Виталий Павлов - Герцеговина Флор
Потом вдруг деревья пожелтели, полетели листья под ноги. Вначале нам казалось, что от жары, лето ведь только недавно началось. А в один из дней поняли, что не от жары. Просто уже наступила осень.
ШЕСТЬ БЕМОЛЕЙ
Я давно знал, что это должно произойти. Знал еще в тот день, когда Гешка предложил нам всем сфотографироваться. Прямо на танцплощадке. Привели фотографа. Мы начали играть. И сразу стало понятно, что он свое дело знает, что теперь до этого дня уже недолго. Фотограф долго устанавливал камеру и свет. Мы делали вид, что играем, делали вид, что нам весело и что не понимаем, что происходит на самом деле.
Не люблю фотографироваться.
Арсен и Маэстро заявили, что они уходят. Вот так. Ни с того ни с сего. С бухты-барахты. Просто бросили эту фразу мимоходом, а она прогремела, как гром среди ясного неба. Они сказали, что уходят в филармонию и забирают свои ящики. Кто хочет, может пойти с ними.
Ну, кто хочет?
Кырла не хочет. Он будущий врач, ныне студент. Юрчик хочет, но может сделать это только через два года, потому что сейчас ему нужно идти в армию. Генка молчит, он даже разговаривать не хочет. Шеф? Шеф хочет. Он тоже давно мечтал. Там дадут фирменный орган, а все эти клубные ионики у него уже в печенках сидят, и он их видел в гробу!
А я?
Я очень не люблю фотографироваться.
Нас осталось трое. Конечно, настоящую музыку можно играть и в таком составе, но у нас почему-то не получалось. Каждый день мы втроем приходили в летний театр, устраивались в холле и смотрели сквозь мутные стекла на прохожих, шлепающих по лужам. Где-то рядом бродил духовой оркестр. Кожа на барабане отсырела от дождя, и удары звучали глухо и вязко, будто что-то тяжелое падало в жидкую грязь.
- Ми бемоль минор, шесть бемолей, — сказал Кыр- ла, — но фальшивят…
У него был абсолютный слух Кырла слышал, какой нотой гудят высоковольтные провода и скрипят тормоза лихачей. Конечно, он слышал, как фальшивят вечно пьяные лабухи. Шли дожди, а этот оркестр все бродил кругами у летнею театра, ходил по улице, топтался во дворе, ожидая моего крика, промокший и отрезвевший.
А потом появился Илюша.
Неожиданно. Как чертик из коробочки, как манна небесная. Он стоял по ту сторону окна и смотрел на пас. В коричневой мутоновой шапке. Я помнил его в этой шапке еще по школе.
Здесь не требуются музыканты? Ударник или пианист…
Конечно требуются! Как не требуются?! Мы ведь давали объявления во все газеты. Только вот играть не на чем, все увезли друзья. В филармонию! Загрузили в левый «рафик» и укатили в сказочную Вологду, где гонорары высокие, как Кавказские горы.
- Все свое ношу с собой! — сказал Илюша и достал из потайного кармана сверкающую ударную установку и голосовую аппаратуру.
Мы настраивали инструменты.
Соль чуть выше… А ре опусти. Проверь по ладам! На двенадцатом. А теперь все вместе первый аккорд.
До мажор?
Он прозвучал не очень стройно, но заглушил плюханье барабана духового оркестра.
— Ну-ка, еще раз! Вот теперь гораздо лучше.
Наступила зима. Мы начали все сначала. Музыка
не стихала в нашей комнате ни днем, ни ночью. Гипсовые спортсмены, окружившие нас со всех сторон, напялили шапки снега на свои головы. Там шла своя жизнь под нашу музыку. Баскетболистки выронили мяч, который откатился к альпинисту. Будто заигрывая, девицы отдали ему пас. Парень делал вид, что его интересуют только горы, а вот однорукий футболист бежал к мячу со всех ног. Не догонит, хоть согреется. Парк ждал лета, и все эти гипсовые уродцы в трусах и майках только обостряли это ожидание. Я теперь не только пел, но и пытался играть на бас- гитаре. Мы репетировали, а в остальное время строили колонки. Выпиливали отверстия для динамиков, оклеивали короба дерматином. Еще чуть-чуть — и из этих коробов польется музыка. Надо будет только прикрутить динамики, — припаять провода, включить усилители и взять первый аккорд. Великие ожидания согревали нас зимой в летнем театре.
Мы ждали весну.
Ждали ее и наши поклонницы, шлепающие в сапогах-чулках по грязным аллеям к нам на репетиции. Мы топили голландку отходами производства.
Печка дымила, слезились глаза. Иногда по субботам нас приглашали на свадьбы. Кафельные полы столовых, пыль столбом, захмелевшие родственники, свадебный репертуар.
Жених и невеста тили-тили тесто.
