Генри Лоусон - Рассказы • Девяностые годы
Ближе к полночи Стилмен отбыл в свободную хибару, в сопровождении Смита, навьюченного мешками и одеялами, которые предоставили в их распоряжение гостеприимные хозяева. Смит зажег свечу и стал стелить постели. Стилмен сел, снял очки и ученое выражение лица, бережно положил очки на полочку, вынул из сумки книгу и стал читать. Фолиант являл собой дешевое издание «Путешествия к центру земли» Жюля Верна. Скоро в дверь постучали. Стилмена вновь украсили очки и ученое выражение лица. Он достал из кармана блокнот, раскрыл его и сказал:
— Войдите.
Один из рабочих принес котелок горячего кофе, две кружки и печенье. Он сказал, что подумал — небось вы, ребята, перед сном не прочь побаловаться кофейком, а мы забыли вам сказать, чтоб вы подождали. Еще он сказал, что пришел узнать, хорошо ли мистер Стонлей и его слуга устроились на ночь и хватит ли им одеял. За хибарой есть дрова, в случае чего можно затопить.
Мистер Стонлей отвечал, что весьма признателен и тронут вниманием, оказанным ему и его слуге. Он просил извинить его за доставленное беспокойство.
Землекоп, человек серьезный, уважавший талант и интеллект во всех проявлениях, сказал, что никакого беспокойства, в лагере скука и ребята всегда рады, когда появляется кто-нибудь со стороны. Затем, после краткого обмена суждениями относительно вероятной устойчивости наступившей погоды, они пожелали друг другу спокойной ночи, и тьма поглотила серьезного человека.
Стилмен влез на верхние нары у одной стены, а Смит занял нижние напротив. Рядом с ложем Стилмена, как всегда, горела свеча; он зажег трубку, чтоб еще разок пыхнуть перед сном, и не сразу погасил свечу, чтоб Смит успел насладиться торжественной гримасой, которую он состроил. Смит глубоко оценил ее и достойно скривился в ответ. Тогда Стилмен задул свечу, лег и немного попыхтел трубкой. Потом он хмыкнул, и Смит отозвался эхом. Стилмен крякал еще и еще, и ему вторил Смит. Потом все затихло в темноте, и вдруг Смит крякнул дважды. Тут Стилмен сказал:
— Господи, да хватит тебе, Смит, дай человеку поспать.
И тишина в темноте больше не нарушалась.
Назавтра им предложили еще остаться, и Стилмен отослал Смита проверить, цел ли багаж. Смит отсутствовал часа три, потом вернулся и доложил, что все в порядке.
Они задержались на несколько дней. После завтрака, когда все шли работать, Стилмен и Смит на глазах у всех копались в слоях и пластах, демонстрируя честные намерения. Потом они незаметно перемещались за кусты, располагались в укромном местечке, разжигали костер, если было холодно; Стилмен читал и курил, лежа на травке, строил планы на будущее и совершенствовал Смита, пока оба не замечали, что дело идет к обеду. А вечерами они приносили в лагерь черную сумку, набитую осколками, и Стилмен после чая читал лекции об этих минералах.
Дня через три Стилмен разговорился с одним рабочим. Тот шел на работу. Это был длинный парень с темным лицом и с виду безобидной усмешкой. По здешним понятиям, он был скорей трудяга, чем лоботряс, и уж вовсе не смахивал на долдона.
Трудяга сказал:
— Что скажете насчет босса, мистер Стонлей? Вы ему здорово понравились, и он так увлекается геологией.
— По-моему, он очень приличный и умный молодой человек. Видимо, начитанный и знающий.
— А ведь не подумаешь, что он в университете учился! — сказал трудяга.
— Ну да? Неужели?
— Да. Я думал, вы знаете.
Стилмен наморщил лоб. На мгновенье он слегка растерялся. Несколько шагов он прошел молча, в сосредоточенном раздумье.
— И какая ж это у него специальность? — спросил он у работяги.
— Да вроде та же, что у вас. Я думал, вы знаете. Его признали лучшим — ну как это? — лучшим минералогом округа. У него и работа была отличная в горном министерстве, да только он уволился, понимаете, по пьянке.
— По-моему, нам тут больше делать нечего, — сказал Стилмен Смиту, когда они уединились. — Они тут слишком умные. Это не для меня. Правда, мы неплохо устроились. Три дня — стол, квартира и культурные развлечения. — Потом он прибавил про себя: «Ну, на денек еще можно задержаться. Если даже парни развлекаются на наш счет — что мы теряем? Я не из нежных. В дураках все равно они, а не мы, и я еще покажу им, что почем, прежде чем отсюда двигаться».
Но по дороге домой он имел разговор с другим рабочим, который будет обозначен ниже как лоботряс.
— Вот не подумал бы, что босс ходил в университет, — сказал Стилмен лоботрясу.
— Как это?
— Учился, говорю! В университете.
