Марина Юденич - Ящик Пандоры
Он вообще о многом старался не думать, потому что и без сложных логических и системных построений было ясно: дальше будет еще хуже. Бывали дни, когда им просто нечего было есть.
Сурен сутками метался по Москве в поисках любых заработков, но чаще всего день завершался ничем: у него была слишком ярко выраженная кавказская внешность и отчетливо ощутимый бакинский выговор (именно выговор, по-русски он говорил почти безупречно правильно), на диплом с отличием при таком стечении обстоятельств никто даже не смотрел. Иногда везло, и кто-то из соотечественников или просто добрых людей давал временную работу: мыть посуду и полы в маленьких кафе, подносить фрукты к прилавкам, убирать мусор возле магазинов и палаток, однако все это длилось до появления первого милиционера, завидев которого, Сурену молча указывали на дверь. Бывали ситуации и вовсе мерзкие: однажды его сильно избили на вокзале грузчики, хотя поначалу согласились поделиться фронтом работ; несколько раз били в милиции, просто потому, что попадался под руку в недобрый час, однако статус беженца все же действовал: отпускали и даже возвращали все документы. Он обращался в какие-то правозащитные фонды и комитеты, но, поведав свою историю, непременно со всеми выворачивающими душу подробностями, в сто тридцать третий раз очередному бородатому и не очень промытому на вид субъекту в потертых джинсах и растянутом до колен свитере и получив очередное вежливое приглашение зайти дней через пять-шесть, а лучше — позвонить, дорогу в эти организации счел для себя заказанной.
Словом, жили они на пенсию тетки, ее детсадовский заработок, и единственное, пожалуй, что покупали регулярно, — это лекарства для матери, без которых она просто не могла.
В аптеку возле дома Сурен, как правило, забегал вечером, если вдруг находилась работа и, значит, появлялись деньги. Тогда первым делом он спешил запастись лекарствами для матери. Так было и на этот раз, и приветливая толстушка аптекарша, одна из немногих, а возможно, единственная вообще, кто привечал его в этом чужом многоликом и надменном городе, увидев его от двери, улыбаясь поспешила навстречу. Он вымученно улыбнулся в ответ, как всегда, до корней волос покраснел, стесняясь своей совершенно не по сезону джинсовой куртки, протертой до дыр, к тому же явно маловатой, с чужого плеча, стоптанных кроссовок, которые уже невозможно было отмыть, и более всего — акцента, который почему-то так презирали в этом городе, и коротко произнес:
— Вот, как обычно, — и выложил на прилавок несколько затертых рецептов.
— Ой! — вдруг испугалась она и даже пухлые свои руки искренне прижала к груди.
— Что там? Рецепт не годится? — Ему почему-то сразу передался ее испуг.
— Нет. Но вы знаете, вы ведь уже несколько недель к нам не заходили, этот препарат кончился. Его вообще сняли с производства.
— Что же делать?
— Мы получили другой, новый…
— Ну и что, рецепт не подходит, да?
— Нет, по вашему рецепту я могу его отпустить, но понимаете… он новый, импортный, и стоит… — Она замялась, явно не желая обидеть его, но отчетливо понимая, что стоимость нового лекарства может оказаться ему не по карману. Да что там было понимать? Его материальное положение — вот оно, все на виду, в обтрепанных рукавах, сколько ни стягивает тетушка голубую бахрому синими нитками… Он понял ее правильно и совсем не обиделся.
— Сколько?
Она назвала цену, и Сурен почувствовал, что во рту у него стало сухо и горько. Таких денег, даже если отдать весь его заработок, всю пенсию и детсадовскую зарплату тетки, им было не наскрести. Это значило только одно: мать протянет совсем недолго, но самое страшное заключалось в том, что умирать она будет мучительно. Сурен почувствовал, что на глаза его наворачиваются слезы, сдержать их он не мог, но и предстать плачущим перед этой симпатичной доброй девушкой было бы уже слишком. Он стремительно ринулся от прилавка, и пожилая женщина за окошком кассы закричала, решив, что парень что-то выхватил из рук Галины.
— Молодой человек!
Он еще некоторое время по инерции бежал по тротуару, хотя сразу же узнал ее голос и понял, что она спешит за ним — голос слегка прерывался.
