Александр Крыласов - Дневник нарколога
Эдик отдышался и продолжил в том же духе:
— Вы должны усердным трудом в сельской местности искупить низкую успеваемость. По каким предметам у вас удовлетворительно?
— По физколлоидной химии и физвоспитанию, — умирающим голоском отчиталась Карасева.
— Что?! Это же ключевые предметы, — ужаснулся Лабацилкин, — сейчас же явитесь на прием к главному врачу. С вещами.
Эдик брякнул трубку и поскакал к окну, чтобы не пропустить ни секунды из начинающегося представления. Из-за угла вырулила Карасева и мелкой дробью порысила к административному корпусу. Эдуард, ухахатываясь, отправился следом. Перед входом в здание он нахмурил бровки, наморщил лоб и сделал губы трубочкой, так он настроил себя на серьезный лад. Наташка, отливая зеленью, в замешательстве отиралась возле кабинета главного врача. При виде Эда она немного воспряла духом.
— Здравствуй, Эдик. Ты тоже к главному?
— He-а, я к заму, — пробурчал Лабацилкин, мужественно подавляя приступ смеха, рвущийся наружу.
— Зачем? — осторожно поинтересовалась Карасева.
— Историю болезни забрать.
Последовала долгая пауза, в течение которой Наташка переминалась как застоявшаяся кобылица, а Эдик оглушительно сопел, отчаянно борясь с приливами смеха.
— А тебе из Минздрава звонили? — сделала второй заход Карасева.
— Звонили, — отмахнулся Эдик.
— И чего?
— Да ничего. Послал их. Говорю: «Вы что там, совсем ороговели людей от работы отвлекать?»
— Так и сказал?
— Ну. А что они мне могут сделать? У меня же красный диплом, — вдохновенно врал Лабацилкин.
— У тебя ни одной тройки?
— У меня ни одной четверки. А у тебя что, есть трояки?
— Есть, — промямлила Наташка.
— Тогда тебе абзац, — развел руками Эдик, — в захолустье сошлют и там сгноят, гадом буду. Указ был.
— Какой указ? — окончательно запаниковала Карасева.
— Иди к Сан Санычу, он расскажет, какой указ, — Лабацилкин легонько подтолкнул коллегу в кабинет к главному врачу, а сам просунул ухо в дверной проем. Карасева сбивчиво и бестолково принялась рассказывать главврачу, что у нее две тройки в дипломе: одна по физколлоидной химии, а другая по физвоспитанию. А с такими оценками…
— Правильно, — подхватил тертый главврач, — с такими оценками идут в медсестры или санитарки, а уж никак не в ординаторы. Придется, Карасева, лишить тебя диплома и оформить младшим медицинским персоналом. У нас как раз вакансия в третьем отделении.
Наташка неожиданно бурно разрыдалась.
— Да шучу я, шучу, — спохватился Сан Саныч, — сегодня же первое апреля. Разыграли тебя, Наташа. Ну, успокойся, это же шутка.
Карасева так же мгновенно успокоилась и прошипела:
— Вот змей.
— Хм, — кашлянул главврач, — такие вещи обычно вслух не произносят.
— Я не о вас, я о Лабацилкине, — пояснила Наташка.
— Ах, о Лабацилкине. Скотина, — подтвердил Сан Саныч, — конченная. Одни хиханьки на уме. Женить его нужно, охламона, тогда узнает, почем фунт лиха.
— Я против, — возразил из-за двери корчащийся от смеха Эдичка.
Наташка выпучила глаза, шамкнула челюстью и с криком: «Ну, Бацилла, погоди»! — рванула к двери. Эдик резво дунул на улицу. Все восемь корпусов городской клинической больницы могли насладиться картиной захватывающей погони. Лабацилкин, вздымая ноги, как легкоатлет, несся среди луж, Карасева семенила следом и посылала на голову Эдика все проклятия, которые обычно женский пол адресует мужскому. Когда Лабацилкин укрылся в своем отделении и заперся в ординаторской, он чем-то напоминал пятнистого оленя. Его белый халат сзади был заляпан брызгами апрельской грязи, а на лбу вырос рог — Эдик в темном коридоре здорово приложился о дверной косяк. Он прикладывал медный пятачок к шишке, когда в кабинет ворвалась Карасева. Натаха погналась за Эдом, норовя ухватить за вихор, но в результате сама зацепилась хлястиком за угол подоконника, и ее халат треснул по шву.
— Теперь, Лабацилкин, как честный человек, ты должен на мне жениться, — поставила его в известность Карасева.
— Натали, — шмыгнул носом Эдик, — ну зачем тебе в мужья такой оглоед, как я? Тебе нужен человек в летах, из хорошей семьи, с приличной родословной. Как у ризеншнауцера или у сенбернара. И я знаю такого человека, это матерый докторище Иван Евсеевич Бублик.
— Такой же оболтус.
