Александр Кузнецов - Два пера горной индейки
— Вас иконы интересуют? — спросил он вдруг.
— Иконы? А у вас есть иконы?
— Есть. Собираю. Вы, как художник, наверное, разбираетесь в иконах, а может быть, вам что-то подойдет. Да и мне интересно, глядишь, узнаю чего-нибудь!
Вот чего не ожидал, того не ожидал! Частная коллекция древнерусской живописи в Коряжме! Не в Ленинграде и не в Москве и не у художника или писателя, а у деревенского, в сущности, парня.
— Да, вы правы, в иконах я действительно немного разбираюсь и очень люблю древнерусскую живопись. Вы попали в точку. И большая у вас коллекция?
— Досок сорок есть, наверное.
— Сорок? — Это было немалое собрание, и среди этих сорока могли быть две-три интересные, а может быть, и драгоценные вещи. — И многие у вас собирают иконы?
— Нет, я один, — улыбнулся Григорий Петрович. — Я один такой во всем районе. Меня все психом считают, даже жена.
— Что же у вас есть? Скажем, самое старое? — не терпелось мне.
— Двенадцатый век есть, — проговорил он нарочито небрежно. В интонации этой прозвучало скрытое хвастовство. — А семнашек много, полно.
— Как вы сказали? Семнашек?
— Ну да, семнадцатого века.
«Семнашки». Надо же придумать... Насчет двенадцатого века он, конечно, тоже загнул.
— Как же получается, что вы начали собирать иконы?
— Я раньше монеты собирал, приехал к одному в Архангельске меняться, а у него иконы. Понравилось мне. Он тоже художник.
— Стали вы читать книги по древнерусскому искусству, дальше — больше, чем лучше начинаешь понимать иконную живопись, тем интереснее становится этим заниматься...
— Нет, книг по этому делу я не читал, — сказал Адаров. — У нас их достать негде. Да и в Архангельске не найдешь. Мне этот художник рассказывал. Сюжеты я знаю, ведь меня мать в церковь водила в детстве. Знаю праздники все, святых, понимаю, где что изображено.
Это было поразительно! После его слов мне еще больше захотелось взглянуть на его коллекцию, ведь он просто не знает, чем владеет, тут возможны любые неожиданности. Когда-то я этим увлекался, кое-что собирал. Случалось, в моих поездках дарили мне в деревнях то Богоматерь на финифти величиной со спичечную коробку, то литую бронзовую иконку с изображением «праздника», то вырезанного из дерева Николу, то старую рукописную книгу — псалтырь. Из каждой поездки я привозил что-то подобное. Покупать ничего не приходилось. Сначала так получалось само собой — дарили, не было необходимости покупать; потом, когда собиранием икон стали заниматься многие, не покупать ничего и, тем более, не продавать стало моим принципом; когда же в последующие годы иконы стали модой, я невольно потерял к ним интерес и перестал их собирать. Интересные вещи привез когда-то отсюда, из Сольвычегодска, мой дед. Но с коллекцией, собранной на месте, я встретился впервые. Не взглянуть на нее было бы просто грешно.
Быстро собрав палатку и уложив рюкзак, я зашагал со своим новым знакомым к нему домой. По дороге мы зашли в его гараж, где стоял мотоцикл с коляской, и оставили там мои вещи — рюкзак и этюдник, а немного не доходя до дома, Григорий Петрович остановился и сказал:
— Знаете, мы что сделаем? Я сейчас зайду один, а вы минут через пять. Вон мое парадное, второй этаж налево, квартира шестнадцать. — Он показал мне на подъезд, перед которым сидели на скамеечке три пожилых женщины.
3
Не успел я оторвать палец от звонка, как Григорий Петрович открыл мне дверь. Он провел меня в большую комнату своей двухкомнатной квартиры. На пороге меньшей комнаты стояла с грудным ребенком на руках растрепанная молодая женщина.
— Это моя жена Людмила, — бросил на ходу хозяин дома.
Я на секунду остановился, чтобы поклониться, Людмила хмуро кивнула мне в ответ.
Я ожидал увидеть стены, завешанные иконами, но на стене висела только большая рама с множеством фотографий. Знаете, как это обычно бывает? Тут и солдат, тут и напряженные лица молодых, жениха и невесты, и конопатый, лопоухий мальчишка, тут и покойник в гробу, и новогодняя открытка.
Большие храмовые иконы стояли между шкафом и стеной, а маленькие, домовые, были сложены кучами за диваном и в углу у окна. В комнате стояли еще детская кроватка и новенький сервант.
Григорий с удовольствием начал показывать мне свое богатство. По моей просьбе он расставил доски вдоль стены, шкафа и дивана (сервант он боялся поцарапать), стал «объяснять» мне иконы:
— Это Георгий, он всегда курчавый. Борис и Глеб. Эти в шапках, без шапок не бывают. Это Илья-пророк. Он нечесаный и всегда с огнем. Я их всех знаю. У Петра борода курчавая, а у Павла лысины спереди. Если Христос с лучами и трое перед ним упали — «Преображение»; Богородица в гробу, а перед ней Христос с младенцем — «Успение»...
