Ребекка Маккаи - Запретное чтение
— У меня вопрос, — сказал Иэн. — Если вы выросли здесь, как вы занимались спортом?
— Я занималась спортом в школе, — ответила я. — А еще на последнем этаже тут есть тренажерный зал.
— А как же выходные?
— По выходным приходилось обходиться без спорта. Только иногда мы с отцом устраивали себе ворота из табуреток и играли в футбол надувным мячом. В России футбол очень популярен.
Я уже рассказывала ему, как мой отец бежал в Америку.
— А можно нам попробовать? — спросил он.
Я и не думала, что это для него так важно. Я ведь помнила, как Софи Беннетт рассказывала об этом их номере с канканом, когда оказалось, что у Иэна беда с координацией. Но, с другой стороны, он ведь десятилетний мальчик, которому за последние двое суток толком не доводилось подвигаться, если не считать коротких пробежек по тротуару в зонах отдыха на автомагистрали.
— Конечно, — ответила я. — Я, правда, сомневаюсь, что у них сохранился надувной мяч.
— Мяч можно сделать из одежды! — радостно предложил Иэн.
Поев, мы вымыли посуду, и я помогла Иэну отыскать в комоде ящик с белыми отцовскими футболками. Он связал их в мяч с помощью маминой кулинарной нити. Мы поставили по два барных стула в разных концах гостиной, и каждый занял позицию вратаря. Мы по очереди пинали мяч из футболок, защищая ворота и пытаясь забить друг другу гол. Иэн оказался не очень хорошим игроком, но и я играла не лучше. Через каждые пять-шесть ударов мяч слегка разматывался, и Иэну приходилось прерывать игру, чтобы увязать его обратно.
— Ты дома играешь в футбол? — спросила я.
— Не-а, — ответил он. — На переменах я обычно играю в игру «иэн-бол», но сейчас я не смогу вам ее показать, потому что для этого нужен мусорный бак, а тут его нет.
Мы услышали, как в замке входной двери повернулся ключ, и Иэн замер в согнутом положении — он как раз наклонился, чтобы снова перевязать мяч.
— Это уборщица, — объяснила я, но тут же сообразила — еще до того, как услышала голос отца, — что для Кристины было уже поздновато.
— Пап! — крикнула я, прежде чем он успел нас увидеть и умереть от разрыва сердца. — Пап, мы тут!
Первой из-за угла появилась мама, с огромными белыми глазами. На плече у нее висела дорожная кожаная сумка, волосы были примяты после сна в самолете.
— Люси! — воскликнула она и двинулась на меня, раскинув руки для объятий. — Солнышко, что случилось? Мы увидели твою машину. Господи, ты ужасно выглядишь!
— У меня все в порядке, все хорошо, — заверила я ее.
— Мы вернулись домой раньше запланированного, у отца плохо с желудком, даже не спрашивай.
Пока она меня обнимала, в комнату вошел отец, заранее расплывшийся в широкой русской улыбке, обнажившей желтые неровные зубы.
— Господи боже! — воскликнул он, глядя на Иэна. — А это что у тебя за новый ухажер?
И прежде чем Иэн успел ответить что-нибудь нелепое, я поспешила сказать:
— А, вы ведь, наверное, помните Дженну Гласс, из моей школы?
Дженна Гласс действительно когда-то училась в нашей школе и однажды стащила у меня с тарелки всю картошку фри, но это имя я выхватила наобум, просто чтобы это был кто-то, с кем мои родители точно не знакомы. Они оба отрицательно помотали головой.
— Это ее сын, Иэн.
Зачем я сказала, что его зовут Иэн? Почему не назвала любое другое имя?
ИЭН протянул отцу руку.
— Иэн Гласс, — представился он и тут же уточнил: — Иэн Бартоломью Гласс.
— Дженна в больнице, и я решила немного ей помочь. А сюда мы решили заехать, чтобы передохнуть.
— А что с ней произошло? — спросила моя тактичная мать.
Она сняла тяжелое твидовое пальто, и я почувствовала, как от него повеяло холодом.
— Мама пыталась покончить с собой, — произнес Иэн.
Он оказался неплохим вруном, очень спокойным и уверенным.
— Папа сбежал с одной девицей, и мама наглоталась таблеток. Но теперь она снова возьмет себя в руки.
Видимо, Иэн не только много читал, но еще и смотрел чертову прорву телепередач.
— Ах ты бедняжка! — воскликнула мама. — Вы оба должны остаться на ночь. У нас есть диван и надувной матрас.
Когда они убрали из-под ног сумки, мама дала нам кучу одеял и надула матрас с помощью фена.
— Где мы его положим? — спросила она.
— Конечно в библиотеке, — сказал Иэн. — Обожаю спать в библиотеках.
