уходить, захлопни дверь.
Он пошел принимать душ и одеваться, а когда вернулся в гостиную, то увидел, что Реувен сидит в кресле, широко расставив ноги, и спит. Руки его лежали на животе, голова свесилась на грудь, рот был широко открыт, а очки съехали на кончик носа. Офер положил рядом с ним полотенце и на цыпочках пошел к выходу.
— Приезжай в гости, — услышал он за спиной голос отца.
— Обязательно приеду, — сказал он, оглянувшись.
— Можешь приехать с девушкой, — сказал Реувен. — Или с другом. У нас места на всех хватит.
