Арсений Несмелов - Литературное наследие

Я вспомнил Стоход.
Еврейское кладбище — влево.
А солнце
Коктейлевой вишней
Брошено в вермут заката.

Хочется пить. Стреляют. Бежим.

У первых могил залегли. Солдаты острили:
«Пожалуй,
Покойникам снится погром!»

Я спал на земле,
Шершавой, еще не остывшей, пахучей.
Под утро
Меня разбудил холодок.

Светало. И солнце
Всходило оттуда,
Где наши резервы лежали.
И не было в солнце
Помину вчерашнего солнца:

Косило оно и бросало
Лучи, как фонтаны,
Которые в море выфыркивают киты.

Сердитое солнце всходило,
Тревожное солнце:
Оно обещало нам бой.

Я стал озираться.
На рыжей плите,
Солдатской лопатою брошен,
Зубами гранит укусив,
Зеленел
Человеческий череп.

Он крупный был очень
И мозг
Немалый,
Должно быть,
Вмещал он при жизни.

О чем я подумал тогда?
Едва ли
О Гамлете,
Нет, я Шекспира не вспомнил!

«Должно быть, раввин, —
Сказал я соседу, —
Хозяином черепа был…
Посмотри-ка, огромный!"

Тут начали нас колотить,
И в окопы,
В могилки,
Нарытые между могил,
Легли мы
И так пролежали до полдня,
Пока австрияк не очистил внезапно местечко.

— Сильный, державный, на страх врагам!..
Это не трубы, — по кровле ржавой
Ветер гремит, издеваясь: вам,
Самодержавнейшим, враг — держава!

Ночь. Почитав из Лескова вслух,
Спит император ребенка кротче.
Память, опять твоему веслу
Императрица отдаться хочет.

И поплывут, поплывут года,
Столь же бесшумны, как бег «Штандарта».
Где, на каком родилась беда,
Грозно поднявшая айсберг марта.

Горы былого! Тропа в тропу.
С болью надсады дорогой скользкой,
Чтоб, повторяя, проверить путь
От коронации до Тобольска.

Где же ошибка и в чем она?
Школьницу так же волнует это,
Если задача не решена,
Если решенье не бьет ответа.

Враг: Милюков из газеты «Речь»,
Дума, студенты, Вильгельм усатый?
Нет, не об этом тревоги речь
И не над этим сверло досады.

Вспомни, когда на парад ходил
Полк кирасир на Дворцовом поле,
Кто-то в Женеве пиво пил,
В шахматы игрывал, думал, спорил.

Плачет царица: и кто такой!
Точка. Беглец. Истребить забыли.
Пошевелила бы хоть рукой —
И от него ни следа, ни пыли!

Думала: так. Пошумит народ —
Вороны бунта устанут каркать —
И, отрезвев, умирать пойдет
За обожаемого монарха.

Думала: склонятся снова лбы,
Звон колокольный прогонит полночь,
Только пока разрешили бы
Мужу в Ливадии посадовничать!

Так бы и было, к тому и шло.
Трепет изменников быстро пронял бы,
Если бы нечисть не принесло,
Запломбированную в вагоне.

Вот на балконе он (из газет
Ведомы речи), калмыцки щурясь…
И потерялся к возврату след
В заклокотавшей окрепшей буре.

Враг! Не Родзянко, не Милюков
И не иная столицы челядь.
Горло сжимает — захват каков! —
Истинно волчья стальная челюсть.

Враг! Он лавиной летящей рос
И, наступая стране на сердце,
Он уничтожил, а не матрос,
Скипетр и мантию самодержца.

— Враг, ускользнувший от палача,
Я награжу тебя, зверя, змея,
Клеткой железной, как Пугача,
Пушечным выстрелом прах развею!

Скоро! Сибирь поднялась уже,
Не Ермака ли гремят доспехи?
Водит полки богатырский жезл,
К нашей тюрьме поспешают чехи.

Душно царице. От синих рам
Холодно — точно в пустыне звездной!..
Сильный, державный, на страх врагам, —
Только сегодня, назавтра — поздно.

