Оп Олооп - Филлой Хуан
Отработанным в ходе неоднократных возлияний движением все опрокинули бокалы.
В ушах гостей отзвуком еще дрожали произнесенные полушепотом его последние слова:
— …За Опа Олоопа, которого больше не будет. Ивар и Эрик переглянулись, нахмурив брови.
Студент указал Слаттеру на резкие перепады настроения хозяина: чрезмерную разговорчивость, замкнутость, радость, слезы.
Гастон Мариетти пустился в глубокие размышления:
— Которого больше не будет! Неужто, к несчастью, Оп Олооп — иото finito? Не думаю. Его характер и необычайное жизнелюбие не дадут ему прервать свой путь гуманиста, забыть о высоком искусстве быть человеком настолько, насколько это возможно. Его речь, глубокая по смыслу и подобная сахарному сиропу на вкус, продемонстрировала, однако, глубокую усталость, толкающую его в объятия собственного прошлого. В чем же причина этого состояния? Впрочем, дух человеческий подвержен действию разнонаправленных сил, которые одновременно воздействуют на нашу личность, пытаясь увлечь ее за собой. Даже я чувствую их действие. Verbi-gratia, я, как это ни парадоксально, принимаю нынешнее плачевное состояние морали и наживаюсь на нем, и при этом утверждаю, что меня заботит наше будущее…
Пролившийся с молчаливого согласия Опа Олоопа на сутенера дождь из цветов и смеха вернул его к шумному застолью.
— И вы еще критикуете мои отвлеченные рассуждения и внутренние монологи? Видели бы вы себя, когда погружаетесь в задумчивость… Вам, должно быть, непривычно это состояние… Вы машете руками, как утопающий.
Гастон покраснел:
— Простите меня. Я ненароком задумался о вас. Ваш тост «за Опа Олоопа, которого больше не будет» смутил меня.
— Ницше говорил: «Человек — случайность в мире случайностей».
— Хорошо. Но этот имплицитный отказ от будущего, это решение рядить душу лишь в давно вышедшие из моды одежды прошлого… К слову, я настолько ненавижу прошлое, что неоднократно отказывался от того, чтобы завести детей, из страха, что их возраст будет подчеркивать мою старость.
— А я, напротив, страдал и страдаю от их отсутствия. Они нужны как раз для того, чтобы подчеркивать старость, ведь иллюзия вечной молодости — не более чем иллюзия.
Закончив говорить, он провалился мыслями в воздушную яму. Вздохнул. И, не думая, закрыл глаза рукой.
На этот раз непривычное поведение Опа Олоопа «технически» объяснял своим соседям Пеньяранда. Хотя он и не летал сам по себе, а только сопровождающим, он в совершенстве знал и теорию воздухоплавания, и законы, и международные соглашения, регулирующие воздушное сообщение.
— На пути трансцендентального полета иллюзии к мирной области сознания нередко встает воздух, разреженный тоской и беспокойством. И тогда двигатели субъективного начинают сбоить и иллюзии камнем падают вниз. Пилот выдержанный в таком случае планирует до ангара собственного тела. Прочие же, столкнувшись с крахом надежд, цепенеют в беззащитности духа сродни той, что, должно быть, чувствовали в полете низвергнутые падшие ангелы…
Эрик уловил суть сказанного. И, действуя, как всегда, грубо и решительно, толчком локтя спас положение для своего соотечественника:
— Давай, продолжай, все за столом смотрят тебе в рот. Ты же наверняка уже решил, что стоит нам поведать. Так вперед.
Оп Олооп кивнул в знак согласия. Он возвращался издалека. Его лицо горело, исполненное неясного желания разрыдаться. В нем отражались пройденные туманы подсознательного и пустынная пыль плоти. Он с горечью произнес:
— Я знаю людей, которые, страдая от нехватки чужого тепла, говорят в голос, просто чтобы услышать, что они существуют. Я не верю своему голосу. Мне тяжело говорить. Мой голос всегда звучит незваным гостем в театре, где я ставлю, и я же слушаю, будучи одновременно и режиссером, и зрителем, потаенную драму своей жизни. Простите меня за это и давайте сменим тему.
— Нет, Оп Олооп. Рассказывай. Твое приглашение на этот банкет, написанное в изысканном китайском стиле, не могло не привлечь моего внимания. Вот это:
Досточтимый Ивар,
буду рад, если ты сможешь оказать услугу моему
духу, присоединившись к моему столу сегодня
вечером в 21.30 в Гриль-дель-Пласа.
Это что-то необычное. За этим что-то скрывается. Скажи мне, что за шепот, что за шум, что за гул нужны твоему духу? А я сделаю то, что зависит от меня. Вот только не надо этого непроницаемого лица а-ля Клайв Брукс.
Опа Олоопа загнали в угол. Студент и сутенер с карточками в руках прочитали друг за другом слово «Досточтимый». И присоединились к немому абордажу, смущая его взглядами.