Галка действительно бежала за ним, насколько позволяла масса ее тела. Бежать было трудно: во-первых, потому, что не бегала она уже целую вечность, пожалуй что с детства; во-вторых, коробки с лекарством, которые подхватила она с прилавка вместе с его рецептами, норовили выскользнуть из рук, и бежать, прижимая их к груди, было очень неудобно; в-третьих, она была в тапочках без задников, в которых комфортно целый день стоять за прилавком, но совсем неудобно бегать по улице. Тапочки так и норовили свалиться с ног, и одна из них все-таки осталась лежать на асфальте, когда, задыхаясь и почти падая без сил, Галка все же догнала Сурена, который, справедливости ради — следует заметить, к этому моменту уже остановился сам.
Они поженились спустя три месяца, но это было еще даже не начало белой полосы, а так, легкая прелюдия к ней. Потому что на сцене неожиданно возник персонаж, который как-то никогда всерьез ни на что не влиял в Галкиной жизни и, как нередко казалось многим, да и самой Галке тоже, вообще мало ею интересовался. Персонаж именовался братом Сашей, и в жизни его произошли к этому моменту кое-какие перемены. Нельзя сказать, разумеется, что они произошли стремительно, в одночасье, потому что это было бы неправдой и так в реальной жизни не бывает. Но Саша некоторое время назад женился и жил отдельно от родителей, а потому перемены в его жизни не очень ими ощущались. И тем не менее они были. Саша занимался бизнесом и, надо полагать, весьма успешно, поскольку родителям периодически подбрасывались некоторые суммы на ремонт квартиры, дачи и просто — на жизнь, кое-что перепадало и Галине. Но истинный размах крыльев процветающего в предпринимательстве брата она смогла оценить только теперь. Сашу диплом Сурена не только заинтересовал, но и привел в прекрасное расположение духа.
— Понимаешь, мне сейчас до зарезу нужен специалист твоего профиля, но главное — свой человек, я должен быть уверен, что работает он только на меня. Понимаешь?
Сурен понимал его не очень, но в своем профессионализме был уверен.
— Что ж, это было бы просто в десяточку! — по- прежнему не очень понятно вслух рассуждал браг Саша. — Словом, так, родственник, если окажется (ты уж прости, что сомневаюсь, но — жизнь научила!), что в вашем Баку дипломы с отличием раздавали не за красивые глаза, считай, что семью ты обеспечил. Причем о-очень хорошо обеспечил. Ты меня понял, родственник?
— Думаю, что да, — довольно сухо ответил Сурен, и подвыпивший Саша укатил восвояси на большом черном лимузине в сопровождении машины еще больших размеров, на крыше которой были установлены такие же синие мерцающие сигналы, какие бывают на милицейских и правительственных автомобилях.
И только теперь можно было с полной уверенностью заявить, что Галина вступила на белую полосу своей жизни. Однако она была еще в самом начале этого небывало радостного пути.
Очевидно, Саша довольно скоро убедился в том, что в Баку дипломы с отличием раздают не за красивые глаза, равно как и в том, что Сурен умеет работать и что он удивительно преданный и благодарный человек. Впрочем, он и оценил это должным образом.
Рожать Галку, несмотря на слабые возражения ее матери и тетки Сурена, отправили в Швейцарию. Сурен полетел с ней. Теперь он мог себе это позволить. Мать и племянники разместились на прекрасной загородной даче, из тех, что ранее принадлежали главному медицинскому ведомству всей имперской номенклатуры — Четвертому управлению Минздрава СССР. Дача считалась санаторной, и трудно было пожелать лучшего ухода за матерью. Впрочем, место, где располагалась дача — густой, почти не тронутый сосновый лес, сбегающий по крутому склону прямо на берег Москвы-реки, и поистине имперские размеры самого лома, — не оставили равнодушными сердца родителей Галины и тетки Сурена. Они собирались там каждые выходные и, если бывало настроение и позволяли городские дела, оставались еще на несколько дней — дача вместе с обслугой и медицинским персоналом была полностью арендована банком, который возглавлял брат Саша, и они могли пользоваться ею по своему усмотрению. Надо сказать, что последнее время настроение и городские дела у всех троих пожилых людей складывались таким образом, что они оставались на даче все большее время, объясняя это желанием присмотреть за детьми и не оставлять надолго в одиночестве мать Сурена. На самом деле им просто было хорошо вместе, людям одного поколения, пережившим приблизительно одинаковые беды и радости вместе со всей своей страной, которую когда-то считали самой великой, могучей и свободной. Впрочем, о политике они говорить избегали, понимая, что по некоторым вопросам позиции их могут оказаться разными, и не желая даже малейших размолвок.
