Юрий Нагибин - Рассказы
Ездовой немного подождал, не выйдет ли кто из правления, чтоб удержать агронома, но дверь будто приросла к косяку, и, вздохнув, он стал снимать торбу с морды меринка. Тот, видать, сильно оголодал: он все тянулся к торбе, шевеля мягкими ноздрями. Ездовой толкнул его локтем в храп, вложил удила в теплый скользкий рот, пристегнул их к уздечке и, снова вздохнув, вернулся к саням.
— Может, пойдете поговорите? Он ведь только на подходе такой, председатель-то…
Девушка букой сидела в розвальнях, насупив брови, плотно сжав красные пухлые губы.
— Хозяйство зажиточное, — говорил ездовой, жалея эту маленькую, неприкаянную фигурку. — Житье сытое, а что работы много, — так где же ее мало? Тут не то что у петровцев, с начала не начинать. И дом тут поставили справный, под железом, и уголь завезли. Вон снежок-то черным припудрен, я так сразу смекнул, что для агронома, сами-то дровами отапливаются…
— Что я, железной крыши не видела! — сипло сказала девушка и снова замкнулась, заперла себя, как кошелек.
В молчании тронулись в обратный путь. Ездовой сердился, он и сам не мог понять, на кого и на что. Девушка, конечно, вправе выбирать; все-таки махонькая, а бросила Москву, дом, мать, единственно по своей комсомольской совести пустилась в этакую даль, в чужую, трудную жизнь. Да ведь и председатель не так уж виноват, что работу требовал, зато и условия дает подходящие. Жаль, что не сладились! Может, надо было ему вмешаться? Да разве б его кто послушал? Сердитое чувство не проходило, и ездовой, наконец, понял, что во всем виноват разленившийся меринок, трюхает себе кое-как, будто не видит, что уже ночь на носу, а дела они так и не сделали. Ездовой вытащил из-под соломы кнут и с оттяжкой хлестнул меринка под бочковатое брюхо. Меринок обиженно мотнул головой, и комья снега чаще забарабанили о передок саней. Правда, ненадолго: упрямый конь сошел на прежний шаг. Но ездовой не стал его больше понукать. На несытое брюхо откуда резвости взяться?
Ездовой и сам чувствовал себя неважно. От выпитой на голодный желудок водки его клонило ко сну, мысли расползались в голове какой-то серой мутью. «Сейчас бы горячего хлёбова», — думал ездовой, борясь с дремой. Девушка ела какую-то пищу, доставая ее из своей авоськи маленькими кусочками. У ездового заворчало в животе, он стал нарочито ерзать и кашлять, но попросить еду посовестился.
Когда они подъехали к МТС, совсем стемнело, на улице зажглись фонари, и в несильном желтом свете, как мухи, зареяли черные снежинки. Ездовой обрадовался темноте и вечернему малолюдству улицы. «По крайности никто не увидит, — подумал он, — а то ведь такой народ, пойдут врать, как ездовой агронома возил…»
Когда остановились у крыльца, девушка уже привычным ездовому движением схватила свой чемоданчик и коротким, с пятки на носок, шагом зачастила к лесенке. Она поднялась, по ступенькам, поставила чемодан, двумя руками открыла на тугой пружине дверь, попридержав ее ногой, забрала чемодан и скрылась в помещении. Это однообразие ее беспомощных, но упрямых и ничем не смущаемых движений вызвало у ездового глухое раздражение.
Он тоже вылез из саней и, ощущая какое-то окостенение в своем старом теле, принялся медленно разнуздывать меринка, чтоб задать ему корма.
Меринок захрустел, засопел в торбе, у ездового еще сильнее засосало под ложечкой. Он немного походил, потопал валенками по снегу, а девушка все не шла, и ездовой подумал что, наверно, директор задает ей перцу. «Ничего, молодежи такая наука на пользу!» — погасил он в себе короткое сострадание.
Из-за каланчи вышла луна, и каждый сугроб и сугробик, каждый бугорок и снежный нарост на суку заискрились тысячью огней, и в этом чудесном, как в сказке, свете невидный городок будто вырос — крышами, коньками, трубами и шпилями поднялся к небу. Ездовой постоял, полюбовался и не спеша направился к крыльцу.
Он миновал пустой коридор, хранивший запах кисловатой овчины да отошедших в тепле валенок, и вошел в такую же пустую приемную. Стол Марины был чисто прибран, лампа потушена — видно, директор отпустил секретаря домой. Ездовой обрадовался, что избежал встречи с языкастой девицей. За толстой, обитой войлоком и клеенкой дверью директорского кабинета была тишина; зеленым глазком смотрела в приемную замочная скважина.
Ездовой отошел к окну в ледяном узоре и от нечего делать стал выковыривать дырочку. Куда же теперь направят агронома? Эх, кабы в Дворики! Там председатель женщина, может легче бы столковались?
Он не заметил, как открылась дверь, но услышал знакомый частый постук маленьких ног. Девушка почти бежала к выходу, неся перед собой чемоданчик. Ездовой окликнул ее, и она, словно припоминая, оглядела его, засмеялась чему-то и сказала:
— Ох, а я-то боялась, что вы не дождетесь!
— Как это не дождусь? Я на службе, — сказал ездовой, радуясь ее оживлению и смеху, который слышал впервые. — Куда прикажете везти? — весело спросил он.
— На станцию!
— Куда-а?
— На станцию. Домой еду!
Девушка снова засмеялась и помахала в воздухе листком бумаги, на котором подсыхал жирный кружок печати и кудреватая подпись Окунчикова. Сложив бумажку, она спрятала ее в карман под шубку и быстро пошла к выходу. Ездовой в смущении последовал за ней.
Девушка уже устроилась в санях, она сидела как-то по-иному, свободно, непринужденно, и болтала ногой.
Ездовой сорвал торбу с морды меринка, приладил сбрую.
— Н-но! — сказал он почти шепотом.
Его удивляла и тревожила легкость, с какой девушка приняла свое поражение.
— Неладно это у вас получилось, а? — осторожно сказал он через некоторое время.
— Ничего! — Она опять засмеялась, пригнув голову. — Вот дома удивятся!
Она что-то говорила о доме, о Москве, но ездовой вслушивался не в слова, а в звук ее свежего, чистого, странно незнакомого и чужого голоса.
Вскоре они выехали на укатанный грейдер, ведущий к станции.
— Ох, какая дорога хорошая! — обрадовалась девушка. — Мы так минут за сорок доедем, а поезд через три часа.
Ездовой молчал, выпустив вожжи из рук; девушка продолжала болтать сама с собой:
— Поезд через три часа… у меня нет ни билета, ни брони… Знаешь, дедушка, — тронула она за плечо ездового, — ты все-таки не спи, а давай побыстрей. Я тебе водочки поставлю.
— Я вам не дедушка, а Сергей Данилыч, — резко сказал ездовой. — А насчет водочки не беспокойтесь: не нуждаемся.
— Сердитый! — капризно и смешливо сказала девушка. — Вы местный? — спросила она через минуту.
— Местный… — опешив, произнес ездовой: ведь она уже раз задавала этот вопрос. — Местный! — повторил он, и чем-то обидным прозвучало для него это слово, которое он всегда произносил если не с гордостью, то все же не без хорошего чувства.