— Господа, ваши ожидания расстраивают меня. О чем вы хотите, чтобы я вам поведал? После бегства из Финляндии моя жизнь стала однообразной, приглаженной и прямой. И оставалась такой. Ты, Ивар, познакомился со мной в лицее в Улеаборге, где я оказался бессилен перед любовью Минны и уроками ее отца, преподавателя литературы. А потом я шел и шел по всей Суоми, от Архангельска до Ботнического залива, от шестидесятого до семидесятого градуса северной широты. Озера, марши, скалы. Холод, голод, камни под ногами. И так, пока мои ягодицы не обрели покоя в контрольном управлении лесозаготовительной империи Турку. Там я познакомился со статистикой. Я напитался абсолютной истиной чисел и относительной истиной вероятностей. На протяжении ряда лет я точно знал мировой объем потребления целлюлозы, дегтя и фанеры в тоннах. Люди непосвященные не понимают иерархичности статистики, науки, связывающей чистую математику с реальным миром. Esprit degéométrie и esprit de finesse. [37] Основываясь на данных инвентаризации, графиках и столбцах цифр, она описывает и сводит воедино статическую историю человечества. Фанера стала моей отправной точкой. Анализируя цифры экспорта фанеры, фа-не-ры… Оэрее!.. Франциска! ФРАНЦИСКА! ФРАН-ЦИС-КА!
Что за пугающая выходка!
Внезапная и резкая экзальтация Опа Олоопа вогнала гостей в ступор. Некоторые привстали со своих мест. Но он тут же взял в себя в руки и жестом настоял, чтобы они снова сели.
— Простите мне мою непоследовательность. Не знаю, что это за пьяная блажь и непонятные порывы.
Он лгал.
И тут же сладким, затихающе сладким голосом, словно приглушенным сурдиной, прокричал:
— Оэрее! Франциска! ФРАНЦИСКА! ФРАН-ЦИС-КААА!.. Эвоэ! Ио, ио, элелелеу!..
Ступор перерос в смятение. Никто не мог понять, что происходит. Мало того что хозяин издавал клич вакханок, так он еще и аккомпанировал себе, ударяя пальцами по губам. При виде этого подобрался даже Гастон Мариетти. Все гости обратили внимание на отчаяние в начале рассказа и на самодовольную гордость, никак не связанную с его продолжением. Что за блажь вызвала эти нелогичные скачки?
— Быть может «Меrсurеу»…
— Или слишком много разного вина.
— Нет. Он почти не пьет, — прошептал Эрик на ухо Слаттеру.
Виновник же торжества тем временем, словно ничего и не произошло, продолжил повествование:
— …Анализируя цифры экспорта фанеры, я мог довольно точно судить о природе и идиосинкразии страны-импортера, подобно тому как торговец презервативами может догадываться по объемам продаж об уровне рождаемости среди населения…
Гости неуверенно засмеялись. И все же шуткой удалось вернуть их на свои места. Пирующие с жадностью набросились на гуляш.
Но тень моветона повисла в воздухе. А вместе с ней и настороженное внимание окружающих.
Торопливо, с плохо замаскированным желанием избавиться от этого чувства, Оп Олооп продолжил:
— Я осел в Хельсинки, и статистика покорила меня своей научной обособленностью и необходимыми для занятия ею дисциплиной и опытом. Тогда-то я и влюбился в метод. У любого явления есть своя механика, для понимания которой нужны, во-первых, критический подход; во-вторых, умение толковать; в-третьих, честность и, в-четвертых, точность. Любое исследование представляет собой рациональную оценку, результатом которой становятся: в первую очередь, вероятностный анализ сил в контексте исторического материализма; во вторую очередь, предопределение возможности ошибки в бесконечности будущего и, в третью очередь, функциональное уравнение, которое приводит прошлое в гармонию с системой тайных принципов. Это чистая философия, друзья мои, на которую Гельмгольц и Херц намекнули Вселенной, бросив на стол, как сказал бы игрок, цифры, цифры и еще раз цифры! Затем я устроился в Институт демографии, и мои монографии превратились в хроники любви и смерти столицы. Те, кто исповедует философский подход к цифрам, могут предвидеть, основываясь на статистике внебрачных родов, разводов и преступлений на почве любви, надвигающийся роковой кризис современной морали. Мои научные работы по этому поводу, посвященные евгенистическому созданию благополучного социума путем биотипического совершенствования индивидуума, были тепло приняты Лондонским статистическим обществом и рядом конгрессов, на которых были представлены доклады по моим трудам. Кроме того, «Annuaire Statistique de la Societé des Nations» за тысяча девятьсот тридцать второй — тридцать третий годы указал на техническое совершенство «Метода Опа Олоопа» о сопоставлении данных по явлениям, общим для различных стран. Метод прежде всего, господа. Бэкон говорил: «Claudus in via antecedit cursorem extraviara» — посредственный ум, ведомый правильным методом, добьется больших успехов в науке, чем проницательный гений, тычущийся наугад. Я в этом отношении всегда придерживался метода и буду делать так до самой смерти, которая, как и любое другое явление, также обусловлена рядом факторов: работой гормонов и нервной системы — и общепризнанными аксиомами физического и психического характера. Отправившись в добровольную ссылку после установления реакционной диктатуры Свинхувуда, я поселился во Франции. Моя семья подняла все связи, чтобы вернуть меня домой, и получила от первого президента Финляндии Каарло Юхо Стольберга особое помилование и право восстановиться в должности. Ха-ха! Хорошая попытка, родственнички! — подумал я, как Рыжик. [38] Мне не нужны были ничьи помилования, и уж тем более от тех, кто хотел, поманив будущим в розовых тонах, заставить меня забыть красную кровь двадцати тысяч моих товарищей, убитых во время «Белого террора». И я остался во Франции, великолепной и невыносимой стране. Остался и перенес несказанные страдания: любой северянин, оказавшись в латинском мире, всегда страдает от низких страстей, отсутствия порядка и излишних вольностей.