— Это не младенец, — не удержался я, — Христос держит в руках душу Богородицы, которая только что отлетела.
— Это что! Вот у меня есть один с собачьей головой, сейчас покажу. Вот, — произнес он с гордостью и прислонил к шкафу небольшую икону. — Это кто?
— А... Это святой Христофор, был такой святой. Не знаете эту историю? Ну как же! По библейской легенде это был молодой и очень красивый воин. Видите, в доспехах он? Все женщины сходили от него с ума и не давали ему прохода. Чтобы избавиться от них, он умолил бога заменить его голову на собачью. Библейские легенды всегда несколько наивны...
Посмотрели всё, но ничего неожиданного я не обнаружил. Был тут XVIII век, был XIX и XX, иконы поздние, писанные в реалистической манере. Таких большинство. Несколько вещей более интересны, выполнены в традициях древнерусского письма, и три-четыре доски, возможно, удалось бы отнести и к XVII столетию, надо было с ними позаниматься.
Одна из икон была вся в позолоте и выглядела весьма парадно и безвкусно. Смотрю, на ней отковыряна с краю позолота, виден из-под нее левкас (слой с мелом, на который наносилась живопись).
— Кто это ковырял, Григорий Петрович?
— Смотрел тут один, — отвечал он, — много ли золота.
— Какое тут золото... — говорю я, — при подобной позолоте слой бывает всего в тысячную долю миллиметра. Разве дело здесь в золоте? — А сам думаю: «Не ты ли, голубчик, золото искал?»
Двенадцатого века, естественно, быть не могло. Откуда ему взяться, если икон того времени известно всего несколько, в основном это Киевская Русь, а то и вовсе Византия. Погрудный Спас, которого он представил как икону XII века, возможно, при внимательном изучении потянул бы на XVII век. Доска была старой, рубленой, но изображение безнадежно испорчено: Григорий неумело пытался реставрировать икону, соскоблил позднюю живопись и повредил нижний слой. Другого Спаса, которого он считал иконой строгановской школы, мне пришлось также разжаловать. Никаких оснований относить ее к мастерской Строгановых я не нашел.
— Если вы говорите «строгановская школа», — сказал я ему, — то вы должны знать, что это такое. Миниатюрная тонкость, тончайшее золотое кружево прописи. Само сочетание красок... Фигуры вытянутые. Совсем особое, не похожее ни на что письмо. Я не говорю о таких приметах, как малый размер. А это смотрите какая. Храмовая. Потом у строгановских обычно широкое поле под окладом. Ладно, оклада может и не быть, но письмо-то, письмо! Это было искусство для искусства. Ничего этого здесь нет. Могу сказать определенно, что она не строгановская.
И тут он расстилает передо мной на диване новый экспонат — шитую золотом и серебром «Богоматерь Владимирскую». Я как увидел ее, так и обомлел: это была строгановская пелена начала XVII века, редчайший и ценнейший памятник древнерусского искусства.
Размером она была приблизительно с портфель. Богоматерь с младенцем вышиты золотой и серебряной нитями по темно-красной или, скорее, малиновой основе — «земле», как принято называть основу шитья. По нижнему краю шла надпись старославянским шрифтом, этакой затейливой вязью, сразу не разберешь, что написано. Нижняя сторона пелены обшита бахромой из золотых, серебряных и красных нитей, собранных в кисти.
Композиция великолепная, в лучших иконописных традициях русского Севера; фигуры изысканны и строги, хорошо графически очерчены. Вот что я сразу увидел. Ну и мастерство! Техника потрясающая! А в целом — икона, настоящая икона XVII века, но только не красками писана, а вышита.
— Ну как?! — спросил Григорий Петрович.
— Да... — только и мог сказать я, разведя руками. — Фантастика! Строгановская пелена, XVII век. Бесспорно.
— Что такое пелена? Я ведь толком ничего не знаю об этом, — признался он.
— Пелена? Ну, в общем-то, вышивка. Вы знаете, с XVI века были мастерские у Строгановых. Финифть. Чуть ли не впервые в России. Знаете, что это такое? Ну вот. Они назывались еще, в отличие от ростовских, усольскими эмалями. Потом филигрань. Здешние мастера проволоку делали из серебра и золота толщиной в волос. Ну, иконописное искусство. Целая школа, направление в живописи. Кстати, строгановские иконы писали и в Москве, это скорее стиль, чем география. И вот была мастерская художественного шитья. Вышивания. Лучшие на Руси вышивки золотой и серебряной нитью. До Петра светской живописи не было, только религиозная, а это те же иконы. Вышивали покровы для алтаря, плащаницы и делали такие вот вышивки — пелены с изображением святых. Поэтому их называли еще лицевым шитьем. Лица вышивались. По мастерству, по технике лучшего ничего на Руси не было. Посмотрите, посмотрите: сплошной золотой покров, а он из отдельных нитей. Волосок к волоску.
