Анхела Бесерра - Неподвластная времени
— Уголок нетронутой природы в Колумбийских Кордильерах. Индейцы назвали это место Киндио, что на языке кечуа означает рай. И они были правы. Однажды я видела там целых четыре радуги, одну над другой. На склонах гор растут кофейные деревья, платаны защищают их от солнца... По берегам рек цветут огромные орхидеи, и повсюду летают неописуемо красивые бабочки. Они порхают в солнечных лучах и вдруг опускаются тебе на плечо. Там столько моего...
К художницам подошел человек лет пятидесяти, весь в черном. Каталина приветливо улыбнулась ему.
— Мы как раз говорили о твоей родине, Херман. Позволь, я представлю тебя...
Незнакомец жестом остановил Каталину и галантно поднес руку Сары к губам.
— В представлениях нет никакой нужды. Сара, для меня большая честь познакомиться с вами. Вы — выдающийся художник. Я только что был в Париже, специально чтобы увидеть вашу выставку: это подлинный шедевр.
Комплименты всегда приводили Сару в смущение. Обычно она не могла угадать, сколько в них правды. Смущенно улыбнувшись, она попыталась остановить поток славословий, но колумбиец и не думал успокаиваться...
— Не скромничайте. Вы уже вошли в историю... — заявил он, заставив Сару покраснеть, чего с ней не случалось уже много лет.
— У Хермана чудесное поместье на кофейной плантации, — сообщила Каталина.
— Куда я вас от всей души приглашаю, — не растерялся плантатор. — Вы бывали в Колумбии?
Сара покачала головой.
— Такой художник, как вы, — Херман смотрел ей прямо в глаза, — просто обязан побывать в моей стране.
Тут к ним подошла Энни. Она уже давно разыскивала Каталину. Пара богачей с первого взгляда влюбилась в одну из картин.
— Я ее у вас похищу. — Энни подмигнула подруге.
Приятная беседа, изысканная, немного старомодная речь, открытая улыбка и утонченные манеры Хермана Наранхо вскружили бы голову кому угодно. Два бокала шампанского, три, четыре... Первая улыбка… Последний шанс? А что, если, закончив съемки в Нью-Йорке, и вправду отправиться в Колумбию?
38
С какой радости этот непонятный тип торчал у входа в Ла-Рюш? Неужели ему больше нечем заняться? Позвонив по домофону, он назвался приятелем по Академии художеств, но Кадис совершенно его не помнил.
После трех дней осады Кадис решил впустить непрошеного гостя.
Художнику из ордена Арс Амантис наконец удалось проникнуть в логово своего соперника. Разыграв дружелюбие, он забросал хозяина студии историями из их студенческой жизни, представив дело так, словно они были давними приятелями. Утаил он лишь зависть, которую всегда испытывал к удачливому однокурснику.
Мазарин увлеченно трудилась за мольбертом, озаренная лучами солнца, проникавшими в комнату сквозь стеклянный купол. Теперь художник понимал, отчего Джереми принял девушку за воплощение Святой. Исходившая от нее сила была явственной, а рука умелой и твердой.
— Твоя ученица? — спросил завистливый художник.
Кадис не ответил. Назойливый посетитель его явно раздражал.
— Зачем ты пришел, Флавьен? У меня нет времени. Мы не виделись черт знает сколько лет; теперь слишком поздно возобновлять знакомство.
— Мне нужно поговорить с тобой наедине об очень важном деле.
— Я тебя слушаю.
— А она?
— Она член семьи.
— Ладно. Что ты знаешь о катарах?
— О катарах? Странный вопрос. При чем здесь катары?
— Очень даже при чем. Я всегда думал, что твой Дерзновенный Дуализм восходит к их представлениям.
— Ты полагаешь, это я придумал термин "Дерзновенный Дуализм"? Должен признаться, я тебя не понимаю.
— Мы считаем, что ты принадлежишь к одной из ветвей катаров. Что ты наш собрат, хоть и... — он цинично усмехнулся, — отступник. Ты прячешь то, что принадлежит не одному тебе.
— Кто это "мы"? Какого дьявола ты здесь болтаешь? Да ты, наверное, рехнулся!
— У тебя есть то, что принадлежит всем нам, и тебе придется это вернуть. По-хорошему... Или по-плохому.
Мазарин внимательно прислушивалась к разговору. Какое отношение Кадис имеет к катарам?
— Где ты прячешь тело нашей Святой?
Тело? Святой? Она не ослышалась? Мазарин вся обратилась в слух.
— Какой еще святой? Вон из моей студии! — Кадис схватил наглеца за плечо и подтолкнул к выходу.
— Ты обязан разделить с нами свой успех, Кадис... И свое вдохновение. — Пришелец бросил взгляд на Мазарин, едва успевшую спрятать медальон под рубашку.
