Марк Харитонов - Этюд о масках
— Ха-ха, ужасно остроумно и глубокомысленно, — огрызнулся Цезарь.
— Да что с тобой сегодня? — поразился Глеб. — Ты опять был у Нины?
— Был.
— Интересно, о чем вы с ней разговариваете?
— Без вас не найду, о чем поговорить, — ухмыльнулся масочник.
— Ну, а она?
— Она больше слушает.
— И прикрывает глаза?
— Угу. Она очень серьезно ко мне относится, — похвастался он.
— Она всегда всерьез принимала мои шутки, — усмехнулся Глеб. — Хорошо еще, что от шуток дети не рождаются.
— Как знать… — многозначительно заметил масочник.
— Ого, — внимательно взглянул на него Скворцов, — это мне уже нравится. Ты входишь в роль. Присматриваешься, как бы и с нее сделать маску?
— Мало ли что присматриваюсь, — Цезарь отвел взгляд в сторону. — Не со всякого получается.
— Как это не со всякого?
— Так, не со всякого.
— Что ж у тебя, способностей не хватает? — попробовал уязвить Глеб.
— Что умею, то делаю. Не могу ж я снимать кожу с живого лица. Я не ацтекский жрец.
— При чем тут ацтекский жрец?
— Это ацтекские жрецы на празднике жатвы танцевали в коже, снятой с только что убитой женщины.
— Откуда ты и это знаешь?
— Уж про маски-то я знаю не меньше вашего, — фыркнул Цезарь.
— И то верно, — миролюбиво согласился Глеб, заинтересованный его рассуждениями. — Так, по-твоему, есть лица, с которых нельзя снять маски?
— Теоретически все можно, — скривил губы Цезарь. — А я испытываю на практике. Кроме того, маски бывают только комические. А трагических масок не бывает.
— Невежда! — насмешливо сказал Скворцов. — И ты еще хвастаешься познаниями! А греческие маски?
— Какие? Это те, у которых рот полумесяцем вниз и глаза вот так? — Цезарь забавно искривил расплывчатый рот, и глаза его на очках тоже оттянулись уголками вниз. — Мало ли что можно назвать каким-нибудь словом! А вы ее попробуйте примерить — много в этом будет трагизма? Тут одна игра слов, омонимы. Если маска — то в этом ничего трагического, если трагизм — тут уж не может быть маски.
— Ты, я смотрю, не так глуп, — с любопытством заметил Глеб.
— Вашим умом жив, — съехидничал Цезарь; но похвала его, видно, смягчила, и он стал разговорчивее. — Нет, что говорить, — хохотнул он, — маски с трагическим выражением бывают очень забавны. А вообще, — разболтался он, — мне уже все эти примитивные рожи стали надоедать. Я хочу попробовать приняться за маски отвлеченные. Скажем, маска шутовская — на кого-то конкретно, а вообще, маска гордости, маска унижения, маска простодушия. Или даже такие: маска делового человека, маска свободного артиста, маска технократа… а может, еще пошире: все, что служит для покрытия, для отвода судьбы, как вы пишете в своем сочинении…
— Что, что? — резко вскинул брови Скворцов. — В каком это сочинении? Ты откуда про это взял?
— Я?.. про сочинение? — забил отбой масочник. — Это в общем смысле, — попытался вывернуться он. — То есть что вы вообще большой сочинитель… и пишете…
— Цезарь! — помотал Глеб перед его носом пальцем. — Ты говори, да не заговаривайся. И помни свое место!
— Я… не имел в виду, — продолжал бормотать Цезарь. Но видно, сегодня ему и впрямь какая-то вожжа попала под хвост, и обозленная строптивость оказалась сильней испуга. — А что вы мне, как собачонке какой: знай свое место!.. и пальцем грозите! У меня самостоятельная личность.
— Ах, уже самостоятельная! — передразнил Скворцов. — Да не забывай, что без меня ты ни для кого и не существовал бы. Я тебя пустил в свет. Ты без меня нуль, ничто. Ты делаешь то, что я задумал, но не более того. А начнешь наглеть — смотри, пожалеешь.
— Ну, это как сказать, — самолюбиво усмехнулся масочник. — Некоторое время тому назад — может, оно было и так. Я еще не утвердился, не освоился, не знал, как себя вести. Мне не хватало уверенности, да. Я вам, конечно, благодарен… А вообще, должен вам сказать, я не так прост, как вы, может, в уме думаете. Я даже, наоборот, сложен. Чего мне пока недостает, я понимаю, так это положения. Масочник — что это такое? Не профессия, ни то ни се. Я знал, например, одного остроумнейшего карлика. Остроумнейшего. Загадки очень хорошие задавал. Что такое: не лает, не кусает, а в дверь не пускает? Вот вы скажите.
— Замок, — хмуро сказал Скворцов, пытаясь вникнуть в подоплеку развязной болтовни.
— Э, вот так вы и меня не отгадаете. А говорите! Сторож — вот это кто. Или, может, беззубая немая собака. Дело не в этом, а в том, что карлик остроумнейший. В былые времена он мог бы оказаться гениальным шутом при королевском дворе, прославиться в веках. Но сейчас такого места нет, должности. И остался он просто остроумным карликом, который числится по штату кем-то совсем другим. Вот вам хорошо: Глеб Скворцов, мастер юмористического жанра. Это понятно, это всех устраивает, вы на своей полочке. А со мной неловкость, я же чувствую. Ну ничего, глядишь, все же преподнесу вам сюрпризец, — с неясным намеком добавил он.
