Дитмар Дат - Погода массового поражения
«м-м?» я верчу руль, как будто собираюсь открутить его.
«ну, у разных федеральных штатов, видишь ли, есть свои маленькие девизы, которые на номерных знаках можно… о, извини…», он загораживает мне правое зеркало, теперь откидывается назад, я опять что-то вижу и в родовых муках вывожу этого бегемота (which I made with thee; he eateth grass as an ox[63]) со стоянки.
«вот, например, в нью-мексико он таков: land of enchantment, земля очарования, дурацкий эвфемизм на самом деле, оприходование магической картины мира аборигенов, а в северной калифорнии хвастаются: first in flight[64], потому что там взлетели братья райт… да, а здесь…» он трясет головой, я переключаю вперед, бронетанк (his bones are as strong pieces of brass; his bones are like bars of iron[65]) подается на сантиметр вперед, и константен доволен: «.. девиз: the last frontier»[66], верно, я тоже прочитала, на нашем номерном знаке, под ALASKA EUA 112. что касается номера: куда я бумаги дела, ну и овца же это была, «last name starrrrick, first name uh… clooodia?», если я выберусь из этого гаража, то мы в безопасности, улицы здесь должны быть такими широкими, что
— швок! —
звук все еще в сплетении моих нервов, мрущая муха, дергающаяся в паутине: так человек наскакивает на автомобиль, но молодая женщина встает, поднимает правую руку, поднимает ладонь, всё в порядке, простите, что попала вам под тачку.
«ну и ну, какой ужас!», говорит Константин, совершенно напрасно.
я ее даже знаю, с ее высоким круглым лбом, большими солнечными очками и оранжевым платком, переходящим в длинный болтающийся шарф, она хватает свой синий чемодан за ручку и цокает с дороги, так что я могу ехать дальше, к свету, прочь из закоптелой ночи, точно, она летела с нами, сидела где-то позади, бросилась мне в глаза еще до этого, во Франкфурте, в зоне досмотра, когда уступила место какому-то шейху в длинном белом одеянии, которого пропустила эта худая как спичка служащая аэропорта, чванливо поприветствовавшая его «салямом». женщина в солнечных очках была так же раздражена, как и я, сняла ненадолго свои стекляшки, и наши взгляды пересеклись: нечто вроде симпатии, согласия и чего-то еще, особенного, не могу подобрать слова…
«клавдия, следи за дорогой», да господи ты боже мой, я еще и какого-то придурка в униформе чуть не переехала, который там в сумерках у столба перед
появление в земной реальности после путешествия к арктуру: там, на той стороне, береза как у нас, свет слишком резок, кусты, поле, маленькие здания — все до предела заряжено энергией, будто этот анкоридж вокруг меня одна сплошная аккумуляторная батарея, которую чересчур сильно зарядили — напротив мальчик на велосипеде, две женщины с багажными тележками: горячие отвердевшие куски зноя в расплавленном мире, электрические очаги, физические вихри разряда, смеющиеся, или ссорящиеся, или бьющиеся человекообразные турбулентности, которые (как и я) пытаются сориентироваться в глубоко подозрительном незнакомом им месте, перестроиться, чтобы снова
эскимос — так говорят, так можно? — у шлагбаума дивится моей воинственной роже (я и сама ее пугаюсь, в зеркале заднего вида мое лицо предостерегает: первородное зло должно быть немедленно убито), я извиняюсь, чтобы он меня наконец выпустил с территории аэропорта, чирикающей интонацией девочки: «i’ve, you know, i’ve never been in such a big car»[67], он радуется, он понимает: «oh, eeeasy! you just..»[68], тут он делает пьяное движение рукой типа «да ну и хрен с ним, все время напропалую, они уж точно уступят», потом скалит зубы, будто он тупица — как раз потому что он им не является.
«теперь направо, наверно».
«покажи карту, подержи, пожалуйста, карту. Константин! карту, там… там выезд, господи ты боже мой!» он держит карту, но толку от нее никакого, потому что на подробности там, где спенард роуд теряется в Миннесота драйв, поскупились.
