Валерий Кормилицын - Излом
На висевшей над лысиной табличке с удивлением прочёл «Сушуар!»
Рядом на альбомном листе от руки добавили: «Бросайте деньги в любой последовательности: одна копейка плюс одна копейка плюс три копейки».
«Да–а, стали сдавать позиции Западу. Наверное, администрация ездила в Париж на конференцию работников банно–прачечного хозяйства», – догадался я.
Очередь не двигалась. Сидеть наскучило, в колхозе больше привык лежать.
— Дениска, ты картинки посмотри, пойду постригусь.
Не отрываясь от книжки, он дал согласие.
Парикмахерская размещалась на втором этаже.
— Вас как подстричь? Простую фасонную или модельную стрижку желаете?.. – жеманно поинтересовалась слоноподобная цирюльница, пеленая меня, словно грудничка, в простыню.
«Может, ещё и сисю даст? – почмокал губами».
Вместо этого она наступила мне на ногу.
«Против неё и Кац жидковат будет», – разглядывал в зеркало парикмахершу, убрав ступни как можно дальше под кресло.
Я уже стригся у неё пару раз и знал, что назови она хоть десять наименований, но за те сорок пять лет, что прожила, стричь научилась единственным способом – под так называемую «канадку».
— На ваше усмотрение, девушка, – польстил ей, доверившись женскому вкусу.
Пропустив «девушка» мимо ушей, затопала вокруг меня тумбообразными ногами, защёлкала ножницами.
Воззрившись на свое отражение, стал слушать передачу по радио, стоявшему рядом на грязном подоконнике.
«Салат из листьев одуванчика поможет вам избавиться от лишнего веса», – красиво поставленным баритоном доказывал по первой программе представитель какого‑то сельскохозяйственного НИИ.
«Лучше зерна больше с гектара собирайте», – сделал ему мысленно замечание.
Парикмахерша замерла, прислушиваясь к баритону. Ручища в задумчивости похлопывала блестящей металлической расчёской по моему затылку.
Только я хотел сказать, что, на мой взгляд, надёжнее нюхать колбасу и запивать её водой, как заинтересовавшаяся цирюльница навалилась на меня грудью. Почувствовав, что съезжаю, упёрся в пол ногами.
«Хорошо хоть расческой стучать перестала», – скосил глаза на соседнее кресло.
Там сутулый, остроносый субъект с клинообразной бородкой на испитом лице плотоядно разглядывал флакончик с одеколоном, печально опустив книзу углы рта.
До меня ему не было дела.
Очнувшись, женщина продолжила стричь, часто облизывая полные губы, словно уже отведала салат.
«Ну и ну… – расслабился я, – такую и втроём не свалишь, а собственно, кому она может понравиться‑то, разве лишь слону в зоопарке?..»
Расплатившись, быстро спустился вниз. Очередь подходила. Сын по–прежнему не отрывался от картинок.
Как я и думал, в общую баню Денису ходить оказалось рано.
— Пап, пап, смотри! – тормошил меня и показывал рукой на обросшего шерстью от ступней до глаз продавца апельсинов или винограда с солнечного Кавказа.
— Как орангутанг, правда, пап? – громко и непринужденно делился наблюдениями сын.
Беспокойно сверкнув глазами, кавказский человек быстро забрал таз и перешёл на другое место, подальше от нас.
Потом Дениса потряс седой дедушка с огромной грыжей.
— Папка–а… Вот это да–а!.. – я успел поймать сына за руку, он уже собрался поглядеть поближе.
— Мы в бане! – внушал ему. – А не в краеведческом музее.
Причем здесь музей, да ещё краеведческий, и сам не знал.
Мыться пришлось очень и очень быстро, отвлекая сына разговорами о картинках.
«Нет, в номер ходить все‑таки спокойнее», – облегчённо вздохнул я, когда мы помылись.
Книгу мне Денис не доверил, нес её сам.
— На троллейбус пошли, – потянул его в сторону остановки: топать пешком не хотелось.
На остановке собралась порядочная толпа. Мороз тоже готовился к встрече Нового года и тренировался на людях, превратив их в плясунов из ансамбля Моисеева, не Бориса, конечно, а его однофамильца.
Мы с сыном, распарившись в бане, пока держались.
«Второй день с транспортом не везёт», – рассматривал рисунок Деда Мороза на стекле киоска. Похож он был на красноносого барыгу, свиснувшего у кого‑то мешок.
Через дорогу, укрыв крышу снегом и отгородившись по периметру каменным забором с вставленным в него металлическим частоколом копий, гордо, как в сказке, поражая своей красотой и гармонией, расположился собор, снисходительно подняв две островерхие головы, одна из которых была колокольней.
