Михаил Чулаки - Большой футбол Господень
Столько про них говорят, а самое подходящее слово, которое находила Клава: доверчивые. Как дети.
И Муса такой. А потом пошёл и взорвал. Непонятно. А когда хозяин дома начинает рассказывать, скольких его родных сожгли заживо в сорок четвертом году, чтобы не возиться, не везти далеко в Казахстан, скольких расстреляли, а сколько умерло по дороге – становилось понятно, зачем взрывал. А когда подумаешь, что взорвали во Владике тех, кто не сжигал и не расстреливал – опять непонятно. Так она и жила между понятием и непонятием.
Она думала о том, что надо же искать Виталика. Но – не каждый день думала. А если понемногу и каждый день – то не каждую минуту. Она привыкла и жила. Как раньше жила в своем Ярославле.
А Виталик был совсем рядом – и болел. От сидения в яме у него сначала образовались фурункулы, а потом присоединилось и воспаление легких – от затхлости, холодной сырости, неподвижности. Муса посмотрел и сказал:
– Ещё немного, придётся русский доктор звать. А ты скажи: почему денег платить твои не хотят?!
Он пнул пленника ногой.
– Ты – пока мало ждал. Он долго ждал, денег нет, родные жадный. – И Муса показал на напарника, гнившего тут же в яме. Володю. – Смотри, что с тобой делать после!
Пришел человек с телекамерой. Дикое место, а тоже здесь – телеоператор.
– Ты – проси жалко, – пнул Муса едва живого Володю. – Сейчас тебя мало будем резать, что не платили твои. Сначала ты говори. Жалко говори, да!
На несчастного направили камеру, включили свет. Володя заговорил плачущим голосом:
– Дорогие родные и командиры! Меня тут бьют как собаку. За что же так? Разве можно так с человеком? Пришлите денег, как они говорят, а то совсем забьют и замучают как собаку!
– Ты, рука давай!
Пленник послушно протянул руку – и подручный Мусы длинными кусачками со щелчком перекусил Володе локтевое сухожилие и рука ниже локтя тотчас бессильно повила.
– Вот так собаку изрежут всего. Заплатите им, папа, мама, неужели мне погибать как собаке?!
Свет выключили, камеру убрали. Ушли.
Володя тихо плакал и повторял одно и тоже: «За что?.. Как собаку…»
Виталик хотя и страдал сам в жару, пожалел соседа, обругал чеченских сволочей:
– Всех их как крыс выжигать надо! Напалмом бы все тут залить!
Тихо ругал, чтобы не услышали.
А Клава так и не знала до сих пор, что Виталик тяжело болеет совсем рядом, в пяти километрах. Клава думала о том, как найти Виталика и о том, как сделать, чтобы не догадались, что она – не мужчина.
Грудь у Клавы небольшая. Дома она печалилась и даже прислушивалась к банным разговорам, как можно увеличить бюст. Какими упражнениями. Или заговорами у верных бабок.
Или даже есть операции, чтобы грудь взошла как тесто – сразу на четыре номера. Только дорого.
Зато здесь Клава могла маскироваться только потому, что грудь у нее маленькая. Ну и потому что в общую баню не зовут. Но все равно самое трудное – мыться.
Солнце здесь светило совсем ярко. Даже в ноябре. В теплые дни хозяин появлялся во дворе голый по пояс – загорал.
На улицу он всегда выходил в черкеске и папахе, а дома норовил ходить полуголым. Под папахой у него скрывалась сплошная лысина, даже без обычного остаточного венчика волос, которую он и полировал на солнце.
Бритая голова Клавы тоже загорела уже до цвета шоколада. И шея. А дальше только мелькала иногда белая полоска, если сдвигался воротник.
– Чего ходишь? Загорай! Приехал как в курорт, да?
Клава бормотала что-то, что подождет лета, а пока ей холодно.
– Тощий потому что, да! Кушай больше, барашка кушай! Женись. Жена готовить будет хорошо, много кушать будешь.
Сам хозяин, вопреки совету жил без жены и вообще один, что здесь редкость: правило – большие семьи, полные дома.
Потому-то русского доктора и поселили сюда: старик живет один, места много. От соседей Клава услышала намеки, что старик переругался со всеми родными. Но она пока жила с хозяином мирно.
Мыться она могла только в своей комнате – запершись. А мыться хотелось все время, потому что приходилось потеть по пять раз на день. Да ещё лезла всюду особенная здешняя пыль: мельчайшая, цементного цвета, которая покрывала все дороги и тропки – если больше трех дней не было благодетельного дождя.
Снег бы выпал, что ли! Но снег никак не выпадал.
