Патрик Рамбо - Хроника царствования Николя I
Когда грянула роковая новость, обнажилась основа старой комедии, и первые месяцы царствования предстали в новом освещении, ибо теперь все поняли, что не было между Их Величествами никакого крепкого союза, их разрыв назревал давно. Императрица больше не могла играть роль, скроенную не по ней, она устала создавать ложную видимость. Быть все время на виду, чувствовать, что все взгляды направлены на них, ловя малейший жест, — все это изводило ее нестерпимо, а между тем под ее ледяной наружностью жила наивная душа мидинетки. Неприступность, в которой ее упрекали, была не чем иным, как глубочайшей скукой.
Императрица сдалась; она призналась, что у нее были причины уйти: уже два года тому ее поразила истинная и внезапная любовь к другому мужчине, не к Его Величеству, хотя к такому же пустомеле, его официальным ремеслом была реклама, он пронял ее своими седеющими висками и успокоительным весом своего капитала; но она уступила, задерганная Нашим Властелином, который не мог воссесть на престол в одиночестве, ведь надо было предстать перед будущими подданными отцом семейства, таким же, как они; она уступила, итак, она вернулась, чтобы последовать за ним в его авантюре и вместе войти в ворота Дворца. Она заявила также, что ее нимало не прельщает жизнь в окружении охранников и шпионов, ей противно ничего не делать самой, она так преувеличивала это свое желание, что даже утверждала, будто хотела бы собственноручно наполнять корзинку в супермаркете, покупая там для Дофина Людовика «Нутеллу» в баночках. Она чувствовала, что готова, как обветшалая кариатида, рассыпаться под бременем благовоспитанности, поначалу еще пыталась играть навязанную роль, хотя совсем в нее не верила, соблюдала видимость, но в душе так хотела одного — быть обыкновенной, что в конце концов отказалась и дальше оставаться пленницей мизансцены. Итак, она, одна-одинешенька на фоне элегантной и печальной обстановки, согласилась позировать для портретов, украсивших одну дамскую газетку; эти ее изображения тоже были печальны и элегантны, искусно подретушированы, чтобы омолодить ее и придать облику просветленное спокойствие. Она говорила, что для совместной жизни Наш Повелитель абсолютно не пригоден, что она возвела его на трон и ныне, исполнив эту задачу, может удалиться, он в ней больше не нуждается, да и никто ему не нужен, он уже заменил на неизбывное болезненное «Я» тот тандем, то недавнее «Мы», частью которого она была, и теперь волен сколотить себе гарем, как ранее сформировал Двор.
Ни в малой степени не утратив присущей ему во всех положениях блошиной прыгучести, Властелин Наш стал с этих пор столь же язвителен, сколь уязвим в те моменты, когда речь заходила о распаде царственного семейства: он тут же заявлял, что, мол, народ избрал его не ради подробностей его частной жизни, а за ту энергию, которую он проявляет в решении всех мыслимых проблем. Подобное утверждение можно бы счесть в равной мере как истинным, так и ложным, ибо вокруг императорской четы возник-таки некий завлекательный ореол благости, а теперь только и разговоров было, что о невзгодах этих двоих. Его Величество уж очень широко использовал эту семью, разрозненную, но призванную являть миру образец единения на всех эстрадах, куда он ее выталкивал, на всех портретах, среди зеленых растений, обстриженных под горшок, на фоне интерьеров неуютного, холодного Дворца, который в такие моменты становился похожим на дворец в Монако, где веет духом оперетты. Верховный Бедуин из Триполи, желая проявить любезность, но понятия не имея о нынешнем настроении Нашего Лидера, был единственным, кто вздумал предать гласности послание с соболезнованием, давая тем самым почувствовать, что он отныне предпочитает злодеяниям изысканную вежливость. «Я выражаю, — в личном порядке писал он, — глубокое сожаление о разладе между двумя моими близкими друзьями, обретенными столь недавно. Известие это так жестоко меня поразило, что я не смог попытаться помирить Их Величества». Те же, кто близко общались с Нашим Владыкой, разговаривали в его присутствии о чем угодно, но не об этом, настолько свежа была его обида.
Первый камердинер Государя, мсье де Мартинон, незадолго до того допустил досадную оплошность. Желая все подготовить для будущего официального визита Его Величества к Джонни Уолкеру Бушу, он дал согласие, чтобы во Дворце состоялась съемка для известной в Америке телепередачи. Мадам Лесли Сталь, призванная подновить имидж Его Величества, тотчас догадалась, что он мрачно настроен, а когда он уселся в кресло напротив, ей стали заметны нервные тики Императора. Он нетерпеливо ерзал, подергивал ногами, устремлял взоры к небесам, то бишь к золоченой потолочной лепнине, обозвал болваном своего Первого камердинера, организатора этой встречи, и тот, отступив в дальний угол, застыл, потупившись и судорожно сглатывая слюну, отчего кадык на его до странности длинной шее то резко вспучивался, то опадал.
