Анатолий Ким - Близнец
Хорошие виды на вечножительство в Новом Царстве у них ничем не оправданы, да и не волнует это по-настоящему никого из них, даже самих тайных кандидатов в горний Совет Ста Сорока Четырех Тысяч. Всех этих господ по-настоящему волнует только огненный Армагеддон. Как же гореть-то будем? Сохранится ли иммунитет для парламентских избранников, минуют их суд и огненная казнь?
Брат Янг дело понимал так, что никого ничто не минует, каждый неукоснительно в обязательном порядке получит то, что заслуживает.
Еще в первый срок тюремного отбывания он шил ручным способом тапочки из дерматина, на казенную потребу, и не раз глубоко задумывался во время однообразной работы над тем, почему он, именно он, вопреки своему желанию сидит сейчас за низеньким верстачком в тюрьме и тачает безразмерные дерматиновые тапочки. Кто так распорядился? Ведь сам Янг ни о чем таком не помышлял: что в двадцать самых сладких лет впервые возьмет в руки кусок искусственной кожи, пахнущий химически-заманчиво, расправит его, бросит на верстак и сверху наложит картонное лекало выкройки… Нет, он такую судьбу не заказывал. Она вышла такой случайно, видимо, сама собой. Но об этом в следующей главе.
ГЛАВА 15
Меньше всего предполагал брат Янг, что, пройдя столь долгий путь страданий, искушений, подвижничества в пионерском проповедничестве по милитаристской
Корее (весьма жестокой по отношению к Свидетелям Иеговы), так и не женившись, не успокоив старости своих родителей, изрядно облысев к тридцати семи годам, вдруг однажды придет к глубокому убеждению, что никакого конца света не будет. И напрасно его ждут братья по вере. И поле Армагеддоново есть понятие гипотетическое, основанное как раз на горячем утверждении того, что конец света обязательно настанет… Усомнившийся Янг увидел, что здесь, как и в случае с Богом, произведена подмена словом самой сути, онтологической метафорой – истины. Которая в том, что никакого конца жизни, называемой светом, не может быть. Свет летит от своего источника только в одну сторону – к будущему. И то, что встрепенулось в сердце Янга и радостно воззрилось на эту грандиозную пространственную картину вечной жизни, было пробуждением в пионере его брата-близнеца. Янг узнал его.
Итак, в полновременном пионере Янге, проповедующем в основном на улицах городов и по домам, скромно одетом, но всегда при галстуке, мощно проявился его близнец. Такое же невидимое существо, как и мы с вами. К зрелым годам проповедника в нем произошло замыкание внешнего феномена с внутренним – настала встреча двух близнецов. И на пересечении их судеб возник гениальный фантом его личности. Эта двуединая личность была то видимой, то невидимой, как и должно быть истинному призраку в физическом времени. Передо мной она представала воочию, в своем истинном виде, но зато тщательно скрывалась от внимательных взоров старшин дома Свидетелей Иеговы, которые могли усмотреть в новом открытии Бога скромным пионером Янгом величайшую ересь и еще одно преступление перед истинным Богом. Они сами не представляли себе, что можно столь усердно искать Его – и потерять то, что искали, и не заметить при этом, как в ХХ веке от Рождества Христова вместе со всеми народами Земли, приложившими в этом поиске колоссальные умственные и военные усилия, окончательно утратили Бога.
Однако в конце того же ХХ века некоторые из людей, такие, как наш брат Янг, смогли узреть нового Бога. Он был не такой, как прежний,- безнадежно устаревший, разочарованный в своих бесконечных угрозах,- но грандиозным образом, несоразмеримо больше прежнего и лучше. Он уже ничем не угрожал миру усталых человеков – прежде всего огненным концом света – и предложил маленькой семье человечества освободиться от всех прежних богов, грозных и карающих, свирепых и пугающих. И разрешать все споры внутри семьи самим, опираясь не на законы смерти и сатанинских денег, а на законы бессмертия и бесконечного времени жизни. Зная о человеческой слабости своих учителей по общине, Янг поставил себе целью никогда не огорчать их, до конца дней своих вести себя так, как подобало по правилам устава дома Свидетелей Иеговы, и решил ни с кем из братьев не делиться своим открытием, своим утренним росным прохладным на ощупь Левиафаном. Янг понимал, что ему ничего не стоит потерпеть немного, до своей земной кончины, когда никому и ничего не надо будет доказывать. Лучше сделать так, нежели огорчать своих добрых наставников, столь трепетно и наивно ждущих скорого наступления Армагеддона.