Клава думала, что хорошо законспирировалась и не догадывалась ни секунды, что хозяин начал что-то подозревать: что это за парень, который вечно кутается, ни разу гимнастерку не снял?
Вечером она подогрела немного воды и ушла к себе. Мыла тоже было мало, она экономно мылилась – когда дверь резко распахнулась. Упала оторванная с гвоздями защелка. Клава прикрылась классическим женским движением – одна рука на грудь, другая – на лобок.
На пороге стоял хозяин.
– Девка! – сказал хозяин. – Давно понял. Зачем ходишь здесь к нам?
Говорят, в предсмертную секунду проносится вся жизнь. А перед Клавой в секунду разоблачения пронесся последний месяц! Зачем она поехала?! Как могла поверить, что её не разоблачат?!
– Молчи!
– Шпионишь! Агент КГБ – рубить голову!
Образованный хозяин вдруг перешел на ломаный язык.
– Молчи! Жениха ищу!
– Жениха не надо искать. Надо выкупать. Купи. Или поди к хозяин, кто его взял? К Шамиль, к Хаттаб, к Муса. Ляжь с ним, проси жених. У нас народ щедрый. Увидят такая любовь – отдать. Как в книгах – рыцарь! У русских нет рыцарь, у нас – настоящий рыцарь.
Клава всё так же стояла, прикрываясь, а хозяин надвигался на нее.
– Красивая девушка. Хочешь жить дальше – никому не скажу. Маленькой любви дашь, буду молчать.
Этого Клава не ожидала. Если бы её застал Муса – он бы потребовал своей законной любовной доли. И как знать – может, она бы и уделила. Но рыхлый лысый хозяин туда же?!
– Молчи!
– По-маленькому люби – буду молчать.
Хозяин надвинулся вплотную и полез руками.
Не успев рассчитать все последствия, Клава ударила его в горло, туда, куда учили, где совсем под кожей и артерия, и нервное сплетение.
Хозяин рухнул. Клава сразу поняла: убила она старого лысого кобеля.
И что теперь делать с телом?
Бежать! Просто бежать! Но куда? Одной не уйти по чеченским тропам.
Или – пусть подумают, что старик умер от нормального удара – апоплексического. Нет же у них здесь судмедэкспертизы. Вскрытий не делают!
Клава на кошме оттащила тело в спальню. Прибрала, чтобы не оставалось следов тяжелого волока. Счастье, что старик жил один. Были бы жены и невестки – бабы давно бы подглядели, что постоялец – не мужчина.
Синяка на шее видно не было. Значит, правильно учили: смертельный шок наступает от удара по нервному сплетению. А видимость нормальная: лег спать старик – и умер. Милостивую смерть послал Аллах!
Вот пусть чеченцы и носятся здесь со своим Аллахом. А Клаве должен помочь в такой крайности её православный Бог.
Вся Троица дружно вместе. И Богоматерь. Любви должна покровительствовать Богоматерь. Хоть Она и Дева, но должна же понять!
* * *
Теоретически некоторые земляне – из тех, кто пообразованнее – понимают, что их обитаемая планета – не единственная во Вселенной. Но только – теоретически. Повседневно же они живут так, будто они – единственные. И услужливый Бог постоянно занимается только их делами. А жители других планет если и существуют, то опять-таки заняты исключительно земными делами: инопланетяне прибывают либо для того, чтобы просветить землян, либо – чтобы поработить.
Когда-то на первых обитаемых планетах Господствующее Божество старалось прислушиваться к молитвам, поминутно творить добро – и не радо было, что ввязалось. Задергали так, что уже казалось, лучше быть последним бедняком на планете, которого все оставили в покое, потому что он никому не нужен, чем всемогущим Божеством, Которого каждый ленивый планетянин вызывает по сто раз в день! И как разом удовлетворить всех, когда заявки поступали прямо противоположные?!..
Зато противоположные заявки и надоумили Его изобрести саморегуляцию внутри живых систем с помощью борьбы за существование: пусть побеждает тот, кто сильнее хочет. И – отдохнуло наконец. Но с тех далеких пор и осталось в Нем пренебрежение к жадным планетянам, которые вечно просят и просят.
* * *
Старика-учителя и в самом деле похоронили без всяких подозрений – то ли помогла Богородица, то ли наивность соседей и родственников. Клава заново побрила голову, истребив отросший было ежик. её бритая голова, она понимала, служит главным доказательством её принадлежности к мужскому сословию – за неимением иных.
Но молоденькая Асият, жившая через плетень, пленилась и этим минимальным набором мужественности. Заигрывала она простодушно:
– Доктор, посмотри, рука болит, да?
И обнажала плечико.
Клава успокоила было:
– До свадьбы заживет.
Но Асият очень заинтересовалась:
