Егор Зарубов - Я уже не боюсь
Я провожу пальцами по струнам… и ничего не слышу. На миг меня охватывает страх: гитара умерла, высохла, разрушилась, как завод, с которого ее увезли, и уже не будет работать…
Потом я наугад кручу ручки на деке, и колонка вдруг выплевывает звон струн. Но не успеваю я обрадоваться, как все заполняет грохот барабанов, по которым хаотично лупит Китаец. Никита машет ему рукой, бешеная дробь замолкает. Я беру пару аккордов, и, даже несмотря на отсутствие третьей струны, звук просто крышесносящий.
До попыток что-нибудь сыграть не доходит – все возятся, воскрешая старье и скрещивая его с помощью паяльника и переходников с современными технологиями. Ближе к обеду выходим покурить в туалет этажом выше. Когда возвращаемся, из нашей конуры слышен стук: кто-то лупит по барабанам. Но Китаец с нами…
Никита толкает дверь, и грохот ударных на миг оглушает. Но все равно слышно: тот, кто за ними сидит, знает, что делает.
В отличие от Китайца.
За барабанами сидит девчонка. Видно, что она их переставила, и теперь они похожи на ударную установку, а не на груду мусора. Маленькая, с тонкими ручками, она самозабвенно колотит по желтым от старости пластиковым мембранам так сильно, что позавидовал бы даже Дейв Грол какой-нибудь…
Она не сразу замечает нас, и я успеваю увидеть безумную улыбку и горящие глаза, какие иногда бывают у настоящих музыкантов на сцене. У меня есть пара кассет с концертами «Queen», «AC/DC» и «RHCP», и на каждой из них иногда можно заметить подобный взгляд. Потом девушка видит нас, прекращает барабанить, выражение лица меняется на смесь кротости и стыда так быстро и ненатурально, что я едва сдерживаю смех.
– Ой… Извините… – говорит девчонка, поднимаясь, и кладет палочки на стул. – Я просто услышала, как вы играете, и… ну…
– Да нормально все, – машет рукой Никита и улыбается. – А я тебя знаю. Ты с архитектуры вроде?
– Нет, с графики, – отвечает улыбкой девчонка, отбросив со лба огненно-рыжую челку. Ее губы накрашены черным, и я вспоминаю песню «Агаты Кристи» «Опиум»: «Я крашу губы гуталином, я обожаю черный цвет». – Мы с тобой рядом сидим на общих лекциях, – продолжает черногубая.
– Точно. Помню, ты как-то на паре по психологии неплохую копию «Девочки с персиками» на обложке учебника нарисовала.
Девушка смеется:
– Было дело. Ника.
– Никита. Круто стучишь.
– Спасибо. Можно… можно с вами попробовать?
Я буквально чувствую, как прохладный подвальный воздух нагревается от пара, который рвется из ноздрей Китайца. Должно быть, Ника тоже что-то такое чувствует и говорит:
– Буквально на минуту. Если, конечно, ваш ударник разрешит.
Все поворачиваются к Китайцу. Тот секунду молчит и нехотя выдавливает:
– Да не вопрос, садись…
Хотя, думаю, все по его роже заметили, что вопросов полно.
Девчонка садится за барабаны, берет палочки, стучит ими друг о друга. Мы подхватываем гитары, и я спонтанно начинаю играть одну из накаляканных в тетрадке блюз-роковых тем. Подключается Царьков, потом врывается Никитина соляга, ныряющая вглубь и вновь вылетающая из общего густого рева, как дельфин, несущийся рядом с быстроходным катером…
А потом Ника делает сбивку и начинает вышибать из нас дух.
Кажется, будто в механизм, грохотавший из-за поломанной детали, наконец-то добавили нужную запчасть, и теперь все работает как надо. Как будто сложились все кусочки мозаики, и получилась настоящая музыка, а не та туфта, что была в гараже. Конечно, корявая, примитивная и грубая, но музыка. А все из-за рыжеволосой девчонки.
Ника встает, протягивает палочки Китайцу, глядящему на нее со странной смесью неприязни, восхищения и зависти в глазах. Но Никита просит ее сыграть еще, а на немой вопрос Китайца пожимает плечами и улыбается. Играем, пока голова не начинает гудеть от мощного эха. Я смотрю, как Никита водит по струнам стальной бензиновой зажигалкой, извлекая протяжные звуковые волны, как в настоящем блюзе. Пробую сделать так же, касаясь струн пустой бутылкой. Получается!
Я даже не замечаю, как Китаец уходит.
После репетиции выходим на улицу – собираемся двинуть на БЖ, выпить вина. И сегодня у меня даже есть такое желание. На скамейке перед входом вижу Китайца. Он ссутулился, курит сигарету, смотрит на стертые носки своих тяжелых ботинок.
– Чувак, ты чего? – говорю я.
– Да ничего, нормально все… Покурить вышел… – бурчит Китаец, глядя исподлобья.