За забором, с правой стороны, голубели из‑под снега аристократичные ели, слева к собору примыкал открытый для всех небольшой скверик с демократичными тополями и заваленными снегом скамейками.
Троицкий собор всегда покорял меня своей поэтичностью, а сегодня, перед единственным большим праздником в нашей стране, не носящим политического характера и пришедшим оттуда, из другого времени, из забытого мира наших предков, лиризм архитиктурного образа, его смысл и значение предстали по–особому остро и ярко.
Вспомнился седобородый деревенский дед и его слова, что каждый человек должен побывать в церкви, подышать воздухом старины, прикоснуться к своим истокам.
— Как долго троллейбуса нет, – посмотрел на Дениса.
Он тоже надумал вступать в моисеевский ансамбль, начал скакать и вертеться вокруг меня.
— Ножки замёрзли?
Сын жалобно шмыгнул носом и протянул книгу, быстро спрятав потом руки в кармашки.
— Ну пошли погреемся, – повёл его через дорогу.
Центральная из трех массивных, крашенных в зелёный цвет дверей была раскрыта. Мы вступили в широкий сводчатый проход, у стен которого стояли трое нищих – две бабки и мужик на костылях, обросший чёрной щетиной.
Увидев нас, они дружно и темпераментно закрестились, удивив этим Дениса. Я пошарил в кармане – мелочи не было. Сделав задумчивое лицо, увлёк сына в полумрак собора. Здесь расположились у стен человек двадцать, служба ещё не началась. Сын округлившимися глазами смотрел по сторонам. Я тоже огляделся.
Справа от входа, на жёлтом досчатом прилавке круглолицая, модно одетая женщина с ярко накрашенными губами торговала свечами. Они были трёх сортов – за тридцать, пятьдесят копеек и рубль. Рядом висел листок с выписанными в столбик услугами и платой за них.
— Крещение… обручение… отпевание – прочитал на нём.
— Дочка, – купила самую дешевую свечу пожилая женщина в стареньком пальто, – а где за упокой поставить?
Не ответив, продавщица показала рукой.
— Спасибо!
Женщина зажгла свою свечу от другой, поставила её перед большой иконой и медленно, вялой рукой перекрестилась, глядя сухими глазами перед собой. Взял притихшего Дениса за руку и повёл дальше, в сумрачную глубь собора. Сделанные под языки пламени лампочки горели в полнакала, слабо освещая позолоту, резьбу по дереву, чеканку серебряных окладов, стену и невысокий купол, богато украшенные фресками и мозаикой.
Всё это блестело и переливалось в неярком жёлтом свете.
Христос на престоле был величественен до высокомерия.
Слева от него – Богородица, нежно прижавшая к груди ребёнка – символ материнской любви. Она напомнила мне юную женщину из автобуса – такой же свет горел в её лице и такая же любовь струилась из глаз.
Справа – Иоанн Предтеча, крестивший, по преданию, Христа.
«Очень серьезный дядечка», – отметил я.
По сторонам архангелы – Михаил и Гавриил, и апостолы – Пётр и Павел.
«Неплохо в деревне меня натаскали, запросто мог бы на дьякона экзамены держать», – погордился собой.
«Нахожусь в самом центре раздачи опиума!» – моё комсомольское сердце призывало к ехидству.
Между тем церковь заполнялась. Кроме верующих старушек, появилось много любопытной молодежи.
Старушки по очереди подходили к стене рядом со мной, наклонялись и, крестясь, отходили.
«Чего они там нашли?» – присмотрелся внимательнее.
На полированой створе, очень похожей на дверцу от шифоньера, висел распятый Христос. В слабом свете горевшей недалеко от распятия лампочки были ясно видны следы губ.
«Нет серьезно! – заметил себе. – Бактериологическая опасность в действии».
Словно в музее, пошёл вдоль стены, рассматривая иконы. Казалось бы, как две капли воды похожие друг на друга тёмные лики святых, при внимательном изучении сильно рознились между собой. У одних был аскетический облик и сухая фигура севшего на диету старца, но попадались пунцовогубные и могучеплечие угодники, может даже дамские, которые не достаточно нагрешили, чтобы при раскаянии их причислили к сонму святых, – у них все ещё было впереди. Некоторые сердобольные старцы, поднявшие руки в молитвенном жесте, были написаны так, словно в страхе загораживаются от мира, от земного искушения.
Денис, подняв голову вверх, разглядывал таинственную роспись купола. В его книжке были точь–в-точь такие же богатыри и князья.
Я отвел маленькую ладошку от лица, в задумчивости он захотел поковыряться в носу.
Воспитание не позволяло ко всему увиденному относиться всерьёз, а настроение не желало становиться благочестивым.
