Свен Лагер - Фосфор
Фанни пахнет свежестью. При такой-то жаре! Или на улице уже похолодало? Она пахнет тропинками на полях в вечернюю пору, берегом реки и свежим сеном. Велосипедным рулем. И я вдыхаю ее в себя. Запах дня, прожитого ребенком. Кожа и металл. За запах, за один только запах я мог влюбиться в эту девушку. От настоящего запаха становишься счастливым. Дело не только в ее собственном запахе. Нет, дело в том, что она приносит прекрасные запахи с собой, в том, что они к ней прилипают. Она отпускает мою голову, и кровь снова приливает к нашим губам.
— Кто это? — спрашивает она.
— А? Ах, это? Шон. Он тут уже давно рассуждает.
— Знаете, она походила на каракатицу: вымена, как выпученные глаза, и щель между ног, как рыбья глотка с щупальцами. Знаю, ребята, вас доканывает, что, когда встречаешься с девчонками, всякий раз приходится думать о жирных старых каракатицах. Но это правда — харя каракатицына в середине, башка наверху приляпана будто инородное тело. И вот пялится она на меня разобижено, я просто сваливаю, а она не понимает, — ну что я должен был ей сказать? До сих пор, наверное, хнычет, она же только трахаться и хотела. Да, а еще у нее возле кровати стояла целая ваза с презервативами, это же весь кайф ломает, как, например, рулон туалетной бумаги на тумбочке или засохшая роза в бутылке из-под игристого, мужики, тут уж не утешишься ничем, дохлый номер, любая мысль о нормальном сексе на корню пропадает. Вжик, и все.
Фанни проводит ладонями по моему лицу и вздыхает:
— Привет, — говорит она, обращаясь к Микро.
— Здорово, — отвечает Шон, — присаживайся. Ведь что делают эскимосы, а? Раздеваются догола и ложатся себе прямо на снег, под ними и на них большая шкура, а потом опять снег, и кто хочет спать, тот спит, а кто хочет заниматься сексом, нет проблем, занимается сексом. Но можно просто лечь с остальными и заснуть. Так, все, закругляюсь. Меня зовут Шон.
— Фанни.
— Хе, повеселимся, Фанни?
Шон и Микро выжидательно смотрят на нее, но я обнимаю ее за талию. Поворот. Я ее солнце. Она моя луна.
— Пойдем на кухню, — говорю я ей, — приготовим что-нибудь.
И Фанни садится за кухонный стол и вытягивает ноги. Я выкладываю на стол цукини, помидоры, чеснок и лук, нож и деревянную дощечку, но потом сажусь и смотрю на Фанни. Я беру ее за руку, и мы крепко держимся друг за друга через стол.
Фанни. Русые волосы на мгновение кажутся сотворенными из темного дерева на фоне бледнеющего неба за окном. Летнего неба, оставляющего свечение во влажном воздухе.
Мы смотрим друг другу в глаза. Я в ее, она в мои. Секундная стрелка останавливается. Стоп. Невероятно, вечно одна и та же мелодия, размышляю я. Повтор, вся жизнь — один сплошной повтор. А потом вдруг наступает «сейчас». Звучит бас — вумм, — и все, что было до сего момента, превращается в требуху: забыто, утратило смысл. Вдохнуть, окунуться в настоящее. Как в той рекламе пива. Замедленная съемка. Каждый раз, когда наливают пиво. «Этот момент принадлежит тебе», или что-то в таком роде. То же самое, что сейчас пытаемся сделать мы, глядя друг другу в глаза. Это знакомо каждому, и каждый считает себя маленьким шаманом, способным остановить время по своему хотению. Прожить две секунды, успев вдоволь насладиться одновременностью. Взмыть подлинной кривой и спуститься обратно, туда, где остановился заветный миг.
Остановка сердца. Возможно, лишь крохотная пауза в шумах космических излучений. Пессоа считает этот миг не чем иным, как тенью солнечного ветра, постоянно бьющего в нас и в Землю. И когда он вдруг стихает, каждый думает: «Ух ты! Какой прекрасный миг». Ты либо используешь этот миг, либо по наивности размышляешь о том, как ловко тебе опять удалось остановить время.
Я еще разок смотрю на темные пятна, черные звезды в глазах у Фанни, на ее волосы и на невидимый пушок у нее на коже. Надо будет потом спросить у нее, умеет ли она так — смотреть сразу в оба глаза. Я нет. Я вижу только один глаз. Его зеленый ирис. И думаю о раскрытой книге. Всегда думаю о раскрытой книге. Я рассматриваю ее лицо как некое созвездие, ее нос, рот и едва заметное красное пятнышко под ее глазом. А потом снова отвлекаюсь. Откуда взялись созвездия и кто их придумал? Ведь на самом деле это лишь отдельные звезды, а не медведи, весы, стрелы и луки, раки и что там еще. Звездопад. Что, думаю я, видит на небе женщина из тайваньского конструкторского бюро? Огромный слиток платины, а звезды — сварочные стыки на нем? «Как же они стыкуются?» — спрашивает она себя. «Что это за черная морда кита в россыпи ярких ледяных веснушек?» — раздумывает эскимос, глядя в ночное небо. И так далее, и так далее, и потом я опять вижу Фанни. Свое небо.
