Александр Прозоров - Репортаж о черном "мерседесе"
– Подходи на Свеаборгскую улицу, – четко и ясно распорядилась она. – Машину мою ты знаешь, подожди рядом с ней.
Перспектива ожидать эту деловую женщину часов до восьми на улице меня не радовала, но выбирать не приходилось, и я побрел в сторону Бассейной.
Зря я возводил на Аллу напраслину: стоило облокотиться на капот ее «единички», как тут же из-за дома напротив показался знакомый силуэт.
– Здравствуй еще раз, – она окинула меня критическим взглядом. – Выглядишь так, словно всю ночь не спал.
– Угадала.
– Тогда забирайся, – она открыла заднюю дверцу. – Вот, кофтой моей накройся. Скоро освобожусь, отдыхай.
Машина на солнце изрядно нагрелась – в теплом воздухе, напитанном сладким ароматом духов, глаза сомкнулись почти сразу, и меня сцапал в плен глубокий, хотя и бессвязный сон.
– Эй, хорош сопеть, – Алла потрясла меня за плечо. – Прохожих пугаешь.
– Ой, мамочки… – Я с трудом сел.
– Что такое?
– Весь бок отлежал.
– Еще бы! Медведь и тот один раз за зиму переворачивается, а ты как упал, так даже дышать перестал. Хотя сопел все равно на всю улицу. Пришлось рабочих на полчаса раньше отпустить, чтобы не оглохли. Да вылезай, вылезай. Дай сигнализацию включу.
Я с трудом вылез на дорогу и обнаружил, что мы уже приехали к ее дому.
– Сколько времени?
– Девять. Ты куда-то торопишься?
– Нет. Просто интересно, сколько проспал.
– На троих хватит, – она подергала по очереди ручку каждой дверцы. – Пошли.
На ужин были кофе с французским клубничным рулетом и молочно-белый кокосовый ликер из ее запасов. Алле очень часто давали взятки – брала она с удовольствием, но делала все всегда по-своему.
– Скажи, – спросил я, сделав из рюмки несколько сладких глотков. – Ты знаешь такого Дмитрия Мурадова?
– Еще бы! – фыркнула она. – Заместитель начальника КУГИ! Два года на своем месте, а взяток, говорят, не берет.
– Как это? – удивился я.
– А вот так, – Алла ополовинила рюмку и откинулась на спинку стула. – Договариваться с ним, конечно, договариваются, но чтобы вот так, конвертик в стол кидать – никогда. Точно говорю.
– А «крыша» у него кто?
– Смешной ты, право слово, – улыбнулась она. – Ну зачем ему это? Он же чиновник, а не банкир. К тому же, если серьезно, он сам – «крыша». КУГИ! Дать помещение в аренду или не дать – проходит через него. Какую плату брать – через него. Контроль за выполнением – тоже через него. Крупные решения, конечно, принимает начальник, но ведь сколько в городе мелочевки! А взяток он не берет. Значит, приходится просить. За одного начальник налоговой попросит, за другого – судья, за третьего – начальник отделения. У Мурадова в ответ тоже просьбы возникать могут… Это не называется «крыша», это называется «связи». – Алла допила рюмку. – А ликерчик, вроде, ничего, еще будешь?
Я быстро осушил свою и она налила по второй. Я сделал маленький глоток и снисходительно спросил:
– А ты знаешь, что Дмитрий Мурадов занимается коммерцией?
– Не может быть?!
– Может, может, – кивнул я. – Вот только дела он ведет, как последний идиот.
– Почему ты так решил? – живо заинтересовалась она.
– А потому… – и я с немалой гордостью пересказал Юрин комментарий увиденных документов. Знай наших!
– Ай да Мурадов, ай да тихоня, – восхитилась Алла. – За него стоит выпить, далеко пойдет.
– Да он же разорится через месяц!
– Мурадов? Да никогда. Ты, Сережа, видел звон, да не слышал где он.
– Не понял.
– Ох-хо-хо-хо-хох, – покачала головой Аллочка, наполняя рюмки, – какие вы все, умники, бестолковые. Начнем с начала. Издательство чье?
– Частное.
– Приватизированное, – поправила она.
– Ну и что?
– При приватизации у нас в стране пятьдесят один процент акций всех предприятий оставался государству. Контрольный пакет. В крупных корпорациях эти пакеты шумно передали в доверительное управление тем или иным банкам. В средних – тоже решили этот вопрос. А в мелких и не прибыльных – оставили на самотек. Разве за ними за всеми уследишь? Вот болеющий за дело заместитель начальника КУГИ и попытался использовать с пользой контрольный пакет издательства. Фактически он получил все права владельца.
