Джон Чивер - Фальконер
Фаррагат, все еще с проволокой в трусах, сел на койку. Как только Тайни отвернется, он тут же спрячет проволоку под матрас. Отмотав туалетной бумаги, он сложил ее несколько раз и сунул в Декарта. В детстве, собирая приемники, он наматывал проволоку на коробку от овсяных хлопьев. И теперь надеялся, что туалетная бумага тоже вполне сгодится. Пружина из койки будет антенной, пол — излучателем, бриллиант Бампо — диодным кристаллом, а у Скалы всегда можно позаимствовать слуховой аппарат. Собрав радиоприемник, он сможет регулярно слушать новости и знать о том, что происходит в «Стене». Фаррагата охватило волнение, но в то же время он был на удивление спокоен. Внезапно по громкой связи сделали объявление, и Фаррагат от неожиданности чуть было не подскочил на своей койке. ЧЕРЕЗ ДЕСЯТЬ МИНУТ В БЛОКЕ Д НАЧНЕТСЯ ОБСЛЕДОВАНИЕ ПОЛОВЫХ ОРГАНОВ.
Те, кто следил за календарем, знали, что обследование проводилось в первый четверг каждого месяца. Все остальные — тогда, когда о нем объявляли. Фаррагат предположил, что это обследование, точно так же, как и вся затея с новогодней елкой, сейчас придумано для того, чтобы рассеять их волнения. Заключенные подвергнутся унижению, их разденут догола, и силу этого унижения нельзя переоценить. Во время процедуры врач сделает вид, будто его очень волнует здоровье заключенных, а медбрат проверит их гениталии, чтобы выяснить, не подцепили ли они венерические заболевания. После объявления обитатели блока Д повозмущались, но быстро успокоились. Повернувшись спиной к Тони, Фаррагат снял штаны, аккуратно сложил их и положил под матрас, чтобы не сильно помялись. И конечно же вытащил из трусов проволоку.
В блок вошел врач в костюме и фетровой шляпе. Казалось, он страшно устал и изрядно напуган. Медбрат оказался весьма некрасивым мужчиной по имени Вероника. Наверное, раньше он был довольно привлекательным, потому что при тусклом, очень тусклом свете его еще можно было принять за симпатичного парня, но вот при нормальном освещении он напоминал жабу. Он явно еще не утратил пыла, из-за которого его лицо избороздили морщины и оно стало таким уродливым. Врач и медбрат сели за стол Тайни; Тайни выдал им личные дела заключенных, а потом отпер камеры. Раздевшись догола, Фаррагат почувствовал, что от него исходит вонь, так же как и от Тенниса, Бампо, Рогоносца. Им не разрешали принимать душ с самого воскресенья, и вонь стояла поистине отвратительная, как от тухлого мяса на скотобойне. Первым на обследование отправился Бампо.
— Сожми его, — велел врач, в голосе его слышались напряжение и злость. — Отодвинь крайнюю плоть и сожми член. Сожми, я тебе сказал!
Костюм у врача был дешевый, весь в пятнах. И галстук такой же. И куртка. Даже стекла в его очках были все в жирных пятнах. Шляпу он надел явно в качестве неотъемлемого дополнения к костюму. Он, великий судия, сидел в шляпе, тогда как кающиеся грешники стояли перед ним совсем нагие — своими грехами, своими гениталиями, своим наигранным весельем и своими воспоминаниями они еще больше показывали, насколько они ничтожны.
— Раздвиньте ягодицы, — приказал врач. — Еще. Еще. Следующий — номер 73482.
— Это номер 73483, — поправил его Тайни.
— У вас такой непонятный почерк, — отозвался врач. — Номер 73483.
Заключенным номер 73483 был Теннис. Он обожал загорать, но задница у него оказалась белоснежной. Руки и ноги для спортсмена слишком худые. У Тенниса обнаружили триппер. Заключенные стояли смирно, не издавая ни звука. Во время обследования их покидало даже самое чахлое чувство юмора. Оно еще как-то умудрялось выжить в мрачной «Долине», но только не здесь. Фаррагата покинула и та странная оживленность, которая охватила его совсем недавно во время обеда.
— Где ты это подцепил? — спросил врач. — Назови имя и номер.
Теперь, обнаружив настоящую болезнь, он точно ожил и ощутил уверенность в собственных силах. Элегантно поправив очки одним пальцем, врач потер лоб.
— Не знаю, — ответил Теннис. — Я вообще его не помню.
— Так где ты подхватил триппер? — настаивал врач. — Скажи, а то хуже будет.
— Ну, может, во время бейсбола, — протянул Теннис. — Да, наверняка во время бейсбола. Какой-то мужик отсосал у меня, пока я смотрел матч. Я его не знаю. Если бы знал, давно бы убил, но мне было так интересно, чем закончится игра, что я и не заметил. Обожаю бейсбол.
— А может, тебе просто кто-то вставил в душе? — продолжал врач.
