Сэмюел Беккет - Мерфи
– Я спросила, что ты предлагаешь, – прервала Кунихэн излияния Вайли.
И Вайли предложил следующее: им всем следует поехать в Лондон – ей, ему и Куперу. Кунихэн будет душой и сердцем этой экспедиции, он, Вайли, будет ее мозгом, а Купер – мускульной силой и, так сказать, когтями. Кунихэн сможет обрушить на Мерфи все свои накопившиеся и нерастраченные чувства, которые он, Вайли, тем временем будет безмерно счастлив и рад некоторым образом возбуждать с тем, чтобы дать Кунихэн возможность, так сказать, упражнять их и поддерживать в рабочем состоянии; кроме того, он сможет выполнять и менее сложные обязанности, как то: осуществлять контакты с Ниери и удерживать Купера от запоя. Он мог бы добавить: и привносить надежду в жизнь Ариадны, урожденной Кокс, но он этого не сделал.
– Ну, хорошо, а кто будет оплачивать всю эту грандиозную затею? – спросила Кунихэн.
– Ниери потом оплатит все наши издержки, – уверенно заявил Вайли.
Он сослался на письмо, в котором Ниери высказывал сожаление по поводу напрасной поспешности, проявленной им, Ниери, когда он необдуманно рассчитал Купера, и просил, точнее даже умолял Вайли поступить к нему на службу; в том же письме Ниери писал – в этих строках прямо-таки чувствовалось учащенное Ниериево дыхание, – что он бы многое отдал, дабы приложиться губами хотя бы к краю даже не платья Кунихэн, а к краю ее шубы, и что такое его желание должно свидетельствовать о том безграничном почтении, которое он к ней питает, и соответственно неограниченном доверии, с которым они могут к нему относиться. Конечно, может возникнуть необходимость обратиться к Кунихэн с тем, чтобы она взяла на себя предварительные расходы, которые ей следует рассматривать не просто как первичный взнос, а как удачное вложение капитала, которое принесет отличные дивиденды, а Мерфи, конечно, будет самым «большим дивидендом».
– Но раньше субботы я не смогу поехать! – воскликнула несколько растерявшаяся Кунихэн. Дело в том, что в пошивочной мастерской ей предстояла важная примерка.
– Ну что ж, суббота так суббота. Лучшего дня, пожалуй, для путешествия и не найдешь…
Всегда приятно уезжать из родной страны, но особенно замечательно, когда это происходит в субботу, и разодетые дамы и господа, можно сказать, прямо из театра, садятся на пароход, предвкушая легкие амурные приключения, сопровождающие плавание по морям, ведь впереди у них целая ночь, которую предстоит провести на воде.
Вот какое романтическое настроение обуяло Вайли.
– Я не пойму, к чему такая спешка, – неуверенно проговорила Кунихэн. – У нас было бы время сообщить господину Ниери о нашем намерении и договориться насчет того, кто… эээ… возьмет на себя расходы… чтобы… эээ… исключить элемент непредвиденности и случайности.
– Я против того, чтобы входить в какой бы то ни было контакт с Ниери, – категорически заявил Вайли, – до тех пор, пока не отыщется Мерфи. Если мы обратимся к Ниери прямо сейчас, когда все еще так зыбко и окончательно не решено, он может, знаешь ли, по некоторому недомыслию начать воздвигать препятствия на пути достижения своих же собственных интересов. А вот если перед ним предстанет его друг и женщина, которую он любит, причем в момент, когда он угнетен и его гложет тоска, да еще сообщат ему, что Мерфи найден, я уверен, он засыплет нас своими финансовыми благодеяниями.
А про себя Вайли подумал: если все пойдет вкривь и вкось, если Мерфи отыскать не удастся, если Ниери упрется и откажется взять на себя расходы, всегда можно вернуться к Ариадне, урожденной Кокс.
Если дела пойдут плохо, подумала Кунихэн, если любовь моя, мой Мерфи не отыщется, если Вайли распояшется и начнет вести себя гадко, всегда можно поманить Ниери, и он тут же уляжется у моих ног.
– Ладно, считай, что договорились.
Вайли принялся заверять Кунихэн, что она ни в коем случае не пожалеет о предпринятом путешествии, что это будет началом новой жизни для них для всех – для нее, для Мерфи, для Ниери и для него, Вайли, ее покорного слуги, человека недостойного, но удостоившегося… Для них для всех – это свет в конце туннеля, новая заря!.. Вайли, окончив тираду, направился к двери. Кунихэн ему вслед произнесла:
– Буду жалеть или не буду, но я не забуду твоей доброты и твоего участливого ко мне отношения.
