Мария Метлицкая - Машкино счастье (сборник)
Что такое «остальное», Елена спрашивать не стала, постеснялась.
Лиза рвалась на работу, искала няню, но с Иркой никто долго сидеть не хотел. Уже тогда, девочкой, она становилась неуправляемой. Потом все-таки Лиза работала пару лет на кафедре в Станкине секретарем. Работой была довольна – с ней считались, да и с чужими людьми она ладила легко. Ее вообще почему-то считали человеком легким и необидчивым.
Но проблемы и болезни дочки перевесили, и Лиза окончательно осела дома. «На хозяйстве», как говорила. Хотя дом вести не любила, готовила плохо, по необходимости, убирала нехотя. Но Ирку исправно мотала по кружкам, музыкам, гимнастикам, плаваниям… Та, правда, нигде долго не задерживалась. Лиза всех обвиняла, скандалила, верещала, что не смогли привить ребенку интерес. Ее стали остерегаться и связывались с ней неохотно.
Елена окончила пединститут. Биология на английском. Кому тогда была нужна биология на английском? Преподавала в школе просто биологию на русском, школу полюбила, детей тоже. Но школьники с ней не считались – не чувствовали в ней силу, да и предмет, по их мнению, был побочным, незначительным. Когда наладилась халтура, переводила статьи для научных журналов.
Мама долго и тяжело болела, но умерла в почтенном возрасте, совсем измотав безотказную Елену. Елена горевала безутешно. А Лиза на поминках сказала: «Слава Богу, все отмучились», подчеркнув почему-то это «все». Наверное, она была права, но Елена этих слов сестре не простила.
Еще до смерти мамы у Елены начался бесконечный роман с редактором одного крупного научного журнала, где она брала халтуру. Естественно, он был женат, микробиолог, книжный червь, грибник и лыжник – полностью родственная Елене душа. Жену он не любил (как говорил), но и не разводился из-за болезненной и слабой единственной дочки Регины. Ее очень жалел. Будучи человеком чрезвычайно порядочным, он понимал, что такое положение вещей унизительно для тонкой Елениной организации, и просил подождать, пока Регина окончит школу и поступит в институт. В институте от ответственности и перенапряжения у Регины начались неврозы и срывы. Он плакал, говорил, что она несчастная, болезненная, зеленая. Елена так и называла ее – «зеленая Регина». Про себя, естественно.
А когда он в очередной, сто восьмой, раз пытался заговорить с Еленой об их совместном будущем, она его твердо остановила: оставим все как есть. Он, кажется, облегченно вздохнул. Потом вообще случилась страшная трагедия: его жене кто-то сообщил о его тринадцатилетнем романе. Жена травилась, но выжила, а вот «зеленая Регина», будучи в то время сильно беременна, чего ждала почти семь лет в браке, от этих событий ребенка выкинула и больше так и не родила. Микробиолог этого не перенес – мучился после инсульта недолго, около года. Ухаживала за ним нанятая посторонняя женщина, тайно оплачиваемая Еленой. На похороны Елена, естественно, не пошла.
Вот после этой ужасной истории она ушла из школы и уехала жить на дачу, в Кратово. И еще обратилась к Богу, стесняясь почему-то. Стала ходить по воскресеньям в храм, потом еще и в среду. Становилось легче. Не это ли главное?
Иногда ездила в Москву, встречалась с работодателями – появилось множество толстых глянцевых журналов про природу и животный мир. Тут-то и пригодился в полной мере ее английский. Елену ценили за опыт, профессионализм и пунктуальность. Зарабатывала она вполне прилично. А много ли ей было надо?
Загородную жизнь она полюбила сразу и безоговорочно. И вечерние прогулки по любимым тихим сосновым улицам, и «золотые шары» у калитки, и утренние походы на станцию за ранней зеленью и кисловатыми подмосковными ягодами… Поездки в Жуковский за продуктами и купание в старом, заросшем кратовском пруду. Подругами не обзавелась, но с соседями общалась. Дом был старый, теплый, уютный, с маленькой печью-камином.
Вечерами вязала свои бесконечные шали крючком, а потом не знала, кому их подарить. Раздавала соседям. Читала, много спала днем, а ночью, естественно, маялась. Жизнь ее текла спокойно и неспешно. По ее сути, под стать ей самой. До болезни Лизы.
В ее старой московской квартире жила теперь племянница Ирка с новым мужем. И однажды Елена туда заехала что-то забрать – и увидела, что старая мебель, дорогие сердцу мамин комод и трюмо, выброшена, чашки разбиты и все переставлено и осквернено. Долго плакала на кухне, а потом, что смогла и что уцелело, забрала и больше решила в квартиру не приезжать. В бесцеремонности Ирка переплюнула свою мать.
Когда Елена забрала Лизу и обустроила их совместный быт, почему-то скрывала под разными предлогами свои походы в церковь. Стеснялась сестры, ее острого языка. И страшно смутилась, когда Лиза увидела на ней крестик – теперь Лиза ее высмеивала и презрительно звала «богомолкой». Сама же Лиза была из воинствующих атеистов. Впрочем, отрицала она многое, не только это – такой характер. Спорить с ней не хотелось. Однажды все же завела с захолонутым сердцем разговор на религиозную тему. Цель была одна – окрестить Лизу. Но та, уже почти бессильная, завелась ужасно. Плакала, выкрикивала Елене обидные слова:
– Где он, твой Бог? Я еще молодая, а вот подыхаю, а ведь младшая, между прочим, сестра. Отвечай!
Потом, обессилев, уснула. Елена смотрела на нее, и сердце рвалось от жалости. Подумала: даже вот перед лицом смерти ничего не может с собой поделать. Страшное дело – гордыня!
Ирка приезжала навещать мать примерно раз в две недели. Вот это был кошмар! Она то рыдала, то ржала, как лошадь, много ела, выкуривала несметное количество сигарет, всех поносила, жаловалась, кричала на безропотную тетку и уже бессильную мать. Лиза ее гнала: «Уезжай, мне от тебя совсем плохо, уезжай». Та, оскорбившись, хлопала дверью и следующие две недели не звонила.
Ничто не могло их примирить. Потом Лиза жалела дочь, говорила, что она несчастная баба, издерганная, замотанная. Елена не соглашалась: «Все не хуже, чем у других. А что ни с кем не уживается, то характер жуткий. И вообще, нервы тоже лечат. Здоровая кобыла, хоть бы помогла мать помыть или постель перестелить, конфетки в дом не привезет». Но это все про себя, про себя, а так в ответ Лизе кивала, соглашалась.
Лиза угасала медленно, но с каждым днем какие-то крупицы жизни из нее вытекали. Елене это было прекрасно видно, и смотреть на это было невыносимо. От бессилия Лиза становилась тише. И сестры впервые начали разговаривать. Не переговариваться, а именно разговаривать. Сначала ни о чем, потом вспоминали что-то из детства – рано умершего отца, оказалось, Лиза его совсем не помнила, вспоминали мать, старый двор, легкую и молодую дачную жизнь. А вот личные вопросы как-то обходили стороной. Да и какие там личные вопросы? Что было обсуждать-то? Лизиного гениального примороженного математика? Или Елениного несчастного микробиолога? Тоже мне тема! Да и Ирку обсуждать не хотелось. Зачем причинять человеку боль?
