Павел Астахов - Мэр
Мэр застонал. Хлебный кризис никак не отменял протокола праздника, а это был тот еще «геморрой».
– Что ж ты раньше не сказал? Кто там еще прибывает?
Роберт успокаивающе замотал головой:
– Да не волнуйтесь. Я вам докладывал еще месяц назад. Еще когда только приглашали.
– Это я и без тебя помню! – оборвал его мэр. – Ни склерозом, ни провалами памяти не страдаю. Что нового? Ты ведь об изменениях в протоколе?…
– О них, Игорь Петрович, – кивнул Роберт, – мы ведь кого приглашали?
– Кого-кого? Мэров и депутатов.
– Вот именно. А подтвердили приезд вовсе не мэры и депутаты.
– А кто же? – удивился Лущенко.
Роберт недовольно поморщился:
– Да их замы и помощники. Все какие-то третьи-четвертые лица. Даже не первые замы.
Игорь Петрович должен был отметить тот факт, что даже для Роберта – единственного первого зама мэра – пары соответствующего уровня среди гостей не находилось.
– Ах, вон оно что… – мэр задумался. – Ну, и как с ними быть?
– Как? – переспросил Сериканов и на мгновение погрузился в размышления.
– Ну же, Роберт, не тяни. Я же знаю, что ты уже все продумал!
Сериканов рассмеялся:
– Да, есть кое-какие протокольные соображения.
– Так, выкладывай.
– Значит, так… Поскольку все они третьего-четвертого сорта, но в то же время вроде как гости, то встречать их должен заместитель. Скажем, Кисляк или Усачева.
Мэр, не соглашаясь, замотал головой:
– Ой, ну слушай, Галину давай не будем вмешивать! Ей и так не просто образованием заниматься. А Кисляк вроде как в отпуск отпросился… – Он задумался. – Слушай, Роберт Шандорович, а может быть, ты?
Сериканов сделал негодующе-удивленное лицо.
– Нет, нет, – замахал руками мэр, – я понимаю, что они и впрямь третьего-четвертого сорта ребята. Но, может, в виде исключения? Ну, сделай одолжение для города.
Сериканов, изображая внутреннюю борьбу, нахмурился, а Лущенко, изображая свою глубокую зависимость от такого замечательного зама, молитвенно сложил руки:
– Не для себя прошу, для города!
– Ох, – вздохнул Сериканов, – чего только не сделаешь для вас, Игорь Петрович! Посвящу наступающий уик-энд коллегам евробуржуям. То есть евродемократам.
– Вот это другое дело! – обрадовался мэр, и Сериканов тут же погасил его радость последним вопросом.
– Игорь Петрович, там еще есть бизнесмены. Хорошо бы для веса и с нашей стороны кого-то адекватного.
Лущенко задумался.
– А кого я тебе дам? Алене сейчас не до того будет… ей хлебом надо заниматься.
Сериканов ждал.
– Кого же? Кого же? Слушай… а что, если… – мэр задумался, – а они хоть по-русски говорят?
– Практически нет, – мотнул головой Сериканов, – придется переводчиков брать. Там такое разнообразие… голландцы, норвежцы, французы.
Лущенко опустил голову и тут же повернулся к Алене:
– Позвони-ка шурину моему ненаглядному. Пусть поработает…
– Только не Васька! – вскинулась Сабурова.
– Да не бойся ты, – отмахнулся Лущенко, – если что и ляпнет, переводчики подкорректируют. Вон Роберт с ними специально инструктаж проведет.
Он повернулся к Сериканову:
– Проведешь?
Роберт кивнул. Игорь Петрович завел себя в подготовленную для него двусмысленную ситуацию ровно так, как надо, а главное, сам.
Пощечина
То, что самолет с Лущенко и его супругой сел, Знаменцев узнал на полпути в свой кабинет, мгновение подумал и, повертев предназначенные Марине цветы, двинулся к Доронину. Пал Палыч понимал, что Алена мгновенно возьмет на себя все проблемы, связанные с закупками хлеба, а Лущенко – переговоры с партбоссами. Это означало, что никаких митингов не будет, а его офицеров можно смело снимать с внеочередного дежурства. Возле лифта неожиданно столкнулся с Брагиным, который торопился к выходу:
– О, Палыч, здорово! Цветочки прикупил? Неужто дама завелась? – нахально расспрашивал его боевой товарищ, новоиспеченный начальник отдела, подчиненный и главный подозреваемый по делу «оборотней».
Знаменцев сделал вид, что очень рад встрече:
– Да мальчишка на перекрестке уговорил купить. А ты куда торопишься? Вроде у тебя должны быть сегодня методические занятия. – Он демонстративно поглядел на часы, а затем вперил взгляд в перебитую переносицу подполковника Брагина. Тот явно занервничал, но тут же напустил на себя равнодушный вид:
– Я эту тему уже отработал. Еще в Первую чеченскую. Ты же знаешь, Палыч. Да и важная встреча у меня сегодня. – Он наклонился к самому уху Знаменцева: – Понимаешь, влюбился. Встретил девушку небесной красоты. Ты же мужик, Палыч, понимаешь. Не могу отказать даме. – Он нагло посмотрел в глаза начальнику, подмигнул и заспешил к выходу из здания.
Знаменцев проводил его взглядом. Ну-ну, влюбленный. Не дай бог ты сегодня тоже попадешься в сеть. Пощады не жди. Продолжая так рассуждать про себя, грозя предателю возмездием, он поднялся на третий этаж, где обреталось начальство управления. Заходя в свой кабинет, в приоткрытую дверь напротив он увидел, как рыжеволосая Юля украдкой смахивает слезы и всхлипывает. Пал Палыч поморщился: видимо, генерал опять сорвал на ней производственный гнев или устроил очередную сцену ревности, о которых по управлению уже ходили легенды. Он поднес цветы к лицу, вдохнул свежий аромат и шагнул в приемную Доронина.
– Юля, Юленька, здравствуйте! А я вот совсем заработался. Даже к вам еще не заглядывал сегодня.
– Здравствуйте, Пал Палыч, – в последний раз всхлипнула секретарша и слабо улыбнулась, – проходите.
– А у меня сюрприз, – он протянул букетик. – Это вам, Юля. Такие же милые и красивые, как вы…
Дверь генеральского кабинета распахнулась, и Знаменцев замер. На Доронине не было лица. Растрепанный. Без мундира. Злой. Очень злой.
«Ну, я, блин, попал!» – Знаменцев уже отметил, что лампочка селекторной связи в кабинете Доронина горит зловещим красным огоньком, что означало, что приемную прослушивали.
– Т-ты… – выдавил генерал, хаотично перемещая взгляд с роз на Знаменцева и обратно. – Т-ты как посмел?!
Пал Палыч быстро положил букетик на стол, вытянул руки по швам и скороговоркой выпалил:
– Рррзршите идти, трищ генррл? Есть!
Не дожидаясь ответа, развернулся на каблуках и почти строевым шагом вышел из приемной.
«Ну, я влип!» За дверью послышался генеральский крик, а затем – плач. Знаменцев стоял в коридоре и чувствовал себя дурак дураком. Вместо того, чтобы выйти вслед и сказать Знаменцеву все, что он о нем думает, – если уж на то пошло, – ревнивый генерал вымещал злость на Юле.
«Это их сугубо личное дело, – зажмурился Знаменцев. – Меня, дурака, это не касается. Милые бранятся – только тешатся…» Но, судя по звукам, генерал и не думал останавливаться, а, напротив, распалялся все больше.