Вайли замер, повернувшись к двери спиной и держась за спиной за ручку. Свободной рукой он сделал в воздухе неопределенный жест, к которому он всегда прибегал, когда слова оказывались недостаточными для сокрытия того, что он на самом деле чувствовал. Кунихэн же со своей стороны не без некоторых усилий создала на своем лице некое особое выражение, которое на мгновение должно было изобразить понимание. В этом заключался некоторый риск, на который она шла весьма редко.
– Доброту и участие проявляешь ты, а не я, – галантно высказался Вайли.
Оставшись одна, Кунихэн попыталась разжечь огонь в душе, но из этого мало что получилось. Торф, который она использовала на растопку, был чисто ирландским и соответственно пропитан излишней элеутероманией:[141] никак не хотел возгораться в закрытом помещении, так сказать, за решеткой. Кунихэн выключила свет, открыла окно и выглянула. Уставившись в небо, она предалась досужим размышлениям. Что не может повернуть к земле луна: свою обратную сторону или переднюю?… Что хуже: никогда не принадлежать тому, кого любишь, или же постоянно проводить время с теми, кого едва знаешь и кого не успеваешь даже возненавидеть? Да, узелки, загадочки, не развяжешь их, не решишь…
На улице внизу, прямо под окном появляются Вайли с Купером. Головки крошечные, зажаты меж плечиками, словно в колодках… Нет, на Купера такое описание не распространяется, так выглядит с высоты только Вайли… А Купер вдруг заскакал, как пинг-понговый мячик… бежит какими-то рывками, словно ноги не несут, удаляется, и теперь видны не только его голова, плечи, немного спины, а весь он, вся его нелепая крошечная фигурка… А куда же подевался Вайли?
Кунихэн, захваченная своими изоконными наблюдениями, не обратила внимания на щелчок замка и тихое хлопанье входной двери, а ведь все эти звуки могли бы послужить ей предупреждением, что она должна занять позу, достойную того, чтобы быть словно случайно увиденной «неожиданно» вернувшимся и входящим в комнату Вайли. Но вместо этого Кунихэн высунулась из окна еще дальше, так что только половина ее оставалась в комнате, да и то эта половина зависла над полом, с ним не соприкасаясь. Ступени крыльца далеко внизу, прямо под ней, были погружены в темноту, лежащую большим, казавшимся черной ямой пятном на сером асфальте. Пробившийся откуда-то свет превратил перила в тонкие сверкающие лезвия…
Кунихэн закрыла глаза – что было неразумно с ее стороны – и, казалось, уже совсем собралась покинуть комнату, когда руки Вайли, ловко сложенные таким образом, что чашками плотно легли на ее груди, мягко затянули Кунихэн назад в комнату. Пускай голова кружится, но не от высоты и одиночества, а от близости и общения.
8
Должно быть, то крайне неприятное событие, о котором мы вскользь упомянули в конце пятой главы, произошло как раз в то время, когда бакалейщики позволили себе издеваться над Мерфи.
В тот день – а была пятница, 11 октября – квартиросдатчик Кэрридж наконец-то почувствовала свой собственный запах и понабирала в магазине бесплатных образцов крема для бритья, дешевых духов, туалетного мыла, всяческих моющих средств для ног, пенных шампуней для ванны, зубных паст и зубных эликсиров, дезодорантов и даже депиляторов. Ах, как легко потерять свежесть тела! Личная гигиена – превыше всего! И многие другие рекламные воззвания неожиданно очень пришлись ей по душе. У Кэрридж имелось одно бесценное преимущество перед многими другими, которые, подобно ей, страдали от излишне сильного телесного запаха, – она рассматривала его как нечто, принадлежащее только ей и не являющееся физическим недостатком. Но тем не менее она решила бороться с запахом, хотя, конечно, она так просто сдаться не могла – она не отдаст свою личную родную вонь без борьбы! Лишь бы только борьба не обходилась слишком дорого.
Окрыленная, ликующая, восторженная, выдраенная, умащенная, дезодорированная во всех уголках и щелках, несколько преждевременно сияющая от возвращения в состояние, которое она называла «первично-чистым и нетронутым порчей», Кэрридж заявилась к Силии со своей обычной чашкой чая. Силия стояла у окна и смотрела на улицу. Поза и общий вид Силии показались Кэрридж какими-то необычными, ей незнакомыми.
– Заходите, – не поворачивая головы, Силия глухо пригласила зайти ту, которая уже вошла.
– Пейте, пока не застыло, – пропела Кэрридж.
Силия круто повернулась и воскликнула:
– Ах, это вы! Знаете, я беспокоюсь, не случилось ли чего с нашим старичком! Целый день из его комнаты – ни звука! Ни шагов, ничего!
