Уилл Селф - Этот сладкий запах психоза. Доктор Мукти и другие истории
Баснер напрягся и немного повернулся. Немудрено, что лежать неудобно, мысленно проворчал он, с такими-то рогами. И это размышление в очередной раз вернуло его к собственной самонадеянности и безрассудству, плоды которых он теперь пожинает. Играть в espontaneo от психиатрии — в моем-то возрасте и с моим-то опытом! Приступить к осмотру нового пациента, должным образом не вникнув в записи — да просто даже не заглянув туда! Нет, в этом виноват только он сам, и больше никто.
Шарли влетела в комнату, ее пышные формы были втиснуты в дорогое платье и отдавали пьянящим ароматом быстро распространяющейся амбры. Вся покрыта китовыми кишками, усмехнулся про себя Зак, и эта мысль немного разогнала боль от радостной измены супруги.
— Вот график, Зак. — Она пошелестела листком бумаги. — Анна поднимет детей и соберет их в школу. Тебе нужно только подстраховать ее днем пару часов, когда их привезут обратно. Ты справишься с этим, правда же?
— Ну… да… но… — пролепетал он.
— Ну же, Зак, это ведь твои дети!
— Я понимаю, но разве ты не видишь, в каком я состоянии, Шарли, я едва могу говорить из-за чертовой челюсти.
— И кто в этом виноват? — огрызнулась она. — Тебе в твоем возрасте вообще не следовало бы заниматься больными, тем более в одиночку пытаться вылечить нескольких пациентов, да еще без необходимой подготовки.
— Но это моя профессия, Шарли, — то, чем я занимаюсь!
— В данный момент, Зак, ты занимаешься детьми, пока я в отъезде. Два часа днем и по ночам — небольшое одолжение, мне кажется. — Она так быстро запечатлела поцелуй на его потном лбу, словно муха приземлилась на секунду и тут же унеслась в раскрытую дверь.
Он слышал, как она вприпрыжку сбегает по лестнице, стучит каблуками в холле и открывает тяжелую входную дверь. Ожидавший внизу таксист был послан наверх и, как водится, нарисовался в комнате для переодевания; багаж Шарли располагался вокруг похожего на созревший в неурочное время года фрукт, толстого кожаного чемодана самого Зака. «Хрршо, старичок», — пробормотал таксист, добавляя свой «набор мачо» — запах сигарет и старой машины — к еще не выветрившемуся парфюму Шарли. Но Зак Баснер не ответил, он повернулся лицом к стене и, вздохнув, отгородил глухим заслоном от этого хамства свои большие, покрытые пушком уши.
Неделя присмотра за детьми в его состоянии! В его возрасте! Об этом нечего было и думать. Не то чтобы он не любил Алекса и Крессиду, но их шум, возня и неприятие правил, которые он пытался установить, жутко утомляли его. Заставляя близнецов съесть ужин, или ограничивая их время у телевизора, или отдергивая руку одного ребенка, схватившего за волосы другого, он пытался вспомнить, каким был опыт общения с его первыми детьми, как он с ними справлялся. Конечно, в то время отношения не отличались такой строгостью. Когда мальчики были совсем маленькими, вся семья жила неподалеку от пациентов «Дома идей» Зака в Уиллесдене. В те непростые времена жильцов не называли «пациентами», только «клиентами», эвфемизм, который Зак открыто презирал. И лечили их не так, каким бы буйным и необузданным ни было их поведение. Все они варились в одном котле — пациенты, врачи, взрослые и дети. Существовали обычные домашние задания: практика заказов молока, наблюдение за подготовкой уроков, азы подтирания задов, но Зак не мог припомнить, как это все осуществлялось.
Он не уклонялся от этой ответственности — вовсе нет. Он всегда гордился тем, что брал на себя долю бремени, но почему-то вневременное домашнее «сейчас» — которое не было таким уж иным в проявлении, как он часто отмечал, свободной формы активной, межличностной психотерапии — не соотносилось ни с какой четкой хронологией. Это Дэвид, старший, сломал себе зуб, сверзившись с садовой лестницы, или Бруно? А мочился в постели кто — тоже Бруно? А когда именно им обоим разрешили носить длинные брюки? Почему он так хорошо помнил обоих мальчиков, их верхние губы, нависавшие над нижними, их босые ноги — совсем не босые, а как у фавнов, получивших частное образование?
Даже теперь, когда он старательно готовил миски хлопьев и читал вслух детские книжки, успевшие стать классикой с тех пор, как он впервые познал, что значит быть родителем, Баснер пытался воскресить то изумление молодого отца, наблюдавшего за двумя миллиардами нейронов, самоорганизующихся в способность чувствовать, и видевшего подобие этого процесса на мелких поросячьих мордашках с маленькими носиками, украшенными двумя свисавшими сосульками зеленого цвета.
Но в тот вечер, блуждая кругами по кухне, кренясь на один бок, в халате, пояс которого цеплялся за модные кухонные прибамбасы, пока он героическим усилием пытался приготовить ужин для близнецов своими артритными пальцами, при этом его поврежденная челюсть болела и пот капал со лба, так вот, в тот вечер Зак Баснер не мог достичь мысленного контакта с детьми, не считая еле ощутимой возвышенной близости. Как говорится в современной поговорке, от которой его тошнило, он был им по барабану.
Совсем по-другому Зак вел себя с младшим коллегой Шивой Мукти. Он тяготился мыслью, как тесно переплетены и исполнены взаимовыручки индийские семьи. Окажись Зак на месте Мукти, вместо этой изоляции он, без сомнения, был бы окружен запахами сандала, женщинами в сари, и каждая бы наперебой пыталась облегчить груз его ответственности, помогала бы ему и всячески баловала его.
Согнувшись в три погибели в своем кабинете и слушая тошнотворный, вязкий, будто каша, звук, с которым старческие челюсти пережевывали что-то в комнате по соседству — как нечто настолько мягкое может так раздражать? — Шива Мукти терзался видениями покоя, явно доставлявшим его Немезиде наслаждение. Видения Шивы стали отвратительно подробными с тех пор, как он взял за обыкновение выкуривать «косячок» под вечер. Свою дозу экспериментов с наркотиками он получил, еще будучи студентом-медиком: немного спида в целях повышения контроля, бета-адреноблокатор для восстановления спокойствия на время устных экзаменов. Став младшим врачом, Шива, бывало, вводил себе остаток диаморфина, который колол какому-нибудь старому, измучившемуся бедняге. Однако он до сих пор никогда всерьез не отравлял ничем своего организма из соображений сохранить тонус и потенцию. Гашиш у него хранился давно — перепал от Роки, когда у того случился яркий приступ инстинкта самосохранения. Без каких-либо далеко идущих намерений, Шива бросил это богатство в ящик стола и напрочь о нем забыл.
А теперь, вот уже около недели, каждый вечер после ужина он занимал позицию возле мусорных баков позади гаража. Взирая на неогороженные участки загородных садов, каждый с безлиственным деревом и голыми шпалерами, он совершал приготовления к своей элегической церемонии. Резкий дым отдавался в его чувствительных мембранах, пока он разливался проникновенными извинениями в адрес души покойного шизофреника, а в ответ слышал пожелания долгих лет счастья.
Но однажды, когда Шива вернулся домой, на него накинулся кухонный линолеум, а лампы ударили по нему сверху столбами света. Тетушки и дядюшки верещали, словно священные мартышки, которых незнамо как занесло на другой конец земного шара. Шива удалился к себе в кабинет и заперся среди коробок с папками, где он сам себя мучил ночь за ночью, грезя о спокойном выздоровлении своего соперника.
Доктор Зак Баснер находился в санатории высшего класса в австрийском Тироле. Пока он лежал на диване в окружении подушек с сатиновыми кисточками, девицы с ямочками на щеках искусно удаляли корки с огуречных сэндвичей, а услужливые студенты-медики изображали внимание. Нападение Вадья, вовсе не имевшее характер грубого и тяжелого насилия, обернулось для Баснера возможностью растянуть слабую нить своих теоретических спекуляций. «Кто полностью понимает взаимосвязь между заболеваниями? — Шива уже слышал, как Баснер обращается к восторженной аудитории в присущем ему фирменном ораторском стиле. — Была эта самая пресловутая эхолалия моего пациента попыткой противостоять его же алкоголизму? Возможно, повторяя сам за собой слово в слово, он разыгрывал навязчиво-маниакальное расстройство? Или, напротив, не являясь ни в коей мере буйным алкоголиком, Вадья выпивал с целью медикаментозного воздействия на свою однополярную депрессию? Из этого следует, что повторы были сигналом, постоянно звучащим, дабы уберечь его от зарождающейся кататонии…»
Под воздействием старого доброго зелья Роки сценарии поведения Баснера в голове Шивы развивались и их содержание становилось настолько убедительным, что он почувствовал доверие к баснеровским лжетеоретизированиям. Шива даже коротко набросал кое-какие соображения по этому поводу, сохранив их где-то на границе сознания, с тем чтобы потом, при случае, проверить их.
Через какое-то время, неминуемо, трава начала мутить его мысли, и тогда к дому подошла тень Роки и постучалась в дверь. Дикий ужас взобрался вверх по водосточной трубе и пронзил мозг Шивы через крошечное окошко в ванной. Ощутив чье-то присутствие, когда посреди ночи он зашел в туалет, Шива поднял глаза и столкнулся с серозно-черным лицом. Печальный, изможденный рот Роки открылся, изрыгая докучливую мольбу: «Есть какая работенка, Док? Маленькая, крошечная, для меня не бывает мелких поручений. Я вычищу твои ногти за десять пенсов, да, вычищу, пока они не засверкают, как две половинки луны, о да, я справлюсь…» Шива смотрел не отрываясь в грустные мертвые глаза, после чего закрыл окошко с удивительной неспешностью, сменил одежду и спустил в трубу потраченную жизнь.
