Лори Андерсон - Говори
Рейчел/Рашель и Энди в дружеском порыве идут вместе по коридору. Я забиваюсь в угол, поворачиваюсь лицом к стене и делаю вид, будто учу алгебру. Полагаю, этого вполне достаточно, чтобы меня не опознали. Они садятся на пол, Рейчел/Рашель — в позе «лотоса». Энди выхватывает у Рейчел/Рашель тетрадь. Она хнычет, точно младенец, и грудью ложится ему на колени, чтобы забрать тетрадь. Он перекидывает тетрадь из одной руки в другую так, чтобы она не могла дотянуться. Затем он что-то ей говорит. Я не слышу, что именно. В коридоре шумно, как на стадионе во время футбольного матча. Его губы источают яд, и она улыбается, а потом целует его влажным поцелуем. Это не поцелуй девочки-скаута. Он отдает ей тетрадь. Его губы шевелятся. Мои уши наполняются лавой. Она ни в коей мере не претенциозная цыпочка Рашель. Я вижу сейчас третьеклассницу Рейчел — ту, что любила картофельные чипсы со вкусом барбекю, и ту, что как-то вплела мне в волосы розовую нитку для вышивания, с которой я ходила несколько месяцев, пока мама не заставила меня срезать ее. Я упираюсь лбом в шершавую штукатурку.
Разреженная атмосфераЛучшее место для того, чтобы все хорошенько обмозговать, — моя каморка, мой тронный зал, мой отчий дом. Мне нужен душ. Может, стоит сказать Грете-Ингрид. (Мой шведский недостаточно хорош.) Я могла бы поговорить с Рейчел. (Угу, именно так.) Я могла бы сказать, будто слышала нехорошие вещи про Энди. (Что сделает его еще привлекательнее.) Вероятно, я могла бы признаться ей в том, что случилось. (Можно подумать, она станет слушать. А вдруг она передаст Энди? И чего тогда от него можно ожидать?)
В каморке особо не разгуляешься. Два шага вперед, поворот, два шага назад. Я стукаюсь голенью о кресло. Идиотская комната. Что за дурацкая идея сидеть в кладовке типа этой! Я плюхаюсь в кресло. Оно обдает меня застарелыми запахами обитателей подсобки: потных ног, вяленого мяса, залежавшихся в стиральной машине рубашек. Скульптура из индюшачьих костей начинает попахивать гнильцой. И даже ароматические смеси в трех баночках из-под детского питания не перебивают вони. Может, где-то в стене, рядом с вентиляцией, разлагается дохлая крыса?
Майя Анджелоу наблюдает за мной, задумчиво приложив два пальца к щеке. Очень интеллектуальная поза. Майя хочет, чтобы я сказала Рейчел.
Я снимаю фуфайку. Футболка липнет к телу. Отопление по-прежнему шпарит вовсю, несмотря на то что на улице так тепло, что хоть окна открывай. Вот чего мне точно не хватает, так это окна. Сколько бы я ни жаловалась на зиму, мне гораздо лучше дышится холодным воздухом, который, точно серебряный шарик ртути, проскальзывает в легкие и выскальзывает обратно. Апрель выдался сырым: то слякоть испаряется, то дождик моросит. Не месяц, а теплая заплесневевшая мочалка.
От сырости края моих рисунков закручиваются. Похоже, во всей этой истории с деревом намечается прогресс. Так же как Пикассо, я прошла несколько периодов. Тупой период, когда я толком не понимала, в чем реально состояло задание. Дурной период, когда даже под страхом смерти я не смогла бы нарисовать дерево. Мертвый период, когда все мои деревья выглядели так, будто пострадали от лесного пожара или вредителей. У меня получается уже лучше. Но я пока не знаю, как назвать данный период. От всех этих рисунков подсобка кажется меньше. Может, мне стоит подмазать сторожа и попросить отвезти их ко мне домой, чтобы спальня стала больше похожа на мою подсобку, больше похожа на дом.
Майя похлопывает меня по плечу. Я не слушаю. Знаю, знаю, я не хочу это слышать. Я должна решить проблему с Рейчел, должна что-то для нее сделать. Так говорит мне Майя, ни слова не произнося. Я тяну время. Рейчел меня возненавидит. (Она уже меня ненавидит.) Она не станет слушать. (Придется постараться.) Я стенаю и вырываю из тетради листок. Я пишу ей записку, пишу левой рукой, чтобы она не поняла, кто автор.
«Энди Эванс использует тебя. Он не тот, за кого себя выдает. Я слышала, он напал на девятиклассницу. Будь очень-очень осторожна. Друг. P. S. Передай это также Грете-Ингрид».
Не хочу, чтобы на моей совести оказалась и наша шведская супермодель.
Не покладая рукМистер Фримен — болван. Вместо того чтобы оставить меня одну — «найти свою музу» (клянусь, цитата подлинная), он усаживает меня на табурет рядом с собой и начинает критиковать. Что не так с моим деревом? Он захлебывается словами, описывая, какой это жуткий отстой. Оно застывшее, неестественное и вообще не впечатляет. Своим видом оно оскорбляет остальные деревья как класс.