— Уходи, Флавьен. Ты забываешься.
— Ты прячешь ее среди картин? — Завистник рыскал глазами по студии. — Или замуровал в стене? Это она дала тебе славу?
— Вон! Убирайся, или я позову полицию.
— Мы знаем, что ты прячешь нашу Сиенну, мы все равно ее найдем. Предупреждаю: мы не остановимся, пока не добьемся своего. Я не один, нас много. Имей в виду.
— Вон... вон отсюда!
— Кадис... Что случилось? — спросила Мазарин очень мягко.
— Не волнуйся, этот господин уже уходит.
Мазарин подошла к Флавьену и твердо взглянула ему в глаза, хотя в душе готова была разрыдаться от страха.
— Что с вами, месье? Не можете смириться с тем, что другие талантливей вас? Быть может, вами движет зависть?
— Не надо, Мазарин.
Флавьен вперил взгляд в вырез на ее блузке, сквозь который виднелась цепочка медальона.
— Хочешь побеседовать наедине, верно, малышка? Ты наверняка знаешь больше, чем он. — Но Кадис уже тащил его к дверям. Выкинув непрошеного гостя за порог, он с шумом захлопнул дверь перед его носом.
— И не вздумай сюда возвращаться, слышишь?
Он все испортил. И как! Полный идиот, вот кто он такой. Почему он не смог сдержаться — может, тогда бы удалось втереться в доверие к Кадису...
Зависть сыграла с Флавьеном злую шутку. Попав в студию к своему сопернику, увидев его в окружении подлинно прекрасных полотен, истинных шедевров, он потерял голову от ярости и горечи. Унижение оказалось слишком сильным.
Как же он теперь покажется на глаза остальным братьям Арс Амантис? Как объяснит, что упустил уникальный шанс?
Так корил себя Флавьен, шагая к метро.
А девушка... Как она прекрасна, как чиста, какая сила исходит от ее хрупкого тела!
— Кретин! Вот ты кто! — воскликнул художник, спускаясь по ступенькам.
На него начали оглядываться.
— Вот именно, дамы и господа! — Флавьен отвесил шутовской поклон. — Перед вами самый большой кретин во всем Париже.
Прохожие брезгливо обходили его, думая, что перед ними очередной городской сумасшедший.
— КРЕТИН! Тебя бы самого камнями закидать! — вынеся себе столь суровый приговор, он исчез за стеклянными дверьми.
39
Мазарин больше не могла работать. Она слишком сильно испугалась. Наглый незнакомец хотел забрать ее Святую. Лишить ее самого дорогого.
— Малышка, ты дрожишь. — Кадис обнял ученицу за плечи. — Не бойся. На своем веку я повидал немало психов. Бедняги! Они хотят казаться опасными, а сами совершенно безобидны. Представляешь, он хотел тело какой-то святой! — Художник от души рассмеялся. — И еще намекал, что мы с ним братья...
Мазарин сосредоточенно размышляла. С кем бы посоветоваться? С Кадисом? Нет. Только не с ним. Что он о ней подумает? Тогда с антикваром. Если она расскажет обо всем Аркадиусу, тот ей поможет? Или с Паскалем? Нет, доверять нельзя никому.
Если она потеряет Святую, то не сможет жить дальше... Не захочет... Просто не станет...
— Забудь об этом, Мазарин. Все это сущие пустяки. Продолжим?
Она скорее умрет, чем расстанется с Сиенной.
— Похоже, этот жалкий тип спугнул твое вдохновение. Придется сделать перерыв. Хочешь, прогуляемся? — рассуждал Кадис. — Нет, лучше пойдем пообедать.
Мазарин тряхнула головой, возвращаясь к реальности.
— Пообедаем?.. В городе?
Прежде Кадис никуда ее не приглашал. Все их встречи происходили в стенах Ла-Рюш. Если не считать того свидания у Триумфальной арки, Кадис и его ученица еще нигде не показывались вместе.
— Я давно хотел показать тебе одно удивительное место. Место, которое хранит память о великих живописцах прошлого.
— А где это?
— В самом сердце Монпарнаса. Ах, если бы мы с тобой могли перенестись в ту удивительную эпоху... "Ротонда", "Куполь", "Дом", "Клозери-де-Лила". Ты, моя муза, моя любовь, моя художница... — Он вздохнул. — Моя подруга... Мы с тобой закатились бы в "Кантин-де-Васильефф" и там очень быстро опьянели бы от искусства. Напились до белой горячки всей этой красотой, которая дала мне так много и так многим мне обязана. Радовались бы как дети, грустили непонятно отчего... кипели бы от дикой ярости, сходили с ума от беспричинной тоски... Мы с тобой станцевали бы большой вальс на главной сцене жизни, малышка.
