Роберт Элли - Последнее танго в Париже
Жанна прошла по коридору. Маленькая комната утратила свою прелесть и выглядела тесной и душной, непригодной ни под детскую, ни вообще под жилье. Жанна распахнула дверь в ванную комнату и почувствовала озноб, хотя через окно над ванной лился свет. Раковины были грязные, и она впервые заметила, что позолота, облупившаяся с рамы зеркала, устилает холодный кафель пола тусклыми блестками.
Внезапно Жанну охватило неодолимое желание поскорее уйти, словно здесь ей грозила невидимая опасность. Она повернулась и, пробежав коридором, выскочила в холл, распахнула дверь, вышла на лестничную площадку и захлопнула дверь, даже не оглянувшись.
С того дня как она в первый раз вошла в этот пронизанный сыростью дом, казалось, прошла целая вечность. Оконце консьержки по-прежнему было открыто, когда Жанна вышла из лифта, хотя самой консьержки не было видно. Жанну поразило, что эта непомерно тучная негритянка, оказывается, способна передвигаться. Жанна положила ключ на стол, оставить записку ей и в голову не пришло. Направившись к выходу, она услышала скрип двери квартиры у клетки лифта, обернулась и заметила, как высохшая рука поставила еще одну бутылку на кафельный пол.
На улице Жюля Верна ничто не менялось. На лесах так и не появилось ни одного рабочего, все те же, казалось ей, автомобили стояли, припаркованные все на тех же местах, улица была все такой же чистенькой и безлюдной. Жанна торопливо миновала кафе и перешла на другую сторону, оставив за спиной столь знакомую картину. На нее накатила волна огромного облегчения пополам с грустью. Ей хотелось только одного — очутиться от всего этого как можно дальше.
Перед ней возник мост метро, а над ним — прозрачно-голубое зимнее небо. Солнце ложилось пятнами на пешеходную галерею. Засунув руки в карманы замшевого пальто и опустив голову, Жанна ступила на мост, не думая о том, что может ждать ее на том берегу Сены.
Глава двадцать первая
Пол похоронил жену, вывез мебель из квартиры на улице Жюля Верна и почувствовал, что как-то очистился. Впервые после самоубийства Розы он мог думать о других вещах. Больше того, на него снизошли легкость духа и осторожная надежда на будущее, каких он не знал в последние годы. Угловатый разброд парижских крыш, башен и башенок, желтовато-белые ветви оголенных платанов вдоль Сены, биение поездов метро, свежий ветерок — теперь все приносило ему радость, казалось неповторимым и причастным к его собственной жизни. И девушка в белом длинном пальто, что задумчиво шла навстречу, опустив голову и пряча лицо в песцовый воротник, подтверждала это самым недвусмысленным образом.
Жанна с головой ушла в свои мысли и лишь краем сознания с легким раздражением отмечала грохот проходящих поездов да мельтешение других пешеходов. Она думала о том, как пуста ее жизнь и что все отношения между людьми ни к чему не ведут. Один из прохожих остановился, повернулся и пошел рядом — очередная докука, на которую не следовало обращать внимания. Какое-то время они шли нога в ногу, потом он ее чуть обогнал, и ей пришлось на него взглянуть.
— Снова я, — беспечно сказал Пол, подняв в знак приветствия руку.
Она замедлила шаг, но не остановилась. Ее удивило, как хорошо он одет. На нем были безукоризненный темно-синий блейзер, бледно-лиловая, в тон, рубашка в полоску и широкий шелковый галстук. Он выглядел расфранченным, и даже в походке его сквозила самоуверенность. Жанна ему больше не верила.
— Все кончилось, — сказала она.
— Кончилось, — согласился он, передернув плечами, и поспешил за ней, чтоб не отстать. — А потом начнется по новой.
— Что начнется по новой? — спросила она, поглядев на Пола; он показался ей не таким настороженным, как раньше, и, стало быть, уязвимым. Словно за стенами той квартиры он сбросил старую шкуру, как выбравшийся из норы зверь в период линьки. Впрочем, Жанне не хотелось обсуждать их проблемы на улице. Тогда квартира отгораживала от мира и саму себя, и ее; но перед лицом суровой действительности Жанна не собиралась выдавать свои тайны.
— Я больше ничего не понимаю, — заявила она и прибавила шагу.
Он взял ее за руку и повел к метро. Она всем телом сопротивлялась его настойчивому напору, — однако, подумалось ей, раньше она не была на такое способна. Пол остановился у входа на платформу и коснулся ее щеки. Жанна обмякла. Она знала, что у них ничего не получится, но не могла просто так взять и уйти.
