Александр Мильштейн - Серпантин
— А ты знаешь, что я еврей? — сказал он, отстраняясь...
— Ну и что? — сказала она, потирая глаза. — Мне что с тобой, детей крестить? Так их для начала сделать надо... А мы ещё даже не начинали... А чего ты вдруг это сказал, а?
— Да так... Ты спала, а на меня нахлынули воспоминания...
— Я спала?.. А ты вспомнил, что еврей? Бывает... А я цыганка! Чё смеёшься-то? Я же не смеюсь над твоей народностью...
— Ты что, правда цыганка?
— Ну, не полностью... Но цыганские корни у меня есть... Стой, ты куда? Давай руку, погадаю тебе... Не дашь? Ну, я и так тебе скажу. Не ходи туда, мой котик, там сейчас что-то сжимается, прямо в воздухе, что-то нехорошее... Ой, не надо тебе туда ходить, ой, не надо... Мой золотой... Не ходи, не ходи...
Линецкий сделал несколько шагов, а потом обернулся и послал воздушный поцелуй. Скорее всего оставшийся незамеченным... Разве что женщина на самом деле цыганка, — подумал Линецкий, — или, по крайней мере, видит в темноте... Он вышел за калитку и пошёл вниз по тропинке...
Теперь темнота была не такой плотной, как в саду, по небу гуляла луна, вулканический холм, по которому Линецкий, спотыкаясь, шёл вниз, как бы светился тусклым серым светом. Линецкий спускался без всякой цели, может быть, предполагая как-то так постепенно дойти до набережной и там... Что там, он и сам толком не знал, голова гудела, у него мелькнула почему-то мысль наведаться в палатку к Переверзеву. С тех пор, как Линецкий переселился в частный сектор, он ни разу во время своих прогулок не заходил так далеко по набережной... Чтобы заглянуть в палаточный лагерь... Вполне могло быть, что Переверзев уже уехал, что-то он говорил, называл какое-то число... За несколько дней медитации на пороге хижины всё как-то поистёрлось в голове, имена, даты... Линецкий шёл по тропинке вниз, часто останавливаясь, вдыхая полной грудью... Он не очень уверенно стоял на ногах... На периферии зрения, в морской части темноты, появилось светлое пятнышко... При рассмотрении оно не только не исчезло, но вроде бы даже увеличилось...
Через минуту Линецкий уже стоял на краю утёса...
Внизу виднелся освещённый квадрат пристани... И там теперь были люди...
Белый нос корабля висел рядом с ними в воздухе...
Только нос, а самого корабля почему-то не было видно... Он исчез, как в шоу Копперфильда...
Или нет — его почти полностью заслонял такой же чёрный... Но всё равно это было странно...
Ничего не было, и вдруг — сразу два корабля...
Линецкий повернулся и пошёл к ограде, за которой стоял памятник неизвестной ему химере...
После некоторых колебаний он полез через забор. Это было несложно — была перекладина, куда можно было поставить ногу, и вот уже Линецкий оказался на стороне обелиска... Встал с земли, отряхнулся, подошёл к подзорной трубе и прильнул к видоискателю.
«Нет, это не корабли... Это катер, — понял Линецкий, — подвешенный в воздухе на стреле подъёмного крана...»
«Но такой короткий и высокий, что в самом деле похож... На нос, отрезанный от океанского лайнера...»
Линецкий оторвался от глазка и снова в темноте, которая начиналась сразу за краем пристани, увидел очертания чёрного судна...
Заслонявшего белое...
Но, припав к окуляру, чётко увидел катер...
Он подвигал трубой так, чтобы в неё попали сошедшие на пристань люди...
И подумал, что людей как-то слишком много... Как будто к пристани всё же причалил не катер, а корабли...
...-призраки?..
Ну, не так уж их было и много... И половина могла встречать другую половину на суше...
Судя по тому, как они выстроились друг против друга...
«Что-о?!»
Он сказал себе, что может ошибаться — ночь, плохое освещение, труба с плохой оптикой...
Но эти волосы, этот овал лица, эта фигура... Даже одежду Линецкий узнал — чёрный атласный комбинезон, который она купила весной...
Он не успел ещё осознать увиденное, как к этому добавилось ещё кое-что...
«О чём не говорят, чего не учат в школе...» — лихорадочно шептал вслух Линецкий...
В круглом глазке, сквозь который он разглядывал пристань, появился его старый приятель Боря Мигулин...
Не так чтобы приятель... Скорее — бывший коллега...
Пока Линецкий приходит в себя от удивления, уточним: они работали когда-то в одном институте. Но в разных отделах. Линецкий — в АСУ, а Мигулин — в ЭХГ, т. е. «электро-химической защиты»...
