Мэри Кайе - Далекие Шатры
Аш безумно тосковал по Туку, но не предпринял попытки приручить другого мангуста. Он вообще больше не заводил никаких животных, сознавая, что никогда уже не сможет доверять Лалджи и что для него полюбить какое-нибудь живое существо – значит дать в руки ювраджу оружие, которое тот сможет использовать против него в следующий раз, когда будет не в духе или пожелает наказать своего слугу. Однако, несмотря на это (и, уж конечно, не по собственному желанию), Аш получил неожиданную замену любимому Туку. Только на сей раз не животное, а крохотного человечка – Анджали-Баи, робкую, всеми заброшенную малолетнюю дочку несчастливой фаранги-рани.
Одним из достоинств Лалджи, а он обладал многими хорошими качествами, которые в нормальных обстоятельствах вполне могли бы перевесить дурные, было неизменно доброе отношение к маленькой сводной сестренке. Малышка часто наведывалась в его покои, поскольку в силу своего возраста еще не подлежала заточению в зенане и могла разгуливать везде, где ей вздумается. Она была крохотным худеньким созданием, с виду всегда полуголодным и одетым в убогие обноски, какие сочли бы неприличными во многих крестьянских семьях. Такое положение дел объяснялось враждебностью нотч, не видевшей причин тратить деньги или время на дочь умершей соперницы.
Джану-Баи не знала наверное, унаследовала ли девочка от матери часть красоты и очарования, некогда пленивших сердце раджи, и не желала допустить, чтобы он полюбил свою дочь или стал гордиться ею, а потому распорядилась перевести ребенка в самое дальнее крыло дворца и приставила к нему горстку неряшливых, не получающих жалованья служанок, которые прикарманивали скудные средства, выдаваемые на содержание принцессы.
Раджа редко спрашивал о своей дочери и со временем почти забыл о ее существовании. Джану-Баи заверяла мужа, что о девочке хорошо заботятся, и неизменно делала какое-нибудь пренебрежительное замечание по поводу ее невзрачности, которая сильно затруднит поиски хорошей партии для нее. «Такое маленькое угрюмое существо», – с притворным сочувствием вздыхала Джану-Баи. Она дала малышке прозвище Каири, что означает «маленький незрелый плод манго», и возликовала, когда оно прижилось во дворце.
Каири-Баи предпочитала покои сводного брата своим собственным: они были светлее и лучше обставлены, а кроме того, Лалджи иногда угощал ее сластями и позволял играть со своими мартышками, какаду или ручной газелью. Его слуги тоже обращались с ней ласковее, чем приставленные к ней женщины, и девочка сильно привязалась к самому юному из них, Ашоку, – он однажды нашел ее в дальнем уголке сада, где она тихо плакала от боли, укушенная мартышкой, которую дернула за хвост. Аш отвел Каири к Сите, чтобы она утешила и приласкала бедняжку, и Сита перевязала рану, дала малышке кусочек сахарного тростника и рассказала историю про Раму, прекрасная жена которого была похищена царем демонов с острова Ланка и впоследствии спасена с помощью Ханумана, царя обезьян.
– Так что дергать обезьян за хвост никак нельзя: это не только задевает их чувства, но и вызывает гнев Ханумана. А сейчас мы с тобой нарвем ноготков и сплетем маленький венок – я покажу тебе, как это делается, – который ты отнесешь к алтарю Ханумана в знак своего раскаяния. Мой сын Ашок отведет тебя туда.
Интересная история и плетение венка успешно отвлекли девочку от боли в укушенном пальце, и она, безбоязненно взяв Ашока за руку, радостно отправилась вместе с ним приносить извинения Хануману у алтаря возле слоновника, где гипсовая статуя обезьяньего царя плясала в сумерках. После этого она часто наведывалась в комнаты Ситы, хотя привязалась не к Сите, а к Ашу, и постоянно ходила за ним по пятам, точно упрямый бездомный щенок, который выбрал себе хозяина и от которого так просто не отделаешься. Впрочем, Аша это не слишком тяготило, тем более что Сита велела, чтобы он относился к одинокой маленькой девочке с особой добротой – не потому, что она принцесса, и не потому, что она сирота, обделенная вниманием и заботой, а потому, что родилась в день, вдвойне для него знаменательный: в годовщину его собственного рождения и в день их прибытия в Гулкот.
Главным образом поэтому Аш почувствовал себя в известном смысле ответственным за Каири, смирился с ролью предмета ее обожания и стал единственным человеком, который никогда не обращался к ней по прозвищу. Он называл девочку либо Джали (так она сама переиначила свое имя, еще не умея свободно выговорить все три слога), либо, в редких случаях, Ларла, то есть «милая», относился к ней с терпеливой нежностью, какую выказывал бы надоедливому котенку, и по мере своих сил защищал от насмешек или наглых выходок дворцовой челяди.
Слуги ювраджа в отместку дразнили Аша нянькой и называли айя-джи, покуда на помощь к нему неожиданно не пришел юврадж, который гневно отчитал своих людей, посоветовав не забывать, что Анджали-Баи – его сестра. После этого они смирились с ситуацией и со временем свыклись с ней. В любом случае до девочки никому не было дела, и вряд ли она, такая хилая и тощая, сумеет благополучно перенести обычные детские болезни и дожить до взрослого возраста, а на Ашока так и вовсе всем наплевать – похоже, даже ювраджу.
Но в последнем своем предположении слуги ошибались. Лалджи по-прежнему доверял Ашу, хотя сам не смог бы объяснить почему, и не собирался отпускать его. Об убийстве Туку и последовавшей за этим драке у них никогда не заходило разговора, но в скором времени Аш понял, что Лалджи не бросал слов на ветер, когда угрожал помешать ему покинуть Хава-Махал. Во дворец вели лишь одни ворота, Бадшахи-Дарваза, и с того самого дня Ашу не разрешалось выходить через них одному – только в обществе избранных слуг или чиновников, которые зорко следили, чтобы он не отбился от них и вернулся обратно.
– Это приказ, – вежливо сказали Ашу часовые и отправили его назад.
То же самое повторилось на следующий день и во все последующие дни, а когда Аш обратился с вопросом к Лалджи, тот ответил встречным вопросом:
– А зачем тебе выходить из дворца? Или тебе плохо здесь живется? Если что-нибудь нужно, ты только скажи Раму Дассу – и он пошлет кого-нибудь за этим. Тебе нет никакой нужды ходить по базарам.
– Но я хочу повидаться с друзьями, – возразил Аш.
– Разве я тебе не друг? – спросил юврадж.
На этот вопрос у Аша не было ответа, и он так никогда и не узнал, кто именно отдал приказ не выпускать его из дворца: раджа, сам Лалджи, который сказал, что не он, но его словам нельзя было верить, или же Джану-Баи, по каким-то своим причинам. Так или иначе, приказ оставался в силе, и Аш всегда сознавал это. Он был узником в крепости, хотя и имел относительную свободу передвижения в пределах ограниченного крепостными стенами пространства, а поскольку Хава-Махал занимал огромную площадь, Аш не мог пожаловаться на слишком уж строгое заключение. Как не мог пожаловаться и на одиночество, ведь в тот год он обзавелся двумя хорошими друзьями во дворце и нашел по меньшей мере одного союзника среди придворных ювраджа.