— Что еще за сюрпризец? — встревожился Скворцов. — Ты мне смотри!
— А вы сами разве не хотели бы сюрпризца? — с мерзкой улыбочкой спросил масочник, сверля Глеба круглыми зрачками со своих очков.
— Смотря какого, — осторожно ответил Глеб.
— Знать — так неинтересно, — завеселился Цезарь. — Я вот никогда не знаю, что завтра. выкинут мои твари. А хотите, скажу, почему блох дрессируют, а клопов нет? Потому что клопы — идиоты, их ничем нельзя пронять.
Глеб смотрел на этого ерничающего паяца с разноцветными щеками, которого совсем недавно для него и впрямь не существовало, но который теперь сидел перед ним во плоти и зубоскалил, и угрожал чем-то неясным, наполняя душу сосущей тревогой. Скворцов уже сам жалел, что был с ним неосторожен и раздразнил своим высокомерием; но разговаривать теперь было бесполезно.
— Ладно, пойду, — сказал он, взглянув на часы. — А то на последний поезд опоздаю.
— Я вам посвечу, — услужливо завился перед ним Цезарь. — Осторожненько у крыльца. А то здесь все фонари разбиты, хоть глаз выколи. Я, правда, не понимаю, какой смысл выкалывать глаза, если от этого все равно не станешь лучше видеть.
— Ну хватит, хватит, — устало отозвался Скворцов. — Скажи лучше, ты в звездах разбираешься? Видна тут цыганская звезда Сантела?
— Как же, как же, сейчас покажу, — засуетился Цезарь, направляя вверх свой электрический фонарь; светлый лучик пробежал по черному непроницаемому небосводу и остановился возле яркой одинокой звезды.
Глеб Скворцов следил за ней еще долго из окна электрички, потом она скрылась из виду. Когда он приехал в Москву, небосвод уже затянуло ночными облаками. Неясная сосущая тревога, зароненная дурацким словцом, не улеглась. Не доезжая до своего дома, Глеб велел таксисту завернуть в знакомый переулок, там отпустил его и сквозь арочный проем вошел в глубь двора-колодца, такого беспросветно-черного в эту ночь, что здесь терялось представление не только о странах света, но и о левой к правой стороне, даже о верхе и низе. Глеб не знал, где искать окно Нины, да все окна были и темны — кроме одного, не то на третьем, не то на втором этаже; а впрочем, трудно было судить — его квадратное пятно одиноко висело в черном воздухе. Окно было закрыто белой занавеской, по занавеске двигалась тень женщины. Женщина медленно вскидывала оголенные руки, прогибалась и поворачивалась — она танцевала под неслышную, немую, самозабвенную музыку, и Скворцов не знал, сколько это длилось. Потом тень будто надломилась, упала вниз и исчезла, но свет в квадратном окне продолжал гореть и не гас, пока Глеб его видел.
5
Спать Скворцов лег уже под самое утро и как будто не заснул даже — плыл над самой поверхностью сна. Ему снился белоснежный козленок с рожками, золоченными солнцем, на фоне синего прекрасного неба, с перевернутым миром в глубоких зрачках, и что-то еще, важное, мелькнувшее, но тут же спугнутое ворвавшимся в сон звонком. Он проснулся, вскочил. День за окном был уже в полном разгаре — со знакомым звоном и верещанием. Скворцов вышел открывать в одних трусах, как всегда, не спрашивая кто, и невольно смутился, увидев перед собой одновременно Тамару и Ксену.
— Прости, что побеспокоили в такой ранний час, усмехнулась Тамара с заметной нервностью. — Ты один? Дело в том, что мы ищем твоего… как его?.. масочника.
Тут в объяснение вступила Ксена, и Глеб понял следующее. Часа два назад Ксена проходила мимо дома Шерстобитовых и увидела в сквере этого самого Цезаря вместе с Тамариным Гошей. Оба были увлечены дрессировкой большого серого кота. «Команду «кс-кс» мы уже отработали, — говорил масочник, — теперь будем отрабатывать команду «брысь». Ксену эта сцена заинтересовала: для нее было новостью, что масочник бывает у Шерстобитовых и уже так дружен с их вундеркиндом; да и сам вундеркинд выказывал себя неожиданно. Поэтому она изменила свой путь и заглянула к Тамаре. Та вначале не приняла всерьез ее известия (сообщенного, надо полагать, не без иронической подковырки). «Тебе померещилось», — махнула она рукой. Во-первых, объяснила Ксена, Цезарь в их доме действительно не появлялся и с Гошей не был знаком; во-вторых, мальчик отправился, как всегда, на занятия по английскому — это в доме напротив, — и он не из тех, кто без спроса станет переходить через дорогу в сквер; в-третьих, серая кошка (впрочем, может быть, и кот)… Но пока она это говорила, уже почти убедив Ксену, ей все больше становилось тревожно; она наспех привела в порядок лицо и поспешила с Ксеной к учителю английского. Услышав, что последнюю неделю мальчик в группе вовсе не появлялся («Я как раз собирался выяснить, отказались ли вы от занятий»), Тамара кинулась в сквер — Гоши там не оказалось, как, разумеется, и масочника, во дворе — тоже. Обе не знали, что и думать, вспомнили о Скворцове…