— Тут и понимать нечего, — сказал Пол и, не успела она опомниться, мягко поцеловал ее в губы. Он ощутил земное тепло ее плоти: теперь он видел в ней женщину, и к тому же весьма привлекательную. На ее же памяти это стало первым его нежным объятием.
Они шли по платформе под руку — совсем как угрюмая молодая племянница и добрый дядюшка, погруженные в доверительную беседу.
— Мы ушли из той квартиры, — объяснил Пол, — а теперь встречаемся снова. Будет и любовь, и все остальное.
Он улыбнулся, но Жанна отрицательно покачала головой:
— Остальное?
Он не успел ответить — подкатил поезд, и они, не сговариваясь, вошли в вагон. Пол провел ее к свободным местам, они уселись рядом, будто влюбленная парочка.
— Послушай, — сказал он, радуясь тому, что может говорить о себе и тоска его отпустила. — Мне сорок пять. Вдовец. У меня маленькая гостиница, в общем, конечно, дыра, но все-таки не ночлежка. Я жил, гоняясь за удачей, потом женился. Жена наложила на себя руки…
Поезд, взвизгнув тормозами, остановился. Толпа повалила на выход, с грохотом распахнув двери. Пол и Жанна переглянулись — и тоже вышли. Она поняла, что ей неинтересно слушать про его жизнь, судя по всему печальную и немного убогую. По бетонным ступенькам они молча поднялись наверх и очутились на залитой солнцем опрятной широкой улице по соседству с площадью Звезды.
— Что мы сейчас будем делать? — спросила Жанна.
— Ты говорила, что любишь одного человека и хочешь с ним жить. Я тот, кого ты любишь. Поэтому будем жить вместе. Мы будем счастливы, мы даже поженимся, если захочешь…
— Да нет, — сказала Жанна, уставшая от их бестолкового хождения и разговора. — Что мы сейчас будем делать?
— Сейчас мы немножечко выпьем. Отметим, повеселимся.
Пол говорил совершенно искренне, но он плохо представлял себе, как развлекать молодую женщину днем. Впрочем, это не имело значения. Если она его любит, им везде будет хорошо. Официально за ней поухаживать — эта мысль пришлась ему по душе. Ему требовалось повеселиться и доказать ей, что он на это способен.
— Какого черта, — заметил он. — Я не подарок. В тысяча девятьсот сорок восьмом подхватил на Кубе триппер, теперь у меня простата что кукурузный початок. Но мужик я еще крепкий, если даже и не могу заделать ребенка.
Жанна растерялась. Ее по-прежнему влекла к нему память об их связи, но отталкивало смутное ощущение нарастающей неприязни. Под ярким зимним солнцем она чувствовала себя беззащитной.
— Прикинем, — продолжал Пол, думая, о чем бы ей еще рассказать. — Пристанища у меня нет, друзей тоже. Не встреть я тебя, то, верно, пришлось бы доживать свой век одному с моим геморроем.
Почему он все время сводит разговор на задний проход, подумала Жанна. Придержав ее за манжету пальто, он остановился и заглянул в окно «Саль Ваграм», танцевального зала, где иногда проводились второстепенные боксерские матчи. Они услышали звуки оркестра, но с улицы зал показался безлюдным.
— И чтобы уж разом покончить со всей этой тягомотиной, — продолжал Пол, направившись с Жанной туда, — скажу, что я пережиток той эпохи, когда парень вроде меня заходил в такое вот заведение, чтобы склеить молодую девчоночку вроде тебя. Тогда мы называли ее кадришкой.
Они вошли под руку. На эстраде наяривал маленький, но громкий оркестр, который было слышно во всех уголках. Изнутри зал напоминал огромный амбар с высоким куполообразным потолком, откуда свисали дюжины шарообразных светильников. Главную площадку окружали несколько ярусов столиков. Конкурс танцев был в самом разгаре. Около сорока пар, выряженных по моде пятнадцатилетней давности, исполняли па какого-то непонятного танца, какого Жанне еще не доводилось видеть. У мужчин были длинные бачки под Валентино[24], прически женщин отливали лаком. Жанне они показались тщеславными пестрыми птицами, что скачут по клетке под взглядами строгих мужчин и женщин, которые сидели за длинным деревянным столом сбоку от площадки. Перед каждым из сидящих лежали карандаши и бумага. У каждого участника конкурса была пришпилена к спине большая картонная карточка с номером; танцующие кружились, судьи вытягивали шеи и крутили головами. Несколько официантов стояли и глядели на танцующих, но большая часть зала пустовала. Столики, примыкавшие к площадке, были застелены белыми скатертями, но все остальные стояли непокрытые и топорщились сотнями ножек опрокинутых на них стульев. Деревянные перильца отделяли конкурсантов от пустоты огромного зала, превращенного в дворец танго.
