Жан Жубер - Человек среди песков
В конце концов мне удалось заснуть, и сразу же на меня навалились тревожные сновидения, но вскоре я уже вскочил от звонка будильника. Было еще совсем темно, но уже перекликались петухи. Я вновь овладел полусонной Мойрой, и на сей раз все получилось гораздо удачнее.
Я вступил в полосу метаморфоз. Честно говоря, этому предшествовали некие знамения, которые я, как всегда, не умел разгадать, погруженный в неотложные дела, которые поглощали все мои мысли, пожирали все мое время и оттесняли мечтания на задний план. У меня не было ни времени, ни, впрочем, и особого желания прислушиваться к тем неясным, смутным голосам, что временами глухо звучали во мне. Я упорно работал. Я восхищался Дюрбеном, я шел за ним, а он не щадя сил прокладывал наш путь.
Что же произошло со мной за несколько дней, за эти несколько недель, раз в душе моей осталось неизгладимое клеймо? Человек по наивности пускается в неведомый ему край, и край этот вдруг начинает казаться ему знакомым, словно он видел уже его в своих мечтах, попадает в чужой дом, под обстрел чужих глаз, с ним разговаривают, он слушает речи, внешне ничего особенного не выражающие, и, однако, все вокруг и сам он становится зыбким, земля уходит из-под ног. Он даже не успевает этому удивиться. Так все происходит быстро. Он пускается в обратный путь, возвращается домой. Но уже никогда он не будет прежним.
Склонившись в своем кабинете над расчетами, от которых я все чаще и чаще отлетал мыслью в иные края, я с недоумением обнаруживал во всем, что окружало меня в течение многих месяцев, некую пугающую угрюмую безликость. Я уже говорил, что, Дюрбен старался сделать все простым и красивым, не упуская ничего, даже когда речь шла о вещах второстепенных. Но этот мирок стекла и металла стал мне вдруг чужд, и пирамиды, которые виднелись из моего окна, вызывали у меня порой какую-то неловкость. Я предчувствовал, что эта высшая архитектурная геометрия обречена на необитаемость. Разве не была она порождением разума ради разума? Оставался ли в ней хоть уголок для тайны? Маленькую принцессу замуровали в ее саркофаге, и церковь, давившая ее как надгробие, радовала глаз лишь игрой света.
Я доискивался причин столь неожиданной перемены в моих чувствах. Но ведь за это время я узнал болотный край, его водовороты, его обитателей, к которым мне удалось приблизиться и которые незаметно перетягивали меня в свой лагерь: в первую очередь Мойра, с которой я встречался по вечерам, и порой задавался вопросом, действительно ли я ее люблю. Да, конечно, люблю но как-то тревожно и странно, на мой взгляд: почти гипнотическое влечение, причем не просто к женщине, а ко всему тому, что я узнал через нее о бесчисленных тайнах этого края. Мне чудилось, будто я открыл в пей женщину-природу наших древних преданий. Помнится, что в минуты страсти ее запах напоминал запах темных болотных вод, влажного песка, разгоряченных лошадей. И вновь мне на ум приходило слово «колдунья», как приходило оно мне в канун нашей первой ночи.
По временам мне казалось, что она и в самом деле настоящая колдунья. Магическая сила скрывается под любым обличьем, и чем оно невиннее — тем опаснее. Она представлялась мне владычицей этого болотного края, где полным-полно загадочных знаков: бычьи рога над дверью, треугольники из тростника, связанные конским волосом, соляные кресты на камнях, глиняные статуэтки, исколотые булавками, или нечто еще более, зловещее — распятые птицы, рыбы-висельники, а как-то вечером я заметил черную жабу, посаженную на длинную колючку, точно на кол.
Было это, помнится, неподалеку от солеварни, куда меня затащила Мойра, заявив, что это место тайное и сюда так просто не проникнешь, но из-за любви ко мне она меня туда сведет. Мы шли по извилистой тропке под темным сводом тростников, так что по временам казалось, будто мы попали в подземелье. Затем она осторожно раздвинула стебли тростника, и я увидел клетки соляных бассейнов, разделенных узкими дамбами, соляную пирамиду и сарай, вокруг которого копошились какие-то силуэты. Вода в бассейнах была розовато-лиловой, и в сочетании с белоснежной солью это особенно поражало на фоне сплошной зелени. Один из солеваров в длинном кожаном фартуке двинулся в нашем направлении, Мойра быстро отпустила стебли тростника и потянула меня за собой. Вот тут-то я и увидел жабу.
Когда мне приходилось сталкиваться с этими загадочными знаками — а я заметил, что их особенно много вокруг солеварен, — я останавливался и спрашивал Мойру:
— Что это такое? Что это означает?