«В Москву, — писали предки
В тетради дневников, —
Как зверь, в железной клетке
Доставлен Пугачев.

И тот Емелька в проймы
Железин выл, грозя,
Что ворон-де не пойман,
Что вороненок взят.

И будто, коль не басни,
О полночь, при светце,
Явился после казни
В царицыном дворце.

— Великая царица, —
Сказал, поклон кладя, —
Могу ль угомониться,
Не повидав тебя.

На бунт я сёла дыбил
И буду жить, пока
Твой род не примет гибель
От гнева мужика».

Сказал. Стеною скрыта,
Тень рухнула из глаз,
На руки фаворита
Царица подалась.

Столетье проклубилось
Над Русью (гул и мгла).
Она с врагами билась,
Мужала и росла.

В боях не был поборон
Ее орел, двуглав,
Но где-то каркал ворон,
Как пес из-за угла.

И две блуждали тени
С заката до утра
От Керчи и Тюмени
До города Петра.

…Болота и равнины,
Уральских гор плечо…
Одна — Екатерина,
Другая — Пугачев.

Одна в степи раздольной
Скликает пугачей,
Другая в сонный Смольный
Сойдет из мглы ночей.

Дворянским дочкам — спится,
Легки, ясны их сны,
И вот императрица
Откроет свой тайник.

Румяна и дородна,
Парик — сребряный шар,
Войдет она свободно
В уснувший дортуар.

Как огненные зерна,
Алмазы. Бровь — дуга.
За ней идет покорно
Осанистый слуга.

Прошла, взглянула мудро,
Качнув, склоняя лик,
Голубоватой пудрой
Осыпанный парик.

Шли годы за годами,
Блуждал лучистый прах,
Внушая классной даме
И пепиньеркам страх.

Но вздрогнул раз от грома
И дортуар, и зал,
У комнаты наркома
Красногвардеец встал.

Он накрест опоясал
На грудь патронташи.
До смены больше часу,
В прохладах ни души.

Глядит: шагает прямо,
Как движущийся свет,
Внушительная дама,
И не скрипит паркет.

Глядит спокойным взором,
И лента на груди.
Дослав патрон затвором,
Шагнул: «Не подходи!»

Но, камень стен смыкая,
Угас фонарь луны…
Ушла, как тень какая,
В пустую грудь стены.

И человек (лобастый,
Лицом полумонгол)
Тяжелое, как заступ,
Перо на миг отвел.

Вопрос из паутины
Табачной просквозит:
— Опять Екатерина
Нам сделала визит?

Усмешкой кумачовой
Встречает чью-то дрожь.
И стал на Пугачева
На миг нарком похож.

Разбойничком над домом
Посвистывала ночь,
Свивая тучи комом
И их бросая прочь.

И в вихре, налетавшем
Как пес из-за угла,
Рос ворон, исклевавший
Двуглавого орла.

В сундуках старух и скупердяев
Лет пятнадцать книги эти кисли…
Сочно философствует Бердяев
О религиозной русской мысли.

Тон задорный, резвый. Неужели
Кто-то спорил, едко возражая?
Критик дерзко пишет о Муйжеле,
Хает повесть «Сны неурожая».

О, скрижали душ интеллигентских,
Ветхий спор о выеденных яйцах.
Темнооких не пугает Ленских
Занесенная над ними палица.

А не в эти ль месяцы, шершавый
От расчесов, вшив до переносиц,
Медленно отходит от Варшавы
Наш народ, воспетый богоносец.

Мы влюблялись в рифмочку, в картинку,
Он же, пулям подставляя спину, —
Смрадный изверг, светоносный инок, —
Безнадежно вкапывался в глину.

И войны не чувствуешь нимало —
Нет ее дымящей багряницы:
Прячут череп страусы журналов
Под крыло иссусленной страницы.

Распуская эстетизма слюни,
Из трясины стонет критик сыпью:
«Как кристален академик Бунин,
Как изящно ядовита Гиппиус!»