— Ну, если и так, то только случайно, — ответил Теннис. — Совершенно случайно. Нам тут разрешают принимать душ всего раз в неделю, и меня, чемпиона по теннису, который привык принимать душ раза три-четыре за день, это очень расстраивает. Начинает кружиться голова. Я уже и не понимаю, что происходит в этом душе. Если б я знал, сэр, то обязательно бы вам рассказал. Если б я знал, что произошло в этом душе, я бы его избил хорошенько, да я б его просто убил. Такой уж я уродился. Очень несдержанный.
— Он украл мою Библию! — вдруг завопил Петух. — Украл Священное Писание в обложке из тонкой кожи. Глядите, глядите — эта сволочь сперла у меня Библию!
Петух тыкал пальцем в Рогоносца. Тот стоял, нелепо сведя колени, как это обычно делают женщины.
— Не знаю, о чем это он, — заявил Рогоносец. — Ничего я у него не крал.
Он широко развел руки, чтобы показать, что у него нет Библии. Тут Петух толкнул его. Библия со стуком упала на пол, — видимо, Рогоносец зажал ее между ног. Петух быстро поднял книгу.
— Моя Библия, моя любимая Библия, мне ее прислал двоюродный брат Генри, единственный родственник, с которым я общался за последние три года. А ты украл ее! Ты настоящий подлец, я не стану даже плевать в твою сторону! — И он плюнул на Рогоносца. — Никогда еще не слышал и никогда не видел, — даже в самом кошмарном сне, чтобы кто-то пал так низко, — украл у заключенного Библию, подаренную его любимым двоюродным братом.
— Да на кой мне сдалась твоя гребаная Библия! Ты и сам это знаешь, — проревел Рогоносец. Он кричал гораздо громче Петуха, и голос у него был ниже. — Ты ни разу даже не взглянул на свою Библию. На ней был чуть не дюйм пыли. Годами твердишь одно и то же — что Библия в тюрьме тебе точно не нужна. Годами ругаешь своего двоюродного брата Генри на чем свет стоит за то, что тот послал ее тебе. Все зеки в этом блоке уже устали слушать твое нытье про Библию и Генри. Мне нужна была всего лишь кожа, чтобы вырезать ремешки для часов. Не собирался я рвать на части твою Библию. Как раз наоборот — я собирался вернуть ее тебе в целости и сохранности, только без кожаной обложки. Если бы ты и правда хотел прочитать Библию, а не жаловаться на то, что брат не прислал тебе банку супа вместо нее, ты бы понял, что Священное Писание вполне можно читать и без обложки.
— Она воняет, — пробормотал Петух. Он поднес книгу к носу и теперь фыркал, принюхиваясь. — Он сунул ее себе под яйца! И теперь она воняет. Святое Писание воняет его мерзкими яйцами. Все воняет — и Книга Бытия, и Исход, и Левит, и Второзаконие.
— Заткнитесь же! Заткнитесь, — приказал Тайни. — Тому, кто откроет рот, я запрещу целый день выходить из камеры.
— Но… — начал Петух.
— Один, — оборвал его Тайни.
— То же мне, святоша! — сказал Рогоносец.
— Второй, — устало проговорил Тайни.
Петух прижал Библию к груди, как некоторые прижимают к груди шляпу при виде флага. Потом высоко задрал голову, и полуденное августовское солнце осветило его лицо. Теннис скулил:
— Честное слово, не помню. Если б помнил, сказал бы. Если б знал, кто виноват, убил бы его.
Врач еще долго мучил несчастного Тенниса, но потом все же выписал ему рецепт. Затем он проверил остальных и отметил их имена галочками в своем списке. Фаррагату хотелось есть, он посмотрел на часы и обнаружил, что проверка заняла уйму времени. Ужин закончился час назад. Тайни о чем-то спорил с врачом по поводу списка. После того как Рогоносец украл Библию, Тайни запер камеры, и обитатели блока Д теперь стояли совсем голые, ожидая, когда наконец можно будет вернуться к себе и одеться.
Лучи заходящего солнца, проникающие в тюрьму, напомнили Фаррагату о том, как однажды он несся на лыжах по зимнему лесу. Подобно деревьям в лесу, решетки отбрасывали длинные тени; вдобавок здесь, в тюрьме, царила атмосфера тайны и величия — как на древних гобеленах с рыцарями и единорогами, когда — несмотря на покой и безмолвие — чувствуется, что вот-вот произойдет нечто непредвиденное. Мерцающий свет, пыль, посверкивающая в его лучах, тени на полу породили в сознании Фаррагата образ скорбящей женщины под вуалью в пустой церкви. Но в чудесном зимнем лесу воздух был словно пропитан какой-то непередаваемой новизной, тогда как здесь, в тюрьме, Фаррагат не ощущал ничего, кроме отвратительной вони своего давно не мытого тела, да еще тупой злости оттого, что они были обмануты. Они были обмануты. Они обманули сами себя. Происходящее в «Стене» — почти все это знали — вселяло надежду на бунт, на возможные перемены, и вот все потонуло в спорах о триппере, Библии и ремешках для часов.