– И тут же разорил… – вставил я.
– Ну и что? Он всегда может сказать: «Хотел как лучше, а получилось как всегда. Извините, я дурак», а дурость уголовно не наказуема. К тому же, это – не его издательство. Оно государственное. Мурадова в любой момент могут снять, перевести, повысить в конце концов! И он сразу лишится контроля. А вот что касается холдинга – то тут акции уже как бы не совсем государственные. Правда, и не совсем его. Вот напишешь ты статью, обвинишь его в воровстве, а он – тут же в суд на тебя, за клевету. Смотрите, покажет, здесь они все, акции, ничего я себе не прибрал, ни одной в карман не положил. Все – почти государственные.
– А в чем тогда смысл?
– Смысл в том, что для пополнения бюджета он предлагает продать пакеты акций некоторых госпредприятий, – у Аллы опять опустела рюмка и она поставила ее на стол. – Сам же объявляет конкурсы, сам же на них побеждает, сам же ничего не платит, поскольку сам же и контролирует. Расходы только на оформление, да на авансовые платежи. И холдинг, который ты нашел, получает… Сколько ты говорил? Семь новых предприятий. И начинает их точно так же сосать, как паук муху. Их не жалко, они тоже почти казенные. А акции по все той же схеме переоформляются на третью фирму. Скажем, «Великий Дима». А потом вдруг – бац! – она хлопнула в ладоши. – Холдинг исчезает. Разоряется, самораспускается, пропадает, документация его сгорает к чертовой матери, воруется или просто теряется и на поверхности остаются две конторки, не имеющие между собой никакой связи – Халфиесохлое издательство и процветающее, полностью частное, владеющее семью-семь контрольными пакетами всякой всячины предприятие «Великий Дима». А поскольку никакой доказуемой связи между этими фирмами нет, то процветающую контору Мурадик может смело называть своей. Эти акции уже чисто его, их никто и никогда не отнимет. Вот теперь можно смело идти на повышение – тылы чисты.
– Почему именно на повышение? – не выдержал я.
– А куда же еще? – удивилась она. – Взяток он не берет, не ворует, за дело радеет, о бюджете заботится. Конечно, на повышение. Что-то мне этот ликер в голову ударил… – Тем не менее она налила еще и предложила: – Возьми-ка бумажку и карандаш. Считай: каждый работник получает порядка ста долларов.
– Ну, это ты загнула, – возмутился я. – Тут народ и тридцати в месяц не получает.
– Так не бывает, – отмахнулась она, – на тридцать в месяц не проживешь, с голоду опухнешь.
– Но ведь живут!
– Ладно, – отступила она, – пусть будет семьдесят пять. За год это сколько? Девятьсот баксов. Сколько там работает народу? Сто человек. Значит, всех их он «опустил» на девяносто тысяч долларов. В нашей стране доля оплаты труда в стоимости продукта составляет в среднем пять процентов. Раз в издательство не вернулось ничего, значит хозяину досталось…
– Миллион восемьсот, – прошептал я.
– На это все он прикупил семь фирмочек. Пусть в среднем они окажутся примерно такими же по доходности. Перемножь.
– Двенадцать миллионов шестьсот тысяч.
– И за год он каждую превратит еще в семь…
– Восемьдесят восемь двести…
– Дима Мурадик, не имея ни копейки, за два года собирается получить девяносто миллионов долларов. Ну как, ты по-прежнему считаешь его идиотом?
– Девяносто миллионов долларов… – шепотом повторил я. – Естественно, за такие деньги убьют, не моргнув глазом.
– Ах, оставь, – отмахнулась она, – наши чиновники – это тихие мелкие жулики. Сколько бы они ни украли, а на убийц все равно не тянут.
– За девяносто миллионов долларов…
– Убийство привлечет внимание, – перебила Алла, – начнется расследование, проверки, ревизии. Под такой лупой ему и цента не заработать. Нет, он просто пожалуется знакомому начальнику отделения, тот настропалит парочку подчиненных, из тех, что «на крючке», и тебя в лучшем случае задержат за воровство, а в худшем – остановят за мелкое хулиганство.
– Ничего себе, – хмыкнул я, – воровство лучше хулиганства!
– Экий ты лунатик, – удивилась Алла. – По подозрению в воровстве тебя дня три подержат, а потом выпустят. А то и извинятся. В худшем случае в камере немного побьют…
«И немного “опустят”, – мысленно добавил я. – Как там Юра?»
– … а за хулиганство влепят с ходу пятнадцать суток, и ни один судья не станет разбираться, матерился ты на самом деле, или постовому послышалось.
– Если бы ты знала… – покачал я головой.
