Джоан Барфут - Тяжкие повреждения
У Аликс в двенадцать лет были свои представления обо всем. Айла ей ничего не подсказывала. Из полагающегося разговора о биологии, влечении и привязанности Аликс явно не вынесла для себя ничего нового. Да и с чего бы? Айла хотела объяснить ей, что кроме подбородков, которые можно гладить, и длинных бедер есть еще нечто, но услышала, как ее собственный голос слабеет, как будто ей в этом вопросе полностью доверять нельзя.
— Я знаю, — с усталой терпеливостью сказала Аликс.
Может быть, и знала. Но знала, однако, не настолько хорошо, чтобы последовать примеру Джейми, уходившему из дома.
Джеймс был дома. Они только что пообедали. Джейми ушел куда-то с Бетани. Аликс была в подвале с Тимом, сыном Мэвис, с которым она играла с тех пор, как Айла устроилась на работу. Они играли в дом, в компьютерные игры, в футбол, бегали, дрались и секретничали. «Вот как нужно расти, — думала Айла, глядя на них. — Так, чтобы не было никаких тайн, из-за которых ни с того ни с сего теряешь голову». Раз уж Аликс так дружна с Тимом и пользуется одной ванной с Джейми, то и всяким дурацким бредням насчет привлекательности мужского пола завестись у нее будет не с чего.
Она явно была не права.
Она услышала рев у себя под ногами. Когда она сбежала по лестнице в подвал, Джеймс выволакивал бледного, худого Тима из-под бильярдного стола, с такой яростью дергая его за руку, что Тим бился о стол головой. Аликс была под столом.
— В чем дело? — крикнула Айла, хотя видела, в чем дело, и просто хотела отвлечь Джеймса, ослабить его хватку.
Еще мгновение, пока мальчишка вставал на ноги, Джеймс сжимал его руку. Отпустив его, он освободил обе руки и, налетев на Тима, наотмашь стал бить его ладонями по голове, так что она дергалась из стороны в сторону. Тим, сам на себя не похожий в этом слабо освещенном драматическом представлении, путался в спущенных, расстегнутых штанах. Он увернулся и нырнул под руку Джеймса, подтянул пояс брюк и побежал. В панике, с единственным желанием — удрать, он пронесся мимо Айлы и с грохотом взлетел по лестнице, вон, прочь из дома.
Аликс выползала из-под стола куда медленнее. Джеймс задыхался. Аликс спокойно воззрилась на отца, волосы у нее против света горели, как у огненного ангела. Ее любимая, поношенная зеленая клетчатая рубашка была вытащена из брюк и наполовину расстегнута. У нее даже грудь еще не выросла! За что Тим ее лапал, если он ее лапал?
Джеймса трясло. Когда он стал орать, его слова слились в ушах у Айлы в сплошной рев. У Аликс, наверное, тоже, она смотрела на него серьезно и пристально, не двигаясь и не говоря ни слова, пока он не выдохся. Потом она кивнула, обошла его, обошла Айлу, поднялась по лестнице и молча ушла в свою комнату. Айла, которая не могла придумать, что сказать, тоже пошла наверх. Она слушала, как Джеймс ходит по подвалу, бьет кулаком в стены. Она была изумлена его яростью, его гневом, но еще больше ее поразила Аликс.
Позднее, в постели, все еще в ярости, Джеймс сказал:
— Сделай что-нибудь. И не давай ей видеться с этим мальчишкой.
— Нет, боюсь, не получится. Они так давно дружат. Ничего не выйдет.
— Сделай так, чтобы вышло. Ты видела, чем они занимались?
Она вздохнула:
— Им любопытно. С ней нужно разговаривать, но знаешь, это ведь только начало. Впереди столько гормональных всплесков. И ты с ней тоже мог бы поговорить, я хочу сказать, не орать и не выходить из себя. Это ведь не только мое дело.
Если честно, она не знала, что можно сказать Аликс. Ее беспокоила не похоть Аликс, но то нежное, отстраненное выражение, с которым она смотрела на отца. В тот момент она казалась совершенно незнакомой. До нее не дотронешься.
Если Тим смог дотронуться… дай ему бог, подумала Айла и хихикнула, так что Джеймс повернулся в постели посмотреть на нее.
— Ничего смешного, — рявкнул он.
«Может быть, и нет», — подумала она.
— Я просто пытаюсь вспомнить, как себя чувствуешь в двенадцать лет. Насколько я помню, всего так смущаешься. Кажется, что увяз. Застрял между детством и взрослой жизнью.
— Мне не показалось, что она смущалась.
Ну да, его дочь не смутишь. А Тима, бедного?
— По-моему, он достаточно испугался, чтобы какое-то время не распускать руки. И все остальное тоже. — Она услышала, что снова хихикает, и Джеймс опять бросил на нее косой взгляд. — Но Аликс не очень-то оробела, заметил? Как она на тебя посмотрела! — Айла услышала в собственном голосе удовлетворенные нотки, это еще почему? — Наверное, нужно с этим разобраться, но, Джеймс, нельзя все вешать на меня.
Он грустно заворочался.
— Я просто думал, вы обе — женщины, тебе будет проще с ней об этом говорить.
— О сексе? О влечении? О чем? Я говорила. Возможно, ей не мешало бы послушать, что скажет мужчина. О том, что было на уме у Тима, о том, чего следует в дальнейшем остерегаться. Может быть, именно об этом с ней нужно поговорить.
Но вскоре их жизнь резко переменилась, и что бы Айла ни имела в виду, говоря, что Аликс нужно будет чего-то остерегаться, это оказалось совсем не то, о чем она думала. И для нее тоже, и для Джейми, и не в последнюю очередь для Джеймса.
Как ему это удалось? Как у него не лопнула голова, набитая зловонными, гнилыми маленькими тайнами? Какое редкое самообладание: вести обычную жизнь, расширять бизнес, переживать по поводу больших и мелких деловых проблем, обедать, иногда ходить с детьми в кино, иногда проверять, как они сделали уроки, иногда поворачиваться к Айле в постели — и ни намека, ни единого знака.
Уже потом он сказал, что это была совершенно отдельная и очень небольшая часть его жизни. Может быть, для него так и было, но уже то, что он так это воспринимал, казалось — каким? Совершенно омерзительным.
Помимо того, что это была отдельная и небольшая часть его жизни, это было противозаконно. Не говоря о том, что это было гадко, безнравственно — эти слова не часто употребляли у них в доме, да и во многих других домах, насколько ей было известно. Он должен был это понимать, он был чудовищно глуп, если не понимал.
Тогда она в третий раз в жизни столкнулась с полицией.
Вот что она имела в виду, говоря, какие все глупые в семнадцать.
Такие глупые, что их влечет, тянет к мужчинам, которые через много лет заканчивают как Джеймс.
Другие в семнадцать лет глупы до того, что, пытаясь вычеркнуть из жизни такого отца, как Джеймс, начинают накачиваться кошмарным дерьмом или отправляются в неведомые путешествия в поисках нелепой, непонятной веры.
А еще они, глупые, стреляют в кого-то, хотя на самом деле не собирались и не хотели этого делать.
Такие глупые, думает она, что их просто нельзя не пожалеть. Они беззащитны в своей глупости, и невежественны из-за нее. Они не знают, как это быть матерью тридцати девяти лет, пытающейся привыкнуть к унижению и ужасу, или сорокадевятилетней женщиной, пытающейся привыкнуть к счастью, и им наплевать.
Они искалечены и опасны.
Их нужно обнимать, их нужно крепко держать и сдерживать. Их нужно ограждать от беды, пока опасность не минует. Они беспечны и глупы, за ними нужно присматривать. У Айлы это не получилось. У других, которых она не знает, тоже явно не получилось, и теперь, снова встретившись с полицией, она лучше всех осознает горестные итоги этих неудач.
Наказание так наказание
Родди думал, что в тюрьме в основном просто сидишь, ничего не делаешь, только расслабляться нельзя, но все оказалось не так. Тут все внезапно, страшновато и громко, и уж точно не расслабишься. Да, и это не тюрьма, это — следственный изолятор. Эд Конрад, адвокат, которого нашел отец, объяснил, что некоторые тут свой срок и отбывают, те, кого взяли за незначительные преступления, незаконное проникновение, или что-то в этом роде, но не за покушение на убийство и вооруженное ограбление. А остальных, таких, как Родди, здесь держат, пока идет суд, и вина не установлена — еще не установлена. Их или не отпускают под залог, или у них денег нет. Родди, похоже, попадает в обе категории: в освобождении под залог им отказали, но даже если бы и не отказали, Эд Конрад сказал, что залог был бы тысяч десять, а то и больше, все двадцать или пятьдесят, а отец с бабушкой таких денег в жизни не соберут. Если захотят собрать: а ведь могут и не захотеть.
Он здесь третий день. Тут весь день строится по расписанию, и будущее тоже все расписано, хотя никто не знает, какое будущее ему предстоит и сколько оно продлится. Удивительно, как то, что казалось Родди чем-то из ряда вон выходящим, вписывается, как что-то вполне обыденное, в эту отлаженную систему. Как будто он — автомобиль на конвейере, и его собирают, как любой другой автомобиль, только некоторые операции отличаются.
Единственное время, когда тут на первый взгляд ничего не происходит, это ночь, хотя и ночью тут не бывает тихо, и свет не выключают. Ему снятся кошмары. Каждое утро, когда он просыпается, его трясет, ему страшно, как в кино, когда кто-нибудь делает что-нибудь такое: например, поднимается по темной лестнице, а ты знаешь, что там что-то ужасное, и хочется крикнуть: «Нет! Не надо! Осторожнее! Не ходи!» — а он все равно идет, и что-нибудь случается. Вот такие кошмары.
