Наталья Арбузова - Тонкая нить (сборник)
К слову о деньгах грязно наживаемых. На улицах московских мы очень скоро научились распознавать запах простейших наркотиков. Для этого не нужно было обладать столь выдающимся носом, как у Гоголя. Напротив, чтобы его не чувствовать, нужно было бы вовсе лишиться носа подобно майору Ковалеву. Им густо несло из хрущевок, скупленных небогатыми кавказцами в рабочих районах. Зелье варили помногу, под окнами горами валялись мерзкие отжимки. Русские фабричные накачивались зельем и в полной отключке ехали в электричках с серыми одутловатыми лицами мертвецов, распространяя кругом тот же лекарственный дух. На тротуарах московских окраин мы часто видели сидящее на корточках лицо кавказской национальности с лежащим рядом туго набитым мешком. Вокруг густо стоял тот же запах, который ни с чем нельзя спутать, и нам становилось дурно уже мимо идучи. Всякий, кто вознамерился бы проверить содержимое такого мешка, тотчас преуспел бы в раскрытии преступленья. Вот подлинно, если бог хочет наказать, так отнимет прежде разум.
Попадавшиеся нам милиционеры были малы и слабы, как если бы их нарочно подбирали для игры в поддавки. Ходили они только по двое, иной раз и по трое. Когда бричка наша вечерами проносилась по улицам, злоумышленники стреляли нам по колесам, принимая ее в темноте, как раньше Борис Немцов средь бела дня, за диковинную иномарку. Селифан немало дивился этому обыкновению, прикидывая, доедет ли наше колесо при такой жизни до посуленной Сулы. Той порою в бричке рядом со мною вновь синтезировался А. К. Толстой, на этот раз просто подменив Гоголя, не успела я сморгнуть, и сказал милым барским голосом:
Душегубец стал нахален,
Суд стал вроде богаделен,
Оттого что так граф Пален
Ко присяжным параллелен.
Мы дрожим средь наших спален,
Мы дрожим среди молелен,
Оттого, что так граф Пален
Ко присяжным параллелен!
После чего аннигилировался, а Гоголь спокойно проявился из воздуха на глазах моих, как на фотобумаге «Унибром».
В царствование государя императора Александра II князь Петр Владимирович Долгоруков, коего жизненные правила и поступки иной раз вызывали недоуменье, так высказался: «Несовершенство законов Российской империи умеряется дурным их исполнением». Относительно дурного исполненья мы уже имели изрядное представление. В данный момент нас заинтересовала злободневность первой половины сего крылатого bonmot. И мы отправились в некое казенное здание, которое с частотою хорошего клипа принимало очертанья то нынешней Государственной Думы, то Верховного Совета Российской Федерации до шумного его разгона – наблюдать процесс современного законотворчества. Алексей Константиныч Толстой по дороге затесался в компанию нашу, как божия коровка в траву, и не преминул поиздеваться:
У приказных ворот собирался народ
Густо;
Говорит в простоте, что в его животе
Пусто!
«Дурачье – сказал дьяк, – из вас должен быть вcяк
В теле;
Еще в Думе вчера мы с трудом осетра
Съели!»
После сих слов у всех на глазах легкомысленно растаял в коридоре думском. Он был и впрямь не лучше одного из кузенов своих Жемчужниковых, что некогда серед ночи объездил в своем флигель-адъютантском мундире главных архитекторов Санкт-Петербурга с известием, будто Исакиевский собор провалился, и получил за то персональный монарший нагоняй. Такие донесения, как что де подрублен хвост Фальконетова коня, неуместны даже первого апреля. Позволительны же лишь тогда, когда льют колокол, качество звона коего напрямую зависит от масштабов пущеной небылицы.
В первом же думском комитете, или же комиссии Верховного Совета – и так и сяк – куда я смогла ревизора Гоголя со присными отвести, мы застали в самом разгаре процесс создания нефтяного законодательства. За окнами Белого дома, на высоком этаже которого мы временами находились, стояла у самого стекла грозовая тучка и погромыхивала. Сидящие в комнате были заняты всё тем же примелькавшимся мне делом – организацией фиктивной перекачки выделенных на разработку закона средств с тем, чтобы деньги в конце концов вернулись бумерангом процентов на восемьдесят к ним в карман. Мы, выражаясь языком юности моей, прошвырнулись по другим думским комитетам ли комиссиям Верховного Совета, то видимыми, а то и невидимыми, в зависимости от ситуации, и все то же, и все в том же духе. Черт в кармане моем злорадствовал: «А хороши ж будут законы ваши! Вот и живите по ним теперь». Поток-богатырь погрустнел и сказал: «Эх, кабы Волга-матушка да вспять побежала! А и где ж бы нам, братцы, взять честного дьяка? Его и раньше-то было днем с огнем искать». Вот так и однокурсник мой Паша Медведев говорил мне в лифте Белого дома.