— Вы разгневаны, сир? — спросила мадам Сталь.
— Я? Да ничего подобного! Разгневан, вот еще! — криво усмехаясь, процедил Наш Повелитель.
— Но все вокруг задаются этим вопросом, ведь, право же, когда подобная история касается коронованной четы…
— До свидания! — внезапно буркнул Император.
И, подскочив так проворно, будто гусак ущипнул его за ягодицу, сорвал микрофоны и провода, гирлянды которых под пиджаком обвивали его торс, и в бешенстве устремился вон из гостиной.
Мадам Сталь туда больше не вернулась. В ее изображении Наш Кипучий Государь предстал как личность подчас неуравновешенная, легко теряющая над собой контроль, что ныне становится все очевиднее, ведь Императрицы, усмирявшей его яростные вспышки, более нет рядом.
Чтобы снять нервное напряжение, забыть свои неприятности и сгладить промахи, Наш Обожаемый и Духоподъемный Лидер с головой ушел в дела, все видели, как он что было сил держал марку во время визитов государственной важности к королю Мохаммеду VI и мсье Бушу. Памятно также его посещение Марокко, где он сделал первые шаги в новом качестве одинокого холостяка, положим, окруженного плотной стеной из семи десятков деловых людей, чьи карманы аж топорщились от контрактов на железнодорожные и морские перевозки, машины для добычи урана из песка и т. п. Но теперь Государь взирал окрест потухшим взором, и лик его покрывала свинцовая бледность наперекор усилиям специалистки по макияжу, которая следовала за ним повсюду; свои солнцезащитные очки он, подцепив за дужку, вертел в руках, словно это была трещотка, и все время путешествия старался проводить в императорской кабине своего самолета, затворившись там вместе с двумя сыновьями. Однако на пиршестве, которое марокканский король закатил в его честь под красно-зеленым балдахином с каймой из белых лилий, он постарался блеснуть былым застольным красноречием, хотя там ему, такому утомленному, такому аскетичному в своих гастрономических привычках, пришлось отведать массу редкостных блюд, таких, как:
Салат по-мароккански
Мешуйи по-королевски
Рыба по-тунисски
Тажин из курицы по-арабски с оливками и лимонным конфитюром
Телячья голяшка «Супер» по-кабильски
Кускус с семью овощами
Пастилки с корицей и засахаренными яблоками
Все это запивали гранатовым сиропом и соком имбиря. Наш Повелитель, который у себя дома, не отрываясь от просмотра бумаг, хватал рукой с тарелки куски нарезанного метрдотелем мяса, лишь бы наскоро заморить червячка, теперь начал догадываться, что власть способна обернуться рабством: хочешь не хочешь, изволь корчить бодрую мину, даже когда твой желудок капитулирует. На следующий день в Танжере он произнес напыщенную речь из тех, сочинять которые горазд шевалье де Гено; в этой последней предлагалось ни больше ни меньше как восстановить Римскую империю посредством объединения под его, нового Августа, властью царей и царьков, правящих в окрестностях Средиземноморья, — собрать их со всего Востока, привлечь африканцев, Южную Европу от Дамаска до Триполи, Иерусалим туда же, Афины, Марсель… «Вот поистине великая мечта, способная воодушевить весь мир!» — изрек Наш Государь, почитай что единственный из смертных, способный в этот замысел поверить. С тем и отправился домой. Он вез контракты на два миллиарда евро, но ни одного нашего самолета типа «Рафаль» продать так и не смог: марокканцы предпочли ему американскую машину того же рода, но подешевле.
Что до Америки, Наш Порывистый Государь не мог прогневаться на нее зато, что своими самолетами она торгует в ущерб нам, ведь Дикий Запад был средоточием его ребяческой мифологии и детских грез. Это он сам, одинокий печальный всадник в ковбойской шляпе, скакал куда-то вдаль, где высились рыжие громады гор, и спина его мелькала среди гигантских кактусов, по форме смахивающих на подсвечники; между тем индейцы-навахо похищали Императрицу, и у него оставались только кольты за поясом. Прием, оказанный ему мсье Бушем, впечатлил Императора, посетившего дворец американского монарха в сопровождении стайки придворных, выбранных за то, что имели на лицах наиболее подходящее выражение; баронессе д’Ати, не пропускающей ни одного торжественного мероприятия, удалось даже вступить на красную ковровую дорожку одновременно с Его Величеством, поскольку она намеренно опоздала именно для того, чтобы забраться в императорский рыдван; баронесса появилась, задрапированная в длинный меховой шарф поверх платья цвета сливочного крема (от мсье Диора); расточая заученные глянцевые улыбки и принимая эффектные позы, она старалась запечатлеть свой образ в памяти зрителей.