Я смотрю на раздавленные окурки у его ног. Хлопаю его по спине:
– Идем на БЖ, вина примешь, развеешься…
Странно слышать такое от самого себя. Странно думать, что я могу кого-то подбадривать. Странно вообще чувствовать себя нормально. Ну или почти.
– Что-то мне фигово как-то… Давление, наверное… Поеду-ка я домой, – качает головой Китаец и поднимается. – Ты со мной?
– Нет, я попозже. Не хочу туда соваться без крайней необходимости.
На самом деле я вру. Еще недавно я действительно старался как можно меньше времени проводить дома, где не было ничего, кроме густого, удушливого и затхлого запаха недавней смерти. Но теперь там пластинки…
– Ладно… Пока тогда, – машет рукой Китаец и бредет к метро.
Позже, на БЖ, собирается целая толпа. Есть и те ребята, с которыми мы пришли сюда в первый раз, и куча других – знакомые Никиты, знакомые знакомых, просто какие-то непонятные чуваки… Кто-то играет на гитаре, хлопают винные пробки, смех разносится над аллеей, тонущей в вечернем сумраке. Небо заволакивает тучами, они приносят прохладу и моросящий дождь.
Никита с Никой стоят под фонарем, говорят, смеются. Никита курит косяк. Делает «паровоз» – обхватывает губами самокрутку горящей стороной внутрь и выдувает дым Нике в рот. Потом они подходят ко мне. Никита в кожанке, руки в карманах; Ника тоже прячет свою руку к нему в карман, и там их пальцы сплетаются.
Я думаю о том, почему мы с Юлей ни разу так не делали. Потом понимаю, что не было такого прохладного вечера, чтобы кто-то был в куртке. Все – от и до – началось и закончилось в жаре и духоте.
Эти мысли обжигают, будто прикоснулся к горячей конфорке.
– Нужно, чтоб ты с Лешей поговорил… – говорит Никита, протягивая мне бутылку с вином.
– В смысле? – отзываюсь я и делаю большой глоток. Сквозь приторную сладость проступает и щиплет язык спирт.
– Ну о том, что с нами теперь Ника будет играть, – ухмыляется Никита.
Ника тоже улыбается. Видно, что ей немного неловко.
– Я не хочу, чтоб у вас из-за меня… – начинает девушка, но Никита ее перебивает:
– Сам понимаешь, он стучать ни хера не умеет. А она вот умеет.
«Ага. А еще она посимпатичнее», – думаю я и смеюсь.
– Так что, скажешь ему? – еще шире улыбается Никита.
Я киваю. Слабо представляю себе, как сказать Китайцу, что его вышвыривают из группы, которую он и предложил склепать, но сейчас работает вино, и я просто отшвыриваю эти мысли прочь. Мне хорошо. Я вдруг понимаю, что мне не нужны ни друзья, ни девушка, никто – все они будут предательством. Изменой. Все, что случилось, в отместку захлестнет меня доверху и уже не уйдет. А так у меня с призраками договор о ненападении.
Мне нужна только музыка. Пока я с ней, я как будто на другой планете.
Телефон пищит. СМС. Смотрю на перерезанный трещиной экран. «Как дела?»
Алла. Алла Вронская.
Послание из другого мира. Ловлю себя на мысли, что с трудом могу вспомнить ее лицо. Помню, что у нее была татуировка на спине. Змея. Юля хотела такую же…
Делаю глоток и пытаюсь смыть эти мысли к черту. Все это не нужно. Больше не нужно. Это прошлая эпоха. До нашей эры. Атлантида, ушедшая под воду. Подлодка «Курск», упавшая на дно.
Вдруг понимаю, что с Китайцем будет говорить легко.
В какой-то момент гитару передают мне, и я пою песни, которые любила Юля, – «Nothing Else Matters», «Don’t Cry», «Ворон» Шевчука и «Летучую мышь» «Наутилуса». А потом закрываю глаза и пою «Sweet Dreams» с хитрым перебором. Когда открываю, все смотрят на меня. Начинают хлопать, говорят: «Круто» и «Давай еще».
С удовольствием.
Когда устаю играть и петь, метро уже давно закрыто. Аллея опустела, да и наша толпа изрядно поредела. Все разбредаются, Ника уезжает на такси, остаемся только мы с Никитой и толстая девчонка.
– Ну что, на взлетно-посадочную? – говорит Никита.
– Давай, – хихикает толстая девчонка.
– Ты домой не спешишь? – спрашивает меня Никита.
Я пожимаю плечами.
– Не особо.
– Окей. Тогда надо чуток потрудиться.
Мы идем к мусорникам, где кто-то оставил целые башни из старых книг. Какая-то бурда про партию. Мы с толстой хватаем столько, сколько можем утащить, и идем вниз по склону в шелестящую темноту, за которой вдалеке сияет ночной город. Где-то надрывно воет то ли «скорая», то ли милиция, с лужайки у Исторического музея доносятся первобытные звуки барабанов.