Он хотел прожить, не зная женщины, которая все равно попытается соблазнить его, как Ева Адама, а также отказался от вкрадчивых приглашений молодого сокелейника, предлагавшего себя. Решил до конца положенных ему дней оставаться чистым, мягким, серьезным, улыбчивым, доброжелательным человеком и по-прежнему проповедовать истину Евангелия на улицах и по домам в близрасположенных к миссии иеговистов поселках и деревнях. Ибо он любил
Христа и верил Ему, считал Его своим небесным Отцом. И после своей смерти спокойно полагал воссоединиться с Ним. Но вышло так – и в этом проявилась его гениальность,- что брат Янг еще при жизни сумел воссоединиться со своим близнецом. И, когда это произошло, телесная субстанция его изменилась.
Подобно нам, мой читатель, он мог теперь свободно перемещаться во времени и пространстве. А в отличие от нас он все еще мог пребывать на Земле не в виртуальном, но в своем подлинном обличье.
Брат Янг очень скромно использовал свои новые необыкновенные возможности, которые давали ему несравнимые преимущества перед остальными братьями по общине. Глядя на их унылое существование, полное скрытой тоски и повседневной героической суеты, когда им приходилось с утра до ночи ходить по чужим домам, куда их неохотно пускали, а иногда и грубо, с бранью и битьем, изгоняли,- и все это ради тех человеков, которых проповедники хотели бы ввести в Тысячелетнее Царство, где нет смертей, тревог и болезней,- обновленный брат Янг вовсе отказывался в обиходе пользоваться своими преимуществами. Так, ни разу не воспользовался он на глазах у братий способностью свободного перемещения в пространстве, хотя порою соблазн бывал велик. Братьям более высокой иерархии, чем простые пионеры на полный день, полагалась иногда служебно-туристическая поездка на Фиджи, Ямайку, Гавайи или Подветренние Острова – в гости к далеким братьям по вере, которые и под тропическими небесами, в раю лагун ждут не дождутся наступления конца света.
Скромному корейскому пионеру очень хотелось бы на Гавайи или Фиджи, и он мог бы это себе позволить, даже не вводя общину в расходы на авиабилеты. Однако, не желая вызывать зависти и, главное, подозрений в демонической деятельности у своих коллег и начальников, Янг не отправлялся чудесным образом на острова.
И он по-прежнему предпочитал ходить пешком, вставал рано, еще затемно, до утренней службы и трапезы, выходил за ворота миссии и шел на прогулку по едва различимым пешеходным дорожкам. К общей ранней службе он неукоснительно возвращался, но за прошедшее время успевал уже испытать счастье уединенной молитвы, искреннего и простого обращения к Богу. Совершал ее среди деревьев, в красивом месте с широко открытым небом, навевающим в душу грезы о первом
Храме в раю. Попутно задерживался где-нибудь еще и для бодрости тела делал несложную энергичную гимнастику.
Маршрут прогулки он каждое утро выбирал новый, их было несколько у него: вниз к долине террасных рисовых полей и вверх на гору, через перевал, поросший кривыми соснами и колючими акациями. А за горой также можно было пойти в нескольких направлениях. По одной узкой дорожке он попадал в сторону аэродрома Кимпо, внезапно раскрывавшегося между деревьями внизу, под круто спадающим склоном горы. По другой еле видимой тропинке можно было выйти к разбегающимся дорожкам, проложенным меж густых зарослей барбариса, цепкого шиповника, остроконечной туи и сквозь тесный строй серых палочных магнолий.
Эти кусты и деревца выращивались на саженцы. Пройдя мимо питомника и через магнолиевую плантацию, дорожка выводила к заброшенному поселку.
Последний маршрут и привел Янга к месту нашей встречи, во двор полуразрушенного дома, где я лежал непорядком, ноги выше головы, на откосо лежавшей двери, подпертой с одного края чурбаками. Я должен был в скором времени скончаться от прилива крови к голове. Но пришел брат Янг, встал над моей головой, чуть нагнулся и начал пристально вглядываться мне в лицо черными, блестящими, как мокрые маслины, внимательными глазами самоедской лайки. В этих глазах еще мелькала только что пройденная дорога, мелькали темно-зеленые кущи барбариса, стройные, как солдаты, туи, серые палки магнолиевых саженцев. Янг сразу же признал, как только нагнулся и заглянул мне в глаза, что я существо такого же порядка, как он. Ухватив крепко за плечи, он стащил меня с косо лежавшей двери, отволок по сырой траве чуть в сторону и устроил под ровной крепкой лиственницей. Там земля была усыпана толстым слоем мягкой хвои. Меня прислонили спиной к теплому стволу дерева, лицом к раскидистой хурме, из-под которой меня и вытащили, чтобы я не принял там свой бесславный конец.