Смотреть на Фанни и не думать о Фанни. Так мне она сейчас больше всего по душе. Словно в кино затемнение кадра. Тут снова возвращается магнетизм, и мне хочется прижать ее к себе. Поэтому я начинаю резать овощи, тщательно и потому особенно мелко. Заходит с бутылкой вина Микро. Ставит ее на стол и ищет штопор.
— Эй, откуда она у тебя? — спрашиваю я, и Микро кивает в сторону комнаты. Не умеет он обращаться с пробками.
— Ууух, — кряхтит он и тянет штопор на себя, и пробка издает хлопок облегчения. Наливает вино в два стакана и уходит.
— Первый день Микро, — объясняю я Фанни. — Неплохо, да?
Мы пьем вино. Шон и Микро орут. Смех из телевизора. Отдаленный шорох аплодисментов. Никаких голосов. Лишь время от времени короткие смешки.
— Ну, все нормально? — спрашиваю я.
Горьковатый привкус у вина. Надо пить быстрее.
— М-мх, — кивает она и смотрит на меня.
Не смотри на меня, Фанни. По большому счету я ведь только хочу знать, что сейчас у тебя в голове. Или на сердце.
Может, она вспомнила, что никакого друга у нее нет? Ерунда. Что ее другу все равно? Плохо. Может, она вообще ни о чем не подумала. Так иногда бывает: приходишь домой, садишься и ни о чем не хочешь думать, потому что все равно ничего нового в голову не идет, но не можешь отключить мышление и тогда снова идешь туда, где что-то происходит, где не приходится даже думать о том, что вообще думать не хочешь. Возможно. Возможно, поэтому она снова здесь.
Итак, почему она здесь? Завелась? Чем бы она занималась, не позвони я ей? Может, она из тех девушек, которые считают, что парень всегда должен звонить сам. Своего рода кодекс чести, изобретенный женскими журналами. Если ты, Фанни, вообразила, будто заставишь меня ходить на задних лапках, я тебе по башке тресну. И вот, думаю я такие мысли, и наверное, очень уж злобно на нее смотрю, потому что Фанни захватывает под столом мои ноги, подобно крабу, и делает при этом невинное личико.
— А ты позвонила бы мне, если бы я не позвонил?
— Нет, у меня ведь и номера твоего не было.
Ловко, ничего не скажешь. Маленькая бестия. Нужно поскорее сбросить куда-нибудь эту чертову сексуальную энергию. У меня уже под ложечкой засосало.
— Успела проголодаться? — спрашиваю я, и она кивает.
— Голодна.
Она буквально выдыхает это слово, и я помогаю ей встать, и киваю на помидоры. Надо кинуть в горячую воду, а потом снять шкурку. Для соуса. Фанни наполняет наши стаканы и держит наготове нож. На тарелке перед ней дымятся помидоры.
— Вот так вилкой, — говорю я. Она будто не умеет. — Кожицу уже почти пальцами снимать можно.
А потом мы сидим в тишине, чистим и режем овощи. Помидоры выставляют напоказ свою мякоть, а цукини — испуганные внутренности, идеально белые. Я так мог бы — сидеть целую вечность и резать, и напротив — моя Фанни. Снова и снова, дальше и дальше. Вечное действо, замкнутая петля.
Впервые в жизни я замечаю, что живу в замкнутой петле. В быстрых повторах одного и того же. Будто пластинка с царапиной. Да, или как если перебрал травки, если косячок туговат вышел, и мозг все спрашивает, что это было? А потом все начинается снова-здорово. Но сейчас то же самое происходит без всякой дури и гораздо быстрее. Стоит мне лишь подумать о ней, и вот уже она — петля. Интересно, так у всех бывает? Чем больше я о чем-то думаю, тем больше его становится? Идет по кругу, продолжается? Я так долго думал о повторах, и вот они. Как новый способ передвижения. Я абсолютно все могу повторить. И знаете, парни, мои заскоки — это тоже повторы. Удивительно, что такое пришло мне в голову именно за нарезкой цукини. Цукини. Цукини.
35. Снова и снова
— О чем ты думаешь? — спрашивает меня Фанни. — О чем ты думаешь? — спрашивает меня Фанни. — О чем ты думаешь? — спрашивает меня Фанни.
Получается.
— Я думаю о повторах и петлях.
— Каких еще петлях?
— Да, об отрывках. О том, что они повторяются.
— Как это повторяются? — Фанни сосредоточена на своей помидорине. — Что с человеком происходит то же самое?
— Нет, скорее о том, что одно и то же действие повторяется множество раз в один и тот же миг. Скопом, как сборник песен. Ведь звук неспроста меняется, и неспроста все построено на повторах. На коротких повторах. Повторах мгновений.