Я наблюдала через коридор, как мама стелет ему постель, укладывая подушки и расправляя простыни, а еще она достала откуда-то из шкафа одного из моих старых плюшевых медведей. Отец хлопнул меня, а заодно и Иэна по спине и спросил:
— Как насчет пивка?
Иэн выглядел до смерти перепуганным.
— Нет, спасибо, — ответил он. — Я в порядке.
Он взглянул на меня, чтобы удостовериться, что поступил правильно, и я еле удержалась, чтобы не рассмеяться. Этот ответ он наверняка выучил на школьном собрании, где им объясняли, как отвечать на навязчивые приглашения товарищей.
— Ты в порядке? — весело улыбаясь, переспросил отец. — Спасибо зарядке?
— Не обращай на него внимания, — подбодрила я Иэна.
Отец налил себе стакан пива, после чего уселся на диван и указал мальчику на стул.
— Садись-ка вот сюда, — сказал он. — Сейчас я покажу тебе такое, что ты глазам своим не поверишь.
Иэн сел на стул, вероятно вздохнув с облегчением, что разговор не дошел до той стадии, когда ему бы предложили выкурить косяк.
Отец откинул с лысеющей головы тонкую прядь волос, прикрывавшую плешь, и продемонстрировал Иэну свой лоб.
— Посмотри повнимательнее, так, чтобы свет хорошо падал, и скажи мне, что ты видишь.
Иэн нагнулся поближе.
— Вы что, упали? — спросил он.
Отец пришел в восторг.
— Нет! Я таким родился! Две шишки, по одной на каждой стороне!
Он потрогал сначала одну, потом другую, а после этого повернулся ко мне:
— А теперь ты покажи свои.
Я неохотно убрала со лба волосы — обычно я скрываю шишки под ними. Не то чтобы они прямо ужасно торчали, но примерно один раз из двадцати, когда я откидываю челку, кто-нибудь спрашивает, где это я так ударилась головой.
— Рога! — объявил отец. — Ты когда-нибудь слышал о таком французском композиторе — Дебюсси?
Иэн кивнул, как будто и в самом деле слышал.
— У Дебюсси тоже такое было — два рога на лбу. А это значит, что рога — признак гениальности. Ведь там освобождается дополнительное пространство для мозга!
Иэн захлопал в ладоши — так ему понравились наши рога.
— Просто отпад! — сказал он.
— Отпад! — повторил отец, не сдерживая смеха. — Люси, слыхала, у тебя, оказывается, отпадный отец!
18
Шоколадная фабрика, Ленинград
Тут отец, конечно, пустился в рассказ о великом роде Гулькиновых, и я, запрокинув голову на спинку кресла, прикрыла глаза. Какое это было облегчение — после трех дней дороги наконец передать кому-то другому обязанность поддерживать разговор с Иэном. Я пыталась привести мысли в порядок и расслабиться, но, конечно, это было невозможно.
В голове у меня беспрерывно прокручивалась немая кинопленка о мистере и миссис Дрейк. Сейчас у них в гостиной наверняка сидит священник. Может, это даже сам пастор Боб. Или трое усердных сотрудников сыскной полиции. Мне хотелось верить, что я беспокоюсь о родителях Иэна больше, чем о себе самой. Но если бы это было так, я бы развернула машину, доставила мальчика к их двери и покорно ждала последствий, которые неминуемо обрушились бы мне на голову. Рога у нас на головах не лгали. Мы с отцом были похожи: помахивали одинаковыми разветвленными хвостами и воровали все, что плохо лежит. Дьявол думает только о себе.
Но нет. Больше всего я тревожилась за Иэна. Иначе разве стала бы я ради него отказываться от всего, что было у меня в жизни?
— Так вот, — донесся до меня голос отца. — Я расскажу тебе о шоколадной фабрике.
Иэн выпрямился на стуле и кивнул — усталости как не бывало. Более интригующего начала для поклонника Роальда Даля и придумать было нельзя. Я слышала эту историю много раз, и с годами она видоизменялась, превращаясь из правдивого повествования о подростковом бунте сначала в рассказ в духе позднего Маркеса, а потом и вовсе в ключевое событие российской истории двадцатого века.
— Когда я был маленьким, — начал отец, — Россия называлась СССР. Ты об этом слыхал?
Иэн кивнул.
— Это была очень суровая, очень унылая страна. И у нас не было хорошего шоколада. А шоколад — главная любовь моей жизни.
— И вот результат: теперь у него диабет! — крикнула мама из библиотеки.
— Вместо шоколада у нас были такие светло-коричневые плитки со вкусом мела. Их можно было держать в руках хоть пять часов подряд, и они все равно не таяли. Но когда мне было семнадцать, моему дяде как-то позволили съездить в Швейцарию, и он тайком привез мне оттуда прекрасного настоящего шоколада. Он был совершенно черного цвета и пах лесом. Куда там вашим шоколадным батончикам! Ты ведь тоже любишь шоколад?