— Чего? Да кто вам сказал?
— Один ваш товарищ.
— Ну, это он для смеха. Босс — спасибо если расписываться умеет. А вот длинный такой трудяга, который все усмехается, — так он действительно кончил колледж.
— По-моему, завтра надо отправляться, — сказал Стилмен Смиту, уединившись с ним в хибаре. — Слишком тут веселья много — лично мне, серьезному ученому, это не подходит.
Черный Джо
Нас обоих звали Джо, и, чтобы не путаться, его хозяин (мой дядя), моя тетка и мать называли его «Черный Джо», а меня — «Белый Джо», поэтому, когда мы слышали, как вдалеке кто-нибудь из женщин кричит: «Чё-ё-ё-рный Джо» (звук «ё» растягивался и к концу переходил в пронзительный вопль, а «Джо» произносилось резко и отрывисто), Джо уже знал, что хозяйка ищет его, чтобы послать за водой, или за дровами, или приставить смотреть за ребенком, и прятался подальше; на зов дяди он шел сразу. Когда же мы слышали «Бе-е-е-е-лый Джо!» — этот крик наши уши почему-то улавливали с трудом и не сразу (хотя у Джо был необыкновенно острый слух), — мы вспоминали, что мне давно уже пора быть дома или что я ушел без спросу и мне, по всей вероятности, собираются «всыпать горячих», как выражаются взрослые. Иногда я откладывал «согревание» до тех пор, пока меня не загоняли домой требования желудка, а это с наступлением сезона дикой вишни или ямса случалось не так-то скоро, однако от отсрочки «горячие» прохладнее не делались.
Иной раз Джо случалось ослышаться или он притворялся, что ослышался, — и я целый день пребывал в заблуждении, что домой требовали моего чернокожего приятеля, тогда как на самом деле звали меня; и чем дольше я не шел, тем больше распалялось материнское сердце.
Но Джо знал, что моя совесть была не так эластична, как его, и… что ж тут поделаешь? Чего не бывает между друзьями!
Я познакомился с Джо, когда приехал погостить на ферму к дяде. Ему было тогда лет девять — двенадцать, и мне тоже около этого. Кожа у него была очень черная еще и потому, что в свободное время (которого у него, в общем, хватало) он предавался увлекательному, хотя и не вполне определенному занятию — «выжиганию валежника». Кроме «выжигания», он пас овец, охотился на опоссумов и кенгуру, ловил раков, спал и ухитрялся делать массу всяких прочих дел. У меня кожа была очень белая — я был болезненным городским мальчиком, — но так как я проявил живейший интерес к выжиганию, а кроме того, не слишком-то жаловал холодную воду — дело было зимой, — разница в цвете нашей кожи по временам не очень бросалась в глаза.
Отец Джо — Черный Джимми — жил в лачуге за овчарнями, на склоне холма, и пас дядиных овец. Это был мягкий, добрый, покладистый старик с приятной улыбкой, — впрочем, то же самое, на мой взгляд, можно сказать о большинстве старых туземцев, живущих среди белых. Мне Черный Джимми страшно нравился, и мы с ним были большие приятели. При первой возможности я ускользал из дома, являлся к нему и часами сидел на корточках у костра вместе с его черномазыми ребятишками, задумавшись или рассуждая с ним на разные темы. Я многое отдал бы, чтобы вспомнить сейчас, о чем мы разговаривали. Иногда, если я пропадал там слишком долго, за мной присылали кого-нибудь из дома, и Черный Джимми говорил:
— С ребятишка на опоссума одеяло.
Где меня и находили, — я сладко спал в одной куче с другими юными австралийцами.
Я очень любил Черного Джимми и с радостью пошел бы к нему в сыновья. Я охотно стал бы жить жизнью дикаря с ее нехитрыми радостями, проводя дни в зарослях, а ночи — «на опоссума одеяло»; но мои родители представляли себе мое будущее несколько иначе.
Когда Черный Джимми задумал жениться — лет за двенадцать до того, как я с ним познакомился, — ему пришлось биться за невесту с чернокожим соперником в поединке, происходившем по всем туземным правилам. В округе это был последний поединок такого рода. Брат моего дяди, уверявший, что он при сем присутствовал, описал мне эту церемонию. Они бросили жребий, и Черный Джимми встал, упираясь руками в колени, и нагнул голову. Его соперник изо всех сил огрел его по голове дубиной. Затем противники и зрители выпили (Черный Джимми, наверно, нуждался в подкреплении сил, так как дубина была тяжелая и суковатая — какой ей и полагалось быть по традиции). Затем его соперник нагнул голову, а Джимми взял дубину и вернул ему долг с процентами. Затем соперник треснул Джимми во второй раз и получил соответствующую сдачу. Затем они опять выпили и продолжали в том же духе до тех пор, пока соперник Джимми не потерял всякий интерес к этому делу. А впрочем, не всему тому, что рассказывает дядин брат, можно верить.