— Это поверхностный взгляд. Если к нему внимательно присмотреться, то Вано являет собой вымирающий вид купеческой надежности и рыцарской верности.
— Короче, Бацилла. У меня сегодня день рождения, и ты, мерзавец, приглашен. И чтобы никаких отказов. Ты сегодня провинился дважды и должен кровушкой искупить свою вину.
— Дважды?
— Дважды. Первый раз, когда меня разыграл. Второй — когда халат порвал.
— Ты сама его порвала, — возмутился Эдик.
— Если бы я за тобой не гонялась, он был бы цел, — отрезала Карасева.
— Ладно, — поднял руки Лабацилкин, — пиши адрес, в пять буду.
Наташка нацарапала адрес и тяжеловесно упорхнула, а Эдик позвонил Бублику и в красках расписал свой последний розыгрыш.
— И ты что, пойдешь к ней на день варенья? — изумился Бублик.
— Я хочу и тебя взять, в качестве подарка.
— Это мысль, — загоготал Ваня, — пожрем на халяву, выжрем, родаков ее погоняем. Все равно денег нет.
Часы показывали половину второго. Эдик дописал историю болезни и стал собираться домой. Телефон на столе задребезжал, рекомендуя поднести его к уху. В трубке раздался взволнованный голос Хренкова:
— Эд, спасай! Ко мне едет одна коза из Нижнего. Она, овца похотливая, хочет развестись с мужем и переехать на постоянное место жительства в Москву. Уже забрала дочку из детсада и заказала контейнер для мебели. Позвони ей, скажи, что я умер, что попал в аварию. Что угодно говори, лишь бы она не приперлась.
— Хренок, душа моя, — укоризненно выговорил Лабацилкин другу, — ты кого взялся разыгрывать, босота? Ты с кем связался, мальчонка?
— Какой розыгрыш! — затарахтел Вова. — Она действительно заказала контейнер для мебели и с минуты на минуту возьмет билеты на поезд «Нижний Новгород — Москва» для себя и дочки. Бацилла, умоляю, сделай же что-нибудь!
— Хо-хо-хо, — закатился Эдик, — говорил ведь: доведут тебя амуры, что обженят эти дуры. Для сердцееда ты, Вова, слишком совестлив. Ладно, мой юный друг, своих не бросаем, давай ее телефон.
Эдик слопал кружок лимона, чтобы впасть в тоску, сморщился и позвонил Юле Блудушкиной из Нижнего Новгорода.
— Алло, Юлия Блудушкина? Вас беспокоят из клинической больницы номер пятьдесят.
— Да, — пролепетала Блудушкина.
— К сожалению, вынужден вас расстроить. Владимир Владимирович Хренков лежит у нас в реанимации, — скорбно сообщил Эдик.
— Где?
— В реанимации. Он находится в искусственной коме, — гнул свою линию Лабацилкин, — Владимир попал в автомобильную аварию, и чтобы спасти его жизнь, пришлось пойти на полную ампутацию детородного органа.
— Что? — не поняла Юля.
— Половой член удалили.
— Как?
— Как, как. Срубили его елочку под самый корешок, — прыснул Лабацилкин, не выдержав серьезного тона.
— А почему вы смеетесь? — не поверила Блудушкина.
— Мы хирурги — известные циники, — нашелся Эдик, — ну и что, что без члена — зато живой. Правда, из комы выйдет не раньше чем через три года и без причиндалов остался — зато дышит.
— Что же мне делать? — разрыдалась Юля.
— Ждать, — обнадежил Лабацилкин, — ждать и надеяться. Да, запишите наш адрес: улица Вучетича…
Юля из Нижнего Новгорода внезапно отключилась. Эдик пожал плечами, хохотнул и принялся названивать Хренкову.
Наташка жила в элитном доме журналистов на проспекте Мира, и друзья постарались не ударить лицом в грязь. Эдик надел носки разного цвета и натянул майку с коротким рукавом поверх рубашки, а Бублика украсили ленточками, на шею повязали бантик и прикрепили собачий ошейник. Дверь открыла мама и мгновенно выпала в осадок.
— Принимайте подарок, — расшаркался Эд, — зовут Ванькой, также откликается на кличку Бублик. В еде неприхотлив, к туалету приучен. Не кастрирован. На улицу часто не выводите, избегайте павильонов «Пиво-воды», в общем, песик тих, безобиден, но может нести караульную службу.
— Гав, гав, — пролаял Бублик, держа руки перед грудью, напоминая детей на утренниках, изображающих собачек.
— Однако, — ошарашено пролепетала мама, — а вы точно доктора?
— Мы пограничники, — гордо заявил Лабацилкин, — а еще нас зовут праздничными мальчиками. Где только праздник — мы тут как тут.
— Ну, проходите, праздничные мальчики, — гостеприимно посторонилась мама, — мойте руки и к столу.
Мама была изящненькой и стройной, она выглядела куда привлекательнее дочки. Видно, широкой костью и гренадерским ростом Натаха пошла в отца.