Я соглашаюсь. Мое дерево беспомощное. Не искусство, а предлог не ходить на уроки кройки и шитья. Я чувствую себя неуместно на уроках мистера Фримена, так же неуместно, как в обществе Март или в своей розовой детской спальне. Здесь имеют право находиться только настоящие художники вроде Айви. Я несу свой линолеум в мусорный бак и швыряю его туда с такой силой, что на меня все оглядываются. Айви бросает на меня хмурый взгляд сквозь свою проволочную скульптуру. Я сажусь на место и кладу голову на стол. Мистер Фримен извлекает линолеум из мусора. А еще он приносит коробку с салфетками «Клинекс». Как он узнал, что я плачу?
Мистер Фримен: У тебя получается уже лучше, но еще недостаточно хорошо. Это похоже на дерево, но слишком уж оно обыкновенное, заурядное, будничное, скучное. Вдохни в него жизнь. Заставь его согнуться, ведь деревья гибкие и поэтому не ломаются. Исполосуй его шрамами, перекрути ветку — совершенных деревьев не существует. Ничто не совершенно. Вся прелесть в изъянах. Стань деревом.
У него сладкий, пломбирный голос, совсем как у детсадовского воспитателя. Если он считает, будто я могу это сделать, что ж, попробую еще раз. Мои пальцы постукивают по резаку. Мистер Фримен гладит меня по плечу, затем отворачивается, чтобы устроить веселую жизнь кому-то еще. Убедившись, что он не смотрит, я пытаюсь оживить плоский квадратик линолеума.
Может, я смогу срезать весь верхний слой и назвать это «Пустой квадрат». Если это сделает какая-нибудь известная личность, работа будет иметь грандиозный успех и стоить целое состояние. Если это сделаю я, получится очередная лажа. «Стань деревом». Ничего себе совет. Мистер Фримен слишком часто зависал с чудаковатыми представителями нью-эйдж. Во втором классе я играла дерево в школьном спектакле, так как не сумела изобразить овцу. Я стояла, раскинув руки, точно ветви, и склонив покачивавшуюся на ветру голову. Потом у меня болели руки. Сомневаюсь, чтобы деревьям когда-нибудь советовали «стать придурочной девятиклассницей».
«Правило кляпа»Адвокат Дэвида Петракиса встретился с мистером Шеей и с кем-то вроде учительского адвоката. Угадайте, кто победил. Спорим, Дэвид при желании может до конца года прогуливать занятия и получать только отличные оценки. Чего он никогда не сделает. Но не приходится сомневаться, что всякий раз, как Дэвид поднимет руку, мистер Шея позволит ему говорить столько, сколько тот пожелает. Дэвид, тихий Дэвид, фонтанирует длинными, развернутыми, хаотичными рассуждениями об общественных науках. Остальные ученики чувствуют благодарность. Мы преклоняемся перед Всемогущим Дэвидом, Который Спасает Наши Задницы От Мистера Шеи.
К несчастью, мистер Шея по-прежнему проводит тесты, и большинство из нас их проваливает. Мистер Шея делает заявление: все отстающие могут заработать дополнительные баллы, сделав доклад на тему «Культурное влияние на рубеже веков». (Он перескочил через промышленную революцию, чтобы наш класс мог наконец перевалить через 1900 год.) Он не хочет нас видеть в летней школе.
Я тоже не хочу видеть его в летней школе. Я пишу о суфражистках. До появления на авансцене суфражисток с женщинами обращались как с собаками:
• женщины не могли голосовать;
• женщины не имели имущественных прав;
• женщин зачастую не допускали в школы.
Они были куклами, без собственных мыслей, без собственного мнения, без собственного голоса. Затем вперед вышли суфражистки со своими вызывающими, смелыми идеями. Их арестовывали и бросали в тюрьму, но так и не смогли заткнуть им рот. Они не сдавались и продолжали борьбу до тех пор, пока не получили положенные им права.
Я написала лучший в своей жизни доклад. Все, что я списываю из книжки, я закавычиваю и снабжаю сносками (или ножками?). Я использую книги, журнальные статьи и видеозаписи. Я даже подумываю о том, чтобы разыскать какую-нибудь старую суфражистку в доме для престарелых, но они уже, наверное, все умерли.
Более того, я вовремя сдаю доклад. Мистер Шея хмурится. Смотрит на меня сверху вниз и говорит: «Чтобы получить дополнительные баллы за доклад, ты должна представить его в устной форме. Завтра. В начале урока».
Я:
Ни мира, ни справедливостиЯ ни за что на свете не смогу прочесть доклад о суфражистках перед всем классом. Мы так не договаривались. Мистер Шея в последнюю секунду поменял правила игры или потому, что хочет меня засыпать, или потому, что меня ненавидит, или по какой-то другой причине. Но я написала реально хороший доклад и не могу позволить тупоголовому учителю обвести меня вокруг пальца. Я прошу совета у Дэвида Петракиса. Мы разрабатываем План.