Свадьбы мы любили. Во-первых, возможность обкатать новые песни, во-вторых, бесплатная кормежка. Салат оливье, селедка под шубой и голубцы. Море разливанное водки и домашний компот. В-третьих, обыденность репетиций прерывалась праздником чужой жизни. Все эти лихие сваты, прыщавые подружки невесты, мускулистые друзья жениха и просто гости. Вернее, гостьи. Наши поклонницы с танцплощадки. Старые и новые знакомые. А отсюда, возможное продолжение вечера.
И последнее, свадьбы приносили нам деньги. Хорошие деньги.
Была суббота. День свадеб. Очередная столовая, очередные жених и невеста. Мы грузили аппаратуру. Не было только Кырлы. Он ждал нас на месте. Ждал как жених. В этот вечер мы должны были играть на его свадьбе. Невеста тоже была студентка-медичка. До этого момента мы ее не видели. Сват махнул нам рукой, и мы заиграли Мендельсона. Кырла с женой поплыли перед нами в той, незнакомой, чужой жизни. Зазвенели бокалы, полились рекой тосты. Молодые поднялись и их губы соединились.
Горько! Горько!
Раз, два, три, четыре, пять…
Ах, как мне горько, что это «горько» кричат не мне! — это уже из нашего нового репертуара. Кырла целовал жену и смотрел на нас из своей новой жизни. Иногда он подходил к нам, брал свою гитару и пел точно, как бородатый грек…
Good by my love, good by…
Прощай, моя любовь…
Хотя, наверное, он должен был петь: здравствуй любовь!
В этот момент я вспомнил Люду. Не знаю почему.
Потом гости разошлись. Кырлу с женой увезли на машине, а мы остались собирать аппаратуру. Работницы столовой гремели посудой, родственники сливали водку и собирали нетронутую еду. Все, как обычно. Вошел шофер, который должен был доставить нас на место. В парк.
- Ну как, хорошо заработали?
Мы молча выносили колонки и ставили их в кузов потрепанного ЗИЛа.
- А тепло уже, весна… — сказал водитель и закурил.
Странно было, что никто из нас этого не почувствовал.
Мы возвращались из парка всегда одной дорогой. Расставались в точке, откуда всем добираться было примерно поровну.
- Надо что-то делать, — сказал Илюша, — даже не что-то, а конкретно — деньги. Нечего штаны просиживать в Зеленом театре. Согласны?
Мы были согласны на все. И потом — начиналась весна.
- Прежде всего мы должны убрать с наших глаз эти руины. — Илюша ходил по сцене, как полководец перед своими войсками. — Стыдно играть на такой аппаратуре. На нас ведь смотрит весь город.
Войска подавленно молчали.
- Значит так, завтра…
На следующий день к нам в зал, испуганно озираясь, вошли двое.
- Вот, познакомьтесь, — сказал Илик, — будущие звезды рок-музыки.
Ребята покрылись красными пятнами.
- Но разве на нашем — надежном и простом в употреблении — «Электроне 10» сыграешь настоящий хард-рок?! Нет, нет и нет! — сказал Илюша с ленинскими интонациями в голосе. — Наша задача, помочь молодым дарованиям! — Илюша вопросительно посмотрел на нас.
Мы изобразили на своих лицах что-то невнятное.
- Вот! Вот, что вам надо, ребята! — Илюша показал на сработанные нашими собственными руками колонки. — Включи прожекторы, — шепнул он мне, и я, как раб лампы, бросился исполнять его приказание.
В свете прожекторов и рампы колонки загорелись мелкими искорками. Делала свое дело парчовая ткань, которую я в виде старого платья выклянчил у матери. Металлическая пластинка, расположенная посередине колонки, выпустила светового зайчика, который прыгнул на лица будущих звезд тяжелого рока. Все выглядело довольно фирменно, хотя лично меня очень смущал шов, который существовал еще на платье и теперь делил колонку на две неравные части.
- А это — точно фирма? — робко спросил один из пришедших.
- Ребята, вы меня обижаете! — Илик встал в позу Наполеона. — Вот смотрите! Уголки, радиоткань… Ты видел на наших колонках такую ткань? Вот лэйба тебе, читай, если разберешь…
- «Зин-гер», — неожиданно по слогам прочитал непонятное слово худенький и очень полысевший молодой гений гитары, — это какой «Зингер»? Машинка, что ли, швейная?
Наведенный с таким трудом мост закачался и готов был уже рухнуть вместе с нашими надеждами, если бы не Илюша. Теперь это был уже очень обиженный Наполеон.
- Конечно, «Зингер», — сказал он, — самая высокая фирма!
- А мы думали «Маршалл».
- «Маршалл» — это английская, а это — Бундес! А выше Бундеса ничего нет! Да ты у любого спроси! Кырла!
- Ja! — неожиданно по-немецки ответил Кырла, а потом добавил по-английски: — Off course.