«вот тут, тут теперь надо свернуть…» нельзя, одностороннее движение, я потею азотной кислотой, а Константин тихонько развлекается, будто он
да, он меняется: это не Константин, это чистой воды мурун. я даже радуюсь за него, когда понимаю: старикан возле меня отважен и полон сил, он не посрамит своих убеждений, когда предстанет перед машинами врага, через пару дней, чтобы, да, почему, что мы будем
девять часов полета, десять часов разницы во времени: мы приземлились на аляске за час до нашего вылета из Франкфурта, и на мониторе самолета я видела линию смены дат. она ударяет маленьким хлыстиком по острову, который кажется разделанной акулой: ради нас, людей, изгибается время, чтобы вся история
valet parking: это значит, у этого гребаного отеля мы должны освободить нашу телегу, чтобы чувак в ливрее мог отогнать ее в неизвестное место, из которого он или другой раб заберет ее, когда мы скажем.
«сожалею», говорит портье, «комнаты еще не готовы», «здесь всегда так», говорит мурун, и я спрашиваю себя: он тут уже был или это просто такая трогательная вспомогательная реплика, дабы утешить внученьку?
мы сдаем вещи на хранение и в изнеможении шлепаем вниз по 5-й авеню, потом оседаем в «старбаксе».
он покупает местную газету и зачитывает мне, слегка переигрывая непринужденность настроения, что-то там о каких-то сигналах, «любительская радиостанция, написано тут, в редакции, видимо, никто не помнит старых историй, про русского дятла, при том, что именно здесь на аляске… но ты, как физик, ты уж точно», нет, сожалею, моя способность воспринимать улетучилась, мой мозг растекся, будто у ментальной эластичности есть свой собственный закон гука.
даже не вполуха, когда он чего-то там шелестит о «двух лучах», о «скалярном интерферометре», «ты только взгляни», он протягивает мне страницу с прогнозом погоды, он что, совсем не замечает, что мне нужен перерыв? хотя красиво смотрится: оранжевые зоны, синие зоны, холодный фронт в заливе камишак, о чем это должно мне говорить? «смешно пытаться представить себе, что это — совпадение, что сигналы снова застучали именно теперь!»
да не знаю я, ну и что. к чему это, когда ж он прекратит-то, трещотка этакая? потом опять его «интерферометр», он действительно думает, что мне это о чем-то говорит, потому что я же хочу изучать физику, но в данный момент я этого как раз таки не хочу, мне бы только
и еще монологические крупицы про «высокие скопления облаков, их этим можно прямо перемещать, области высокого давления, области низкого давления, что угодно» — «мне угодно», бормочу я, шамкая, «еще такую вот банановую штуку», он дает мне горсть мятых купюр, и я покупаю своему желудку слипшуюся
объясняет он мне: «мы здесь еще целую неделю пробудем, перед тем как поехать в лес», yes, в черный лес оружий, я так устала, дорогой страх, оставь меня в покое, и ты тоже, дорогая скорбь, дорогая тоска, на один вечный невосполнимый час перед
«и мы встретимся с несколькими людьми», «людьми, ах. где ты познакомился?..»
«контакты, переписка, завязываются…»
«что еще за люди?»
«люди, которых осенили, или, если хочешь, покарали, гражданским мужеством, — не социалисты, к сожалению, но гражданский характер показать могут, защитники природы, помощники», щиты, электроды, кокошники, я не слушаю, но мурун в прекраснейшем настроении, можно мне тогда тоже предложить кое-какую тему для
нет, женщина до этого, не запомнилась ли она ему. «какая женщина?», ну та из самолета, которую я чуть в лепешку не раздавила в гараже, «в каком смысле запомнилась?» провоцирующее тупоумие, будто мурун точно знает, что я имею в виду, но не хочет помочь мне выпутаться, мне самой надо все сказать, «ну, там было что-то с… ее… она казалась такой», я думаю о быстром обмене взглядами перед контролем, но воспоминание не оживает, не обретает ясности, перед глазами нет четких очертаний, пожимаю плечами, что уж теперь. мурун возвращается к своей газете, как садовник к грядке, будто новости живые и он всем им обязан оказать должную
ему дали только двухместный номер, за такой короткий срок, не два отдельных — правильно, мы слишком поспешно сорвались, до того как он смог бы все уладить, потому что я совершила преступление, которое можно назвать образцовым; потому что никто не будет меня
лифт, о пожалуйста, не могу больше людей видеть, мне как можно быстрее надо остаться наедине с собой, и псевдорыболов со своей вамп-сучкой в черном лаке пусть поскорее свалит на следующем же номер 1449, как и везде в здании затемненные окна, шторки скорее стекают, как сироп, нежели висят, на коричневатое здесь большой спрос, и в лаунже до этого — сырный свет и очень подходящий к нему сливочный джаз еще больше меня усыпили, когда я и так
хотя бы две кровати, хорошо.
несколько одеял, на которых вышито: «это называется