Защищали трубопровод тогда только что от коррозии... Пропуская по его стенкам слабый ток... Не бог весть что... Но что-то это давало...
Не знаю, как их назвать, скорее, просто знакомые, чем коллеги... Общались они в рабочее время, но не по работе...
Просто время убивали вместе — в курилке... «Одна сигарета убивает пять минут рабочего времени» — был у них лозунг...
А потом, когда оба стали бороться с курением...
И даже не в этом было дело, просто, когда Союз нерушимый вдруг рухнул... Времени высвободилось как-то слишком много...
А в курилку заходило начальство, требовавшее, чтобы все по-прежнему молча сидели по своим местам и делали вид, что работают... И Линецкий с Мигулиным стали тогда всё чаще встречаться в тупике коридора на восьмом этаже...
Там стоял стенд с наглядной агитацией, и Мигулин каждый раз его так разворачивал... Что получался вообще «закуток» такой, «затышок»... Со стороны их не было видно... Во всяком случае, они никому не бросались в глаза...
Что они там, простаивая часами, делали? Болтали, разумеется. Обменивались книгами, играли в слова...
Или точнее — в буквы... Мигулин доставал из кармана листок тетради в клеточку. Там уже был нарисован квадрат и в него вписано слово...
К этому слову надо было так дописать сбоку одну букву — чтобы образовалось новое слово... И так далее...
В два столбца записывали количество букв в твоём слове и в слове противника, и так играли, пока не заполнялся весь квадрат...
У кого в сумме было больше букв, тот и побеждал... Чаще всего это был Мигулин...
Мигулин или не Мигулин, но некто... Тем временем шёл по пристани мимо группки товарищей... Среди которых были и мужчины и женщины... Независимо от пола некоторым он пожимал руки, а некоторых целовал в щёку...
Судя по тому, что он принимал парад, ему и принадлежала пристань... А значит, и замок? Нет, нет, это не может быть Мигулин, — думал Линецкий...
Он попытался вспомнить, знакомил ли он Инну с Мигулиным... Если даже — да, это было настолько мимолётное знакомство, что оно не осталось в памяти...
Мигулин всегда существовал в памяти отдельно — в тупике коридора их НИИ...
А сцена, которую Линецкий рассматривал сквозь подзорную трубу... тем временем приобретала всё более странные черты...
Его соломенная вдова достала из чёрной дорожной сумки какой-то крупный блестящий предмет...
Хрустальную вазу? Бриллиант в миллиард каратов?
Линецкий подумал было, что это кубок... «Хрустальная сова, — хмыкнул он, — главный приз клуба „Что, где, когда“»...
Но, сосредоточившись повнимательнее, он понял, что это череп...
Мигулин сразу подхватил его, как бы опасаясь за его сохранность, и теперь держал перед собой, тихонько поворачивая влево и вправо...
Линецкий оттолкнул трубу и решил немедленно идти вниз, чтобы убедиться, что никакая это не Инна... Борис это или не Борис, ему было, в общем-то, наплевать... И что там у него в руках: череп, ваза, сова, кубок чемпиона мира по игре в буквы...
Линецкий взобрался на оградку и прыгнул...
Приземлившись, он не устоял на ногах, упал и, прокатившись ещё немного вниз, исчез за краем обрыва.
12. Руки по швам
Наполовину одетый посетитель пересел вдруг из-за столика за рояль и запел романс «О, если б мог выразить в звуке...» Спереди и по бокам голова у него была лысой, но сзади висели довольно длинные седые космы. Он был в синих «тренировочных» штанах, казалось бы, полностью исчезнувших в конце прошлого века... Штиблеты и огромные роговые очки, скорее всего, были довоенными... А рубашка вообще потерялась в океане времён — человек был наполовину голый, и, несмотря на загар, видно было, что торс у него очень дряблый... Доплер подумал, что это — то тело, которое проступает перед ним самим в зеркале... Но пока лишь на мгновенье... Как-то сразу удаётся перегруппировать мышцы и не дать образу воплотиться... Хотя, может быть, это уже перешло в самообман...
— Ты знаешь, что он концертмейстер оперного театра? — сказала Лена.
— Нет. Откуда я могу это знать? — удивился Доплер. — Я, по правде говоря, сейчас подумал, что это вообще не человек, а как бы... дух этого места, — он обвёл рукой вокруг... На двух стенах кафе висели вперемешку копии Айвазовского, Бубликова и... «Возможно, что и оригиналы... Каких-то пассеистов...» — подумал Доплер... У третьей стены была древняя барменская стойка, и над ней — ряды бутылок... Среди этикеток попадались такие, что не могли не вызвать приступ ностальгии... А четвёртой стены вообще не было...
