Подземный гараж - Хаи Янош
Хватит, достаточно ты жил внизу, говоришь ты дома, сейчас твое место — наверху, и ты поддерживаешь принятые правительством меры, которые сделают полностью невозможной жизнь твоих прежних родственников, которые остались внизу. Никогда из них ничего не выйдет, где они родились, там и умрут. И произойдет это скоро, долго ждать не придется, потому что пьют они дрянной алкоголь и едят что попало, а если этого недостаточно, то есть еще и соответствующее медицинское обслуживание, врачи ведь тоже чувствуют, что ради этих людей лезть из кожи совсем необязательно. Каждый от чего-то умирает, так чего бы им не умереть сейчас, например, от той конкретной болезни, которой они как раз болеют.
Ты поддерживаешь эти меры, направленные на то, чтобы те, кто и так живет плохо, жили еще хуже, чтобы система образования была такой, в которой перекрыты все каналы подъема. Бросьте, зачем людям второго сорта становиться людьми первого сорта. Если они не останутся внизу, то кто их там заменит? Они должны там оставаться, потому что они такими родились. Проще оставить все как есть, чем вечно трудиться над тем, чтобы из нищего сделать принца и наоборот. Жизнь — не книга сказок, в которой случаются всякие чудеса. И вообще, ни к чему тратить на это слова, тебя это все равно не интересует, твои дети учатся за границей и гарантированно получат такое образование, с которым, если бы даже захотели, не смогли бы скатиться на уровень неудачников.
Что касается этой страны — некой незначительной европейской страны, нет смысла даже ее называть, короче, одной из тех стран, жители которых, несмотря на крохотную территорию, считают, что их культура, национальные традиции, а также необыкновенные достижения и в духовной, и в материальной сфере поднимают эти страны на уровень величайших государств мира или даже и того выше. Так вот, будущие правители этой незначительной страны получают образование в лучших университетах мира и возвращаются в свою страну с такими знаниями, а тем более с таким самосознанием, что без всяких проблем смогут занять предназначенные им руководящие посты. Граждане же этой страны, получившие обычное образование, не могут даже соревноваться с ними, они заведомо обречены на поражение, и нечего тут вспоминать историю с Давидом и Голиафом! Тем более что какая-то часть этой истории — наверняка чистая выдумка: или Давид не был таким уж мелким, или Голиаф не был таким великаном, а уж легенда насчет пращи — совсем бред, простая сказка, которую древние грамотеи вставили в Библию, чтобы поддерживать в неудачниках иллюзию, будто судьба их может измениться, просто надо научиться правильно обращаться с пращой.
Вроде с желудком полегче. Удалось-таки выплюнуть изо рта эту горечь. Здесь, в подземном гараже, воздух слишком затхлый и всегда не проветрено. Что с того, что вентиляция работает и вентиляторы стоят огромные, никакого с этих вентиляторов толку, или просто их недостаточно, потому что застройщик наверняка сэкономил несколько штук, чтобы закрыть эту инвестицию с большей прибылью. Выхлопных газов от машин столько, что едва можно дышать. Выхлопы заглушают все прочие запахи, не помогают ни духи, ни дорогие дезодоранты, человеческого запаха тут вообще не чувствуется: ни запаха старости, ни молодости, ни ухоженности, ни запущенности, — только запах машин. От этого и тошнота каждое утро. И тошнота эта вполне гармонирует с тем, что меня окружает. С тем, что окружает внизу, в гараже, и снаружи, когда кончается дежурство и я наконец выхожу наверх. Потому что мир этот — непоправимо скверный и безнадежный, такой скверный и безнадежный, какой только можно представить. И все равно не желает он распасться, разрушиться: скверный он как раз в такой мере, чтобы оставаться в целости. А если он станет еще хуже и та последняя, необходимая для работы всего механизма деталь готова будет вывалиться из него, то кто-нибудь придет и все починит — как чинит в каждом случае. Там, где нужно, подштопает, там, где нужно, приварит, и пожалуйста, самое скверное, но необходимое для работы состояние обеспечено. Правда, удаваться это будет уже недолго, когда-нибудь все кончается, нет нужды ждать миллиарды лет, чтобы расширение, разбегание прекратилось и материя устремилась назад, к первоначальной точке. Мир закончится не так, как считают провозвестники конца света: и печати не будут взломаны, и всадники Апокалипсиса не прискачут, и гигантского взрыва не произойдет, — все ограничится только убогими маленькими взрывами, в которых потонет жалкий скулеж.