В ходе второго нашего визита в Москву, в какой-то момент своего озорного времени мы впервые подъехали к моей хрущевочке на улице Тухачевского. На окнах ее красовались решетки, на балконе нагорожена была настоящая клетка от лиходея. Клетка-перевертыш, в которой должен сидеть человек порядочный, пока преступник разгуливает на свободе, верша разбойничий пир свой. Я поднялась по облупленной лестнице на невысокий второй этаж взять кой-какие забытые мелочи. Никто из спутников моих не изъявил желанья посетить убогое мое московское жилище – тесную квартирку, похожую на ячейку крематорского колумбария. Один черт по-прежнему болтался у меня в кармане, за неимением того, для чего карманы созданы, однако ж не был особо тяжел. Пока я наскоро ковырялась в шкафу, за окном резко и не вовремя стемнело. Я поняла, что время опять попало на точку разрыва, и насторожилась. На какой год оно соскочило, мы пока не знали. Оказалось, что на нехороший. Очень скоро пришлось мне вспомнить хармсовского человека с дубинкой и мешком, столь своевременно и бесповоротно покинувшего дом свой.
Мы не зажгли еще света, как послышался звонок в железную мою дверь. Я выглянула в глазок и увидала на тускло освещенной площадке людей в форме 37-го года, напоминающей о романтике ЧК, с эмблемой на левом рукаве. О, коварные мои решетки! Черт заметался, мы выскочили вдвоем на балкон. Единственное, что он сразу сообразил, так это вытянуть из бездонного кармана моего то, что ему сейчас было нужно – веревку. Он ловко привязал ее к решетке небольшого кухонного окна, поманил к нему из-под балкона богатыря нашего и стал делать преуморительные в другой ситуации знаки. Поток-богатырь, понятливый, ни дать ни взять Александр Лебедь, что окончил рязанское военное училище, где всех делают понятливыми, инструкцию осознал и принял к исполнению. Он напрягся и высадил решетку не хуже грузовика, используемого в тех же целях грабителями коттеджей.
Дальше черту осталось вытянуть из моего оволшебствленного кармана еще одно вервие, привязать его к переплету освобожденного окна, залезть самому в родной карман и вполголоса приказать мне спускаться. Поток-богатырь подстраховал меня внизу и похвалил далеко слышным богатырским шепотом: «Этая кобылка конем бы была, этой бы кобылке и сметы нет». Нехорошего вида автомобиль, стоящий поодаль, включил фары и завел мотор. Но тройка наша пустилась по дороге к Купавне таким славным аллюром, что куды тебе.
12
А Купавна моя для зла недосягаема. Вот мы снова на улице Тургенева, и вечер еще длится, тот или другой, теперь ничего нельзя сказать с уверенностью. И опять Сережка Камбаров рыщет с одной и той же вечной своей жаждой. Черт после недавних подвигов в доме по улице Тухачевского осмелел и нахально пристроился на козлах между Петрушкою и Селифаном. Теперь он потянулся в мой же карман за очередным шкаликом, будучи совершенно уверен, что этот последний там уже образовался. Но не тут-то было. На грех Сережка оказался в пробужденном состоянии. Он вперил в опрометчивого беса вполне сознательный взгляд и приступил к экзекуции. Ухватил черта сильной рукой за хвост, обмотавши его несколько раз вокруг ладони, и ну колошматить вертким своим пленником о мою же березу. Притом еще и язвил богатыря нашего в колене восходящем, зачем де раньше не навел порядка. Пока Сережка загинал этакие забранки, подвергаемый всегда заслуженному наказанью нечистый обернулся березовым веником, и с него как с гуся вода. Оторопевший Сережка, не будь плох, догадался перекрестить врага люда православного широким крестом. Такого еще никто из нас себе не позволял. Сник не только что черт, но и лошади наши.
На этом могло бы бесславно закончиться все наше путешествие, и мне же пришлось бы ехать на Киевский вокзал покупать билет в Сулу. Но тут по счастью из печной трубы высунулся Шуман и стал делать черту отчаянные знаки. Лукавый, ободренный нежданным сочувствием, собрал последние силенки, юркнул в трубу и исчез там вместе с Шуманом. Из трубы вырвался синий пламень. Сережка же Камбаров cпoнтaннo впал в опьяненное состояние и как сноп повалился в канаву, разметав в пыли темно-русые кудри.