— Просто обычай. Наш старинный обычай. Старухи все еще верят в это…
Однако на сей счет она не распространялась.
— А ты? Ты тоже веришь?
— Ну, не очень-то.
Но в конце концов она призналась, что иногда тоже шепчет заклинания, и даже делает соляной крест. Зачем? Да просто это заклятье. Так, пустяки! Она и сама не знает зачем. Но по выражению ее лица и по ее молчанию я догадывался, что не так уж она в этом несведуща. Я вспомнил также охапки трав, подвешенные к балкам потолка в ее спальне. Для «настоев», легко сказать!
Как видите, для человека, поглощенного цифрами, у меня были довольно-таки дикие мысли. И когда Дюрбен приходил ко мне поговорить о цементе или о банках, которые, кажется, несколько сбавили тон, все эти вопросы, более чем конкретные, казались мне нереальными, и я не всегда выслушивал их с должным вниманием. Иногда он прерывал свою речь:
— У вас какой-то странный вид, Марк. Усталый. Уж не больны ли вы?
Я ссылался на работу, на бессонницу. Говорил, что непременно схожу к врачу.
— Да-да, обязательно! Надо вести себя поосторожнее. Говорят, на болотах еще бывают случаи лихорадки.
Я чувствовал, что краснею, но Дюрбен уже начинал говорить о другом, и по его взгляду я понимал, что сказано это без всякой задней мысли.
Когда я принимался расспрашивать Мойру о графе и моем к нему визите, она отвечала уклончиво. Или же посмеивалась:
— Ну зачем тебе это? Слишком ты любопытный! — и тут же меняла тему разговора.
Но она недооценила моей настойчивости.
— А давно вы с Изабель его знаете?
— Да уже давно. Его здесь все знают.
— Где же вы видитесь с ним?
— В харчевне.
— А я его никогда там не встречал.
— Он по утрам приходит.
— Каждое утро?
— Нет, иногда. Он объезжает свои земли и, когда какой-нибудь его гурт пасется поблизости, заходит туда около одиннадцати.
— Что ж он там делает?
— То же, что и все: привяжет лошадь, войдет, поздоровается, сядет.
— А потом?
— Пьет абсент.
— Всегда абсент?
— Да.
— Ну конечно, человек традиций. А с вами-то он хоть разговаривает?
— С родителями Изабель — да.
— А с тобой?
— Редко.
— Но ведь должен же он был договориться с тобой, чтобы вы устроили мое посещение.
— Дядя рассказал ему, что ты заходишь в харчевню, и графу захотелось с тобой познакомиться. Ну вот мы и пообещали ему, что, когда поедем на пляж, остановимся возле его дома. Вот и все. К чему ты гнешь?
— А почему ему захотелось познакомиться именно со мной?
— Откуда же я знаю?
— Потому что я из Калляжа, а Калляж его сильно интересует.
— Ты так думаешь?
— Да, думаю. Ты, разумеется, знаешь, как он относится к Калляжу.
— Не знаю, но, наверное, он против. Само собой.
— Он и впрямь против. И все же он человек обаятельный и со вкусом. Не из тех, кто изъясняется с помощью дегтя.
— Конечно, нет!
— Ты видела его после нашей прогулки?
— Видела, мельком.
— Ну и что ж, он был доволен?
— Не знаю: он ничего не сказал. Но тебя-то почему так занимает вся эта история, Марк?
Я пожимал плечами и говорил, да, она действительно права: я беспокоюсь из-за пустяков, а ведь столько еще есть других тем для разговора. Тут Мойра принялась рассказывать мне о предстоящем богомолье. По болотным дорогам уж начали съезжаться в своих фурах цыгане. Готовили быков к корриде. В харчевне только и разговоров об этом. Мы поедем в Сартану вместе с Изабель. Мойра вынула из шкафа праздничное платье — длинное, черное, с лиловой отделкой.
— Посмотри! Нравится? Сейчас примерю.
Никогда еще я не видел ее такой красивой: высокая, стройная, с тоненькой талией. Подняв руки и откинув назад волосы, она попросила:
— Застегни, пожалуйста, пуговицы на спине.
Я не утерпел и поцеловал ее в шею, и платье было так же быстро снято, как надето. Потом она спросила, поедут ли в Сартану Элизабет, Симон и Софи. Ужасно жалко, если они пропустят такое зрелище! И ей бы представился случай на них посмотреть. Я отвечал, что не знаю, но расскажу им о богомолье сегодня же вечером.
Лежа подле Мойры среди смешанных ароматов трав и ее тела, я поймал себя на том, что все еще думаю о графе и его связях с людьми из Лилового кафе. Они по-прежнему оставались для меня загадкой, так же как и он сам.