Скоро, скоро наступит конец, и тщетно станете вы забиваться во дворцы ваши, и тщетно будете строить башни из денежных пачек — в какой-то момент башни рухнут, и рассыплются стены Иерихона, и все, что построили вы, падет, принесенное в жертву новой воле, воле, которая уже перешагнула ваши пороги, но вы не видите ее, ибо вы слепы и самонадеянны, и живете, ослепленные восторгом, который испытываете от самих себя. Вот так же патриции, жившие в чудом сохранившихся городах Древнего Рима, не заметили, что империя давным-давно уже находится во власти вестготов, лангобардов, гепидов, кельтов и германцев, всех тех племен, которые они считали ничтожными и варварскими. Они смеялись над темными, неотесанными кочевниками, и так, с трясущейся от смеха и раздувающейся от высокомерия грудью, и погибли, были стерты с лица земли.
Ты думаешь, что добрая воля порождает добрые дела, а злая воля — злые дела, хотя это совсем не так: из добра точно так же может родиться зло, как из зла — добро, никакой гарантии, что случится то или это. Как не знаем мы, сколько человек считают злом, сколько человек видят вред в том, что мы считаем добром. Происходит то, что происходит, оно ни такое, ни этакое, оно — всего лишь продукт конкретной жизненной воли. Ослабевшая жизненная воля постоянно оказывается в проигрыше, как в проигрыше оказываются те люди, которые из страха, из трусости или по причине вколоченных в них в детстве угрызений совести не смеют ничего изменить в своей жизни. В проигрыше будешь и ты. Ты ничего не менял и сам не менялся. Ты станешь жертвой жизненной воли третьего мира, над твоей могилой внуки, чей разум помутнен алкоголем и веществами, синтезированными химическим путем, не станут опрокидывать и разбивать вазы, потому что не будет у тебя внуков, тот вид, к которому ты принадлежишь, вымрет полностью, и кости твои через тысячу лет будут изучать мусульманские археологи, как нынче археологи раскапывают аварские кладбища, и сколько бы ни было найдено останков, они, эти археологи, все-таки не могут избавиться от подозрения, что аваров, собственно говоря, пожалуй, и вовсе не существовало.
Скука, скука, скука. Ничто не меняется, ничто не происходит; только если болит что-то, ты чувствуешь, что ты есть. Утром встаешь, делаешь то, что делаешь каждое утро. Приходит следующий час, это уже первая половина дня, ты делаешь то, что должен делать до обеда, подобным же образом действуешь после полудня и вечером. Свободная воля — пыль в глаза, крапленая карта власти. Ты думаешь, от тебя что-то зависит? Ты придешь к пониманию, что — ничего, и, когда наконец твои годы закончатся, ты скажешь лишь: словно ничего и не было, совсем ничего. Будешь сидеть и смотреть в, пространство, и думать, насколько же все ничего не стоит, все пролетело, упорхнуло, былые ценности сыплются через твое сознание, как зерна пшеницы сквозь решето, и, пока ты ждешь, чтобы просыпались и последние твои минуты, все потеряет свой смысл, реальность — только боль, только безумная резь, живущая у тебя в желудке, и даже морфий не может ее заглушить.
Не начинай ты опять с этим добром и злом, тебе это не идет, я по ушам твоим вижу, ты сам знаешь, что лжешь. Добра и зла нет так же, как нет в жизни причинно-следственных связей, все это — лишь человеческая конструкция, чтобы нам было о чем думать, но то, что есть, не может служить причиной того, что происходит, оно лишь означает возможность, а потому нечто противоположное или нечто совсем другое может произойти точно так же, как то, что в конечном счете произошло. Тому единственно несомненному факту, что каждая возможная история сомнительна, что сомнительно уже то, что она произойдет, — доказательство дает лишь квантовая механика; одержимые исследователи внутреннего строения атомов посмели сказать: верно то, относительно чего мы хотели, чтобы оно не было верно.